Олег Рой - Человек за шкафом

© Резепкин О., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Московские улицы умывались талой водой. Вдоль края тротуаров весело бежали ручьи, пробивая себе сквозь ледяные корки дорогу к ближайшей решетке водостока. Во дворах и по обочинам еще оставались кое-где сугробы рыхлого грязного снега, но солнце, с каждым днем все более теплое и веселое, ясно давало понять, что зима обречена. Быть может, в апреле природа еще раз-другой и выкинет фортель, нагонит холода, нахмурит небо, заметелит распускающиеся на деревьях почки – но уже не оставалось сомнений, что победа весны окончательна. Что, выйдя из офиса на перекур, из дома в магазин, из автомобиля к кассам автозаправки, люди смогут вдыхать полной грудью пронзительный, напоенный влагой и солнцем весенний воздух и до поздней осени не вспоминать, каким сочным и свежим был воздух морозный, как прекрасны были укрытые пушистым одеялом деревья и крыши и как искрились в свете вечерних фонарей медленно падающие снежинки.

Именно так думал Вилен Меркулов, когда его классический черный «Мерседес» съехал с моста у Белорусского вокзала и влился в поток автомобилей, мчащихся по Первой Тверской-Ямской в сторону центра. Сам Вилен, конечно, тоже был рад приходу весны, но в отличие от подавляющего большинства соотечественников он ничего не имел и против зимы, можно сказать, даже любил ее. Вероятно, потому, что жил в тихом коттеджном поселке у леса и озера, вдали от гололеда и грязной слякоти плохо убранных улиц и автомобильных дорог. Для Меркулова прелесть обитания в непосредственной близости с природой полностью компенсировала мелкие недостатки жизни за городом. Например, то, что дорога на каждую деловую встречу занимала минимум часа полтора, даже при самых благоприятных обстоятельствах, – и, разумеется, столько же обратно. Но Вилен считал, что это мелочи. Встречи бывали не каждый день, и назначать он их старался в удобное время, либо в выходные, либо днем, когда поток едущих на работу уже схлынет. Вот и сейчас он ехал к полудню «на адрес», как это называли его коллеги, – в квартиру возможных продавцов, живших в начале Тверской улицы. До нужного дома было уже рукой подать, и Меркулов не сомневался, что успеет вовремя – часы показывали только двадцать минут двенадцатого. Опаздывать он очень не любил, вне зависимости от того, куда направлялся и насколько важной была встреча. Тем более что в его профессии далеко не всегда можно было предугадать, насколько важна встреча и что она принесет. Меркулов занимался антикварным бизнесом, специализировался на старинной мебели – покупал ее повсюду, где мог найти, реставрировал (кое-что и собственными руками) и продавал клиентам, число которых год от года росло. Мода на старину, начавшаяся еще в эпоху застоя, со временем не проходила, а только набирала обороты.

Историей вещей Вилен увлекся еще в юности – класса с пятого зачитывался романами о днях минувших, но интересовался не войнами и путешествиями, как многие мальчишки, а деталями и подробностями быта ушедших эпох. Ему всегда хотелось знать, как одевались люди в старину, как и какими вещами они пользовались, что ели и как это готовили, как работали и как отдыхали, о чем разговаривали, что чувствовали и как выражали свои чувства. После школы Вилен без особого труда поступил на исторический факультет педагогического института (тогда еще было не в обычае называть университетом каждый, даже самый заштатный, вуз) и, закончив его, быстро определился с выбором места работы. Ни педагогика, ни наука в чистом виде Вилена не привлекали, его интересовала история не написанная, история, которую хранили в себе вещи. Но в городских музеях вакансий не нашлось, и Меркулов устроился работать в Подмосковье, в одну из небольших красивых усадеб, которой после революции выпало редкое везение не превратиться в сельский клуб, приют или психиатрическую больницу, а стать музеем.

Вилену нравилась его работа. Нравилось по многу раз в день спускаться и подниматься по стесанным временем ступеням деревянной лестницы с причудливыми резными перилами, нравилось менять экспозицию, чтобы одновременно и сохранить дух былых времен, и внести что-то новое, нравилось водить по комнатам экскурсантов, увлекая и зачаровывая их своими рассказами, нравилось наблюдать, как реставратор заменяет подпорченный слой амальгамы на старинном зеркале, и представлять тех, кто в это зеркало мог смотреться, тогда, когда Вилена еще не было на свете.

К большому огорчению музейных работников, сведений о бывших владельцах усадьбы сохранилось не так уж много. Известных писателей, поэтов или художников среди них не имелось, дошедшие до наших дней немногочисленные письма и другие документы не представляли почти никакого интереса, и похвастаться чем-то вроде «в этом кресле сидел Пушкин, когда приезжал сюда в гости», экскурсоводы не могли. Так что чаще всего истории, способные оживить вещь, придать ей особый интерес в глазах посетителей музея, Вилен Петрович придумывал сам. У него был редкий дар восстанавливать и воображать по мельчайшим деталям, по каким-то крупицам информации целые истории, которые могли бы стать увлекательной книгой или сценарием для фильма. Глядя на вещь, он словно бы видел за ней ее бывших владельцев и не только представлял себе, как они выглядели, как разговаривали, как себя вели, но и придумывал им имена и подробности биографии, сочинял целые сцены с их участием, приписывая им те или иные слова, мысли и поступки.

И порой какая-нибудь школьница, наслушавшись его рассказов о жизни в усадьбе, о балах, званых обедах, музыкальных вечерах и нарядах, мечтательно застывала перед обновленным зеркалом (реставратор потрудился на славу, и заново посеребренное стекло казалось ясным и чистым, точно гладь лесного пруда в безветренный летний день) и вздыхала, любуясь причудливым узором завитков в позолоченной раме:

– Как бы я хотела жить в то время в этой усадьбе и смотреться в такое зеркало!

– А ты уверена, что родилась бы именно помещицей? – усмехался в ответ Вилен. – По теории вероятности, такой шанс не слишком велик. Ведь господ, которые владели всеми этими красивыми вещами, как вы сами знаете, были единицы – а основную массу обитателей усадьбы составляли их крепостные. И, родившись в то время, ты, скорее всего, тоже стала бы крепостной крестьянкой. Так что, ребята, вам очень повезло, что вы родились в Советском Союзе, при социализме. Вы живете как свободные люди в свободной, лучшей в мире стране. И вы всегда можете пойти в музей, полюбоваться на картины и другие произведения искусства, которые раньше простой человек не мог даже увидеть, если не прислуживал богачам.

Верил ли сам Вилен в правоту своих слов, был ли искренним, когда их произносил? В тот момент, конечно же, нет. Тогда среди интеллигенции было модно ругать социализм, задавивший свободу казенной идеологией. И Меркулов хоть и вырос в семье убежденных коммунистов (одно имя, данное ему родителями, чего стоило!), но тоже был недоволен советской властью, которая без раздумий сбросила с корабля истории царское прошлое и строго-настрого запретила даже упоминать имена многих поэтов, писателей, художников, философов. Поэтому, когда началась перестройка, Вилен, к тому времени дослужившийся до заместителя директора, сначала ей обрадовался. Обрадовался возможности говорить то, что думаешь, обрадовался разрешению, не таясь, читать и даже покупать Гумилева и Мандельштама и тем более обрадовался перспективам свободно ездить по всему миру.

Сначала, в эйфории, казалось, что все перемены в стране будут только к лучшему. Но очень скоро розовые очки слетели с глаз и со всех сторон посыпались всевозможные неприятности. Начались проблемы с финансированием музея, а это грозило неизбежной катастрофой, поскольку экспонаты требовали постоянного ухода и поддержки. Зарплата сотрудников, и прежде-то невеликая, совершенно обесценилась, люди стали уходить, и вскоре музей-усадьба оказался на грани вымирания. Статуи в саду отсырели и рассыпались, ценные экспонаты в хранилище покрывались плесенью, комнаты с каждым годом все больше нуждались в ремонте, который просто не на что было сделать. А вскоре и вовсе объявили, что музей закрывают – вроде бы какой-то новый русский выкупил усадьбу и собирается открыть в ней то ли ресторан, то ли казино. Директор музея, чудесная интеллигентная женщина, которой к тому времени уже было глубоко за восемьдесят, без остатка вложившая всю душу в свое детище, посвятившая музею всю жизнь, не пережила этого известия и скончалась в местной больнице от инфаркта. И тогда Вилен Петрович, воспользовавшись неразберихой и бесхозностью, спас что мог из экспонатов у себя на даче. Не то чтобы присвоил – официально списал за негодностью. А сам связался с краснодеревщиками и реставраторами, благо таких знакомств у него было немало, и на свои деньги, полученные от продажи бабушкиной квартиры, привел в порядок старинную мебель. Что-то оставил себе, а на остальное нашел покупателей-нуворишей, решив, что все-таки у хозяев старинные вещи будут сохраннее. Так Вилен Меркулов переквалифицировался из научного сотрудника в антиквары.