Обстрел утих. Просигналили – вступил в командование комиссар. По цепочке передали: красная ракета – сигнал к повторной атаке.
Второй раз поднялись молча, без криков «Ура, за Сталина!». Да и не все. Кто-то продолжал лежать, в надежде что его не заметят, не позовут. Заметили, «позвали» пинками и угрозами расстрела на месте.
Командовал батальонный комиссар.
– Вперед, вперед! За Родину! Бей их гадов! Ну, давайте ребята, молодцы! Не подведите. Мы же присягу давали!
И ребята не подвели. Оглушенные, в порванных гимнастерках, раненные, и еще пока нет, но уже все с оружием в руках, бежали вперед, чтобы победить или умереть.
Когда до залегших немцев осталось с метров 50, обстрел возобновился. Ничто, кроме редких деревьев не мешало им нас расстреливать. Комиссара ранило. Левая рука его непроизвольно болталась при каждом движении. Он бежал почти рядом со мной.
– Вперед ребята! Вперед! Осталось совсем чуть-чуть, то ли кричал, то ли шептал он.
Витька был рядом.
Вера Кондратьевна! Держитесь меня! Я вас прикрою!
И прикрыл.
Послышался хлопок.
Ложитесь, Вера Кондратьевна!
Я, повинуясь какому-то ранее спавшему во мне инстинкту, мгновенно повалилась на землю. Сверху упал Витька.
Земля сначала приподнялась, а потом провалилась под нами. Я лежала, чуть дыша, боясь пошевелиться. У себя на щеке почувствовала дыхание Витьки: – Слава богу – жив! Мины противно выли, разрывая воздух. Все снова залегли. Лежали недолго.
Обстрел внезапно прекратился. По неизвестной причине немцы снялись с позиции и отступили. Но довершать начатую атаку никто не стал: кто сидел, кто лежал – все остались на месте.
Невдалеке стонал раненный комиссар: – Сестра, сестра! Помоги!
– Вера Кондратьевна! В меня попали! – у самого уха прошептал Витька, – мне плохо. Я ничего не чувствую, меня тошнит и холодно.
Осторожно, стараясь ничем не навредить ему, я выползла из под него.
– Сестра, помоги! – опять донеслось со стороны раненного комиссара. Но я не слушала его.
– Военврач! Я вам приказываю! Быстро оказать помощь раненному командиру! – прокричал командир 3‑ей роты.
Но я никого не слушала. Витька перевернулся на спину, вернее на левый бок. Смотрел на меня огромными черными глазами в которых застыл ужас. Правая часть живота была вспорота осколком, откуда петля за петлей выползали внутренности.
– Витя, Витечка, дорогой. Я сейчас. Ты не смотри. Мы сейчас в медсанбат. Операцию сделаем.
– Сделайте Вера Кондратьевна. Пожалуйста! Я вас прикрыл.
– Военвач, ко мне! Оставить бойца! Оказать помощь командиру!
Я не слушала. Как могла все впихнула Вите обратно. Туго перебинтовала живот.
Идти Витька не мог. Я присела, кое-как затащила себе на спину и потащила на себе.
– Тетечка, Вера Кондратьевна не бросайте меня. Я выздоровлю и всегда буду вас защищать.
И еще что-то говорил. Но я не все понимала и слышала – слезы душили меня.
А потом он утих. И я долго тащила его в полной тишине.
– Сестричка, – донеслось до меня чей-то голос, – брось его, он же мертвый. Но я на пределе сил тащила Витьку дальше. Пока чьи-то руки не сняли его с моих плеч.
Я наклонилась над ним. И он открыл глаза. Прошептал: – Не бросайте меня.
И так и остался лежать с открытыми глазами, глядевшими в чистое июльское небо.
Нам опять повезло – мы вышли к основным частям. Командир третьей роты, это он приказывал мне оказать помощь раненному командиру, написал на меня рапорт о неоказании помощи комиссару. Меня хотели отдать под трибунал. Но вступился комиссар. Тот раненный, которому нужно было оказать помощь.
– Забота о бойцах! Вот основная задача каждого медработника. Они за Родину жизни не жалеют!
И меня не тронули.
Потом были длинные дни войны и еще длиннее ночи. Сотни раненных. Тяжелые утраты и чудесные выздоровления. Слезы гармониста, души полка, с культями вместо рук и радость на лице у старого шофера, которому выздоравливающие бойца смастерили протез, почти как нога, которую ампутировали. Радость двух влюбленных – выздоравливающего бойца и молодой сестрички и неутешное горе седого майора, плачущего на свежей могиле старшей сестры, скончавшейся от ран после воздушного налета.
Конец войны я встретила в Германии. Не в самом Берлине, но рядом. Мне недавно присвоили звание капитана и наградили вторым орденом Красной звезды, как и всех врачей и сестер нашего медсанбата, который оказывал помощь раненым при штурме Зееловских высот. Теперь у меня 2 ордена и пять медалей.
Тогда в 45 –ом меня контузило. Пока была молодая – вроде ничего. Думала выздоровела полностью. Закончила медицинский институт. Переехала сюда, к своему жениху. А он погиб на войне. Я этого не знала. Еще долго. Все ждала его. Родственников у меня не было, так и осталась тут. Работала хирургом, но после не смогла. Меня перевели сначала в терапевты а после и вовсе отправили на пенсию по инвалидности. Мужа нет – не досталось мне после войны, детей тоже. Живу сама, вернее доживаю.
Вот такая история. Все было. И многое стерлось с памяти. Но свой первый бой и Витьку я до сих пор не могу забыть. Он часто снится мне:
– Вера Кондратьевна! Я прикрою вас!
Двери распахнулись. Донесся шум улицы. Порыв ветра занес в кафе капли дождя. Шумная компания возвратилась.
– А ну, кыш отсюда.
– Быстро место освободила. Встала и ушла.
– И сумку свою паскудную забрала.
– А то расселась тут. Место свое знай.
– Сколько раз повторять: когда мы приходим – ты быстро подрываешься и сваливаешь.
– А, вернулись! Пьянь болотная, тунеядцы, алкоголики.
– Работать нужно, а не водку лакать.
– Закрой рот, старая.
И замахнувшись, кто-то слегка ударил ее по лицу.
– Алкоголики, сволочи! Выродки!
– Эх, был бы Витька жив, он бы вам показал!
– Он бы прикрыл меня!
И Вера Кондратьевна заплакала.
Мы встали вместе. Я – случайный посетитель, и она – завсегдатай. Нет, не пьяница. Пьяница, алкоголики, просто за углом, на «точке», пили свои сто грамм, кто уходил после приема во внутрь, а кто и просто падал тут же, отсыпался и пил очередные сто грамм. Она просто хотела общения. Человеческого тепла, которого ей так недоставало всю жизнь. Глядя на молодых ребят, в душе считала их ровесниками. Ей казалось что она вся та же Вера, которой всего двадцать с небольшим. Ну пусть уже 30. Но все равно почти такая, как и все кто рядом. И вот они – молодые, здоровые, задористые, ну прямо как тогда в 41–ом.
Мы вышли на улицу. Я ушел на на автобусную остановку, а она осталась стоять недалеко от кафе.
Такая она мне и запомнилась: одинокая, несчастная женщина в сером болоньевом плаще стоящая под осенним мелкоморосящем дождем.
«Невмирущі – розправте крило,
щоб ніхто не казав що вас не було»
– Костик! А давай зайдем в казарму и полежим на кроватях! Ребята уже спят и ничего не услышат.
– А дневальный у тумбочки?
– Да разве он нас увидит!
– А вдруг?
– Да не бойся ты. Ну и увидит. И что, кому-то скажет? Да посмеются над ним, и все! Будет молчать!
– Ладно, идем. Только тихо.
– Смотри: даже никто не сидел на наших кроватях! Как заправил вчера одеяло на ладонь под покрывало, так все и лежит. И подушка уголком, даже не примялась.
– И у меня тоже!
– Ну что, полежим, Андрюха!
– Давай!
– Ух ты, мягко то как!
– Ну да, после скамьи в машине это класс! Просто красота! Чувствуешь как хорошо!
– И не говори! Как будто на перине! Как дома.
– И мне сегодня постель чем-то дом напоминает. Мягко так. Мама мне всегда стелила. И часто за мной убирала. Теперь уже не будет.
– А может, поспим Костик?
– Да ты что Андрей? Мы ж не можем.
– Ну да, ты прав!
– Интересно, где наш командир отделения с остальными ребятами?
– Сказали, что пройдутся по институту. По плацу сначала, потом по аудиториям, кабинетам, заглянут в оружейную. Может попугают дежурного по институту. Смотря, кто сегодня заступил. Если Макарыч, то просто посидят рядом с ним на стульях. Хороший был мужик. Наверно если бы его дежурство было, в нашу машину и не грузили бы эти чугунные печки и остальное барахло. Проверил бы!
– Да ладно, Андрюха, что теперь говорить. Было бы, не было бы, какая теперь разница. Стариков жалко. Я один у них.
– А у меня сестра. Папа, мама, две бабушки и один дедушка.
– Слушай Костик, а давай попрыгаем на кроватях? Вот будет цирк, если ребята проснутся!
– А чего, давай! И кровати раскачаем.
– Пацаны! Подъем!
– Да, пошел ты! Че спать не даешь!
– Хорош спать! Посмотрите, кровати Кости и Андрея качаются и скрипят!
– Ша, дай продрать глаза!
– Точно! Ребята, подъем! Во дела! Костя, Андрей, это вы?! А где остальные хлопцы. Говорить можете? Мы вас не видим! Знак какой подайте!
