Ознакомительная версия.
© Трауб М., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
– Знаешь, что было самым страшным? – Лиза уставилась в чашку с чаем. – Когда я увидела его фотографию с сыном. Он держит его на руках и улыбается. Мальчик, кстати, симпатичный. Совсем на Рому не похож. Так ведь бывает, да? Когда девочки на пап похожи, а мальчики на мам. Это странно. А бывают дети, которые сразу сами на себя похожи? Правда? – Лиза продолжала наблюдать за танцем чаинок в чашке.
Смотреть на нее было страшно – худая до измождения, с торчащими ключицами, высохшая, с невнятным цветом волос. Лиза не могла унять руки: вытаскивала салфетку из салфетницы – рассыпала всю стопку, пыталась аккуратно сложить – запихивала одной кучей, снова бралась за ложку и мешала чай, давно остывший. Несколько капель попали на руку, Лиза снова потянулась к салфетнице, опрокинула, салфетки слетели на пол.
– Понимаешь, у него есть вторая жизнь. Первая закончилась и началась вторая – все заново. Жена, дом, ребенок. Так легко у него все получилось. Стер и написал заново. У него все, абсолютно все начнется сначала. Теперь уже точно. Все новое, свежее, как после капитального ремонта. Он все сломал, все содрал, ничего не пожалел. Я все время об этом думаю. Думаю и думаю. Каждый вечер. А что у меня? Ничего. Он содрал меня, как обои, и выбросил на помойку. Понимаешь? Меня, мой дом, мою жизнь… – Лиза, продолжая говорить, собрала салфетки с пола и попыталась запихнуть их обратно в салфетницу. – Почему у него есть другой ребенок, а у меня нет? Почему он живет и улыбается? Разве это справедливо? Он опять пошел в загс, купил кольцо. Жена его занавески вешала и спрашивала, нравится ему или нет. А он ей рассказывал, что любит мясо в духовке и терпеть не может вареную морковку в супе. Как ты думаешь, он ей это говорил? Или все так же – сидит над тарелкой, вылавливает кусочки морковки и выкладывает по ободку тарелки? Меня трясти начинало, когда он так делал! А его новая жена, наверное, находит это по-детски милым. Или вообще перестала класть в суп морковку. А я не перестала. Я не понимаю, как можно суп без моркови варить. Он снова купил коляску, кроватку, бегает за памперсами. Потом будет учить сына кататься на самокате и велосипеде. И поведет его в первый класс. Как ты думаешь, поведет? Дашку не водил. У него совещание было. И самокат я Дашке сама купила. Почему мне так больно? Ведь я не первая, кто развелся. И не последняя. Остальные же как-то живут. Почему я не могу? Все время думаю: почему я не могу просто жить дальше? А как ты думаешь, он мне изменял? Конечно, изменял. А я не видела, не чувствовала. Мне и в голову не приходило его проверить. Он ведь очень быстро после развода женился. Получается, планировал, обещал любовнице, что разведется. Просил подождать, потерпеть. Я ничего не замечала. Ничего. Это так больно… Ушел к молодой, которая ему в рот заглядывает, быт с молодым задором устраивает, рожает чуть ли не бегом. И ему все это нравится. Знаешь, чему я позавидовала? Коляске. Коляска просто отличная, красивая. Когда Дашка родилась, таких не было. Сейчас коляски красивые. Я еще подумала, что колеса удобные – большие. Но в парке уже дорожки асфальтовые. Раньше мы грязь месили, а сейчас все чистят. Мостик деревянный, по которому мы ручей переходили, снесли, заасфальтировали. Я тоже хочу такую коляску! Понимаешь? И куртку, в которой можно ребенка носить, как бы двойную: мама в куртке, а для ребенка специальное отделение. Я тоже хочу в такой куртке ходить! Почему ему все, а мне ничего? Даже друзья с ним остались, которые считались вроде как нашими общими. Те, которые ко мне приходили, в мой дом. Ты помнишь, какой у меня был дом? Почему они его выбрали, а не меня? Почему все за него рады? Я не рада. Совсем не рада. Я не желаю ему счастья. Я хочу, чтобы у него все было плохо. Ведь я имею на это право!
Лиза решила подлить себе чаю из чайничка, но не удержала, рука дрогнула, все пролилось. Она с облегчением схватила пачку салфеток и начала выкладывать их на столе. Салфетки тут же намокали, и Лиза выкладывала второй слой.
– Он счастлив. Понимаешь? И его жена счастлива. И их сын тоже счастлив. Я говорила, что мальчик симпатичный? Даже странно – мальчик мне понравился. Глазки такие смышленые. И от Ромы мало, почти ничего. Это нормально? Разве должны нравиться чужие дети? Его дети? Он ведь может родить еще. То есть его жена может ему родить. Хоть троих. Она молодая. Понимаешь? Молодая. Ты знаешь, как это обидно? Он молодой папаша, жена у него – девчонка круглолицая, без единой морщинки, а я старая. Я уже не могу родить. Я могу только заболеть. Умереть еще могу. Разве это справедливо? Он может держать на руках маленького ребенка, сына, дочку, не важно. А я кого могу взять на руки? Только внука или внучку. Он папаша, а я бабушка? Это нормально? Ты знаешь, я много раз думала, что не выдержу. Что сердце не выдержит. Я не хотела дышать. Не могла себя заставить. Думала, что если приступ не пройдет, то и хорошо. Хватит. Я ведь даже Дашке не нужна. Мне все время больно. Все тело выкручивает.
– Я понимаю, – прошептала Полина впервые за все то время, что они сидели в кафе и Лиза вела нескончаемый монолог и боролась с салфетками.
– Ты не понимаешь! – закричала Лиза так, что обернулись официанты и остальные посетители. – Ты не можешь понять! Твой бывший муж не держит на руках нового ребенка! Ты не понимаешь, как это, когда изнутри все высыхает! Когда ты смотришь на его новую жену, а она молодая, понимаешь, молодая – и все! Ничего больше нет! Пустая как пробка. Но она может быть счастлива, у нее все есть, все, о чем она мечтала в своем Усть-Урюпинске или откуда она там! Какое у нее образование? Заборостроительный? Почему ей все досталось готовенькое? Ей на голову все свалилось! У нее все есть: муж, ребенок, коляска эта долбаная с колесами здоровенными. У нее все, как у всех, и даже лучше. Они поедут в отпуск, потом вызовут домой Деда Мороза, их сын будет читать стишок, а они – засовывать подарки в грязный мешок. И наверняка Рома станет фотографировать, платить, покупать самую здоровенную коробку с самолетом или вертолетом. У нее жизнь удалась! Она смотрит и улыбается в эту чертову камеру, а потом выставляет свои фотографии в соцсети. И он тоже. А я все это вижу. Понимаешь? Не хочу видеть, ничего не хочу о них знать, но они все время у меня перед глазами. Ты скажешь, что я не должна сидеть в соцсетях. Хорошо, не буду. Но если я выхожу в парк и знаю, что на любом повороте могу ее встретить? Если я пойду домой через парк, то они могут выйти мне навстречу. Я привыкла ходить домой через парк. Понимаешь? Я была в этом парке первой. Еще до того, как она появилась. Я ходила по этим дорожкам с Дашкой. Это моя жизнь. Была моя. И почему я должна себя ломать? Почему я должна отказываться от того, к чему привыкла? Я тоже имею право на прогулки по этому гребаному парку, ненавижу его. Слушай, у тебя нет таблетки какой-нибудь? У меня голова раскалывается, сейчас взорвется.
– Лиза, ты что-нибудь ешь? – тихо спросила Полина, доставая из сумки таблетки.
– Что? Я? Не знаю, не помню. Да, ем, конечно. Вот сейчас съем пирожное. Хочешь, при тебе съем? Гадость какая. Даже смотреть противно. Я не отравлюсь? Надо было другое взять.
Лиза брезгливо ковырнула ложечкой в куске самого обычного шоколадного пирожного и бросила ложку на тарелку. Официанты опять обернулись.
– Что?! – почти взвизгнула Лиза. – Унесите эту гадость! И не стыдно такое людям предлагать!
Официантка забрала тарелку и мокрые салфетки.
– Ты будешь еще чай? – спросила Полина.
– Я? Не знаю, – ответила Лиза, с удивлением рассматривая пустую поверхность стола. – Полин, мне плохо. Что мне делать?
Полина знала Лизу с детства. Они вместе выросли – гуляли в одном дворе, ходили в одну группу детского сада, сидели в школе за одной партой. Это была не дружба, хотя они и считались лучшими подружками. Это была стойкая связь, на которую обе были обречены. Они не выбирали друг друга, так сложилось. После школы их пути разошлись, но связь не прерывалась.
Полина была свидетельницей на Лизиной свадьбе и пришла, когда ту выписывали из роддома. Не забывала поздравить подругу с днем рождения и Новым годом. Лиза могла и забыть, но это ничего не значило. Они так дружили с детства – Лиза звала, Полина приходила. Лиза звонила, Полина ехала. Лиза сообщала о новостях, Полина слушала. Когда Полина приглашала подругу в гости – на новоселье или на день рождения, Лиза – как правило, отказывалась. У Полины, которая рано вышла замуж и родила двоих детей, Лизе было тесно. Там всегда толпились родственники, дети кричали, взрослые спорили, пахло на весь дом холодцом, который Полина варила двое суток. А Лиза терпеть не могла запах холодца – ее выворачивало. Полина могла попросить разложить хлеб или заправить салат майонезом, а Лиза ненавидела хлеб в хлебнице, а не на специальной рифленой доске и уж тем более не терпела даже вида майонеза. Лизу раздражали застольные разговоры, дешевое вино, которое разливали женщинам. Полина все чувствовала, поэтому звать подругу перестала. По молчаливой договоренности они или встречались в кафе, или Полина приезжала к Лизе. Полина прекрасно знала, что она единственный человек, которому Лиза может позвонить среди ночи и вызвать к себе. Не попросить приехать, а вызвать. Срочно. А Лиза была уверена, что подруга приедет. Полина по голосу понимала, что стряслось. И знала, что Лиза вряд ли заметит, что из шатенки Полина перекрасилась в блондинку, что поправилась на десять килограммов, что потяжелела в ногах, но это наследственное, в мать, Марию Васильевну.
Ознакомительная версия.
