– А он? Что он?! – перебила Ева, насмотревшись на эту однобокую картину. Прямо мышцы заныли от неудобной позы. Физика требовала сменить ракурс.
– Не помню… Что-то говорил… – растерялась Лина. Залпом, как будто в чашке та самая отрава, выпила двойной кофе. Плечи опустились, она надвинула на лоб козырек бейсболки, обхватила себя руками и еле слышно пробормотала: – Я сама проглотила все таблетки и уснула. Матюша на день раньше вернулся из Берлина. Ему сердце подсказало. Когда не смог меня разбудить, вызвал «скорую». – И Лина вдруг затараторила – видно, кофейный допинг подействовал: – Он меня не сдал в психушку, сам полечил. Я еще не вставала, а он позвал к нам Эрика и Игумнова, и мы вместе всё обсудили.
– Что «всё»? Как это, блин, «полечил»? – Ева схватилась руками за сиденье, напрягла мышцы, чтобы удержать себя на месте.
– Не помню… Кажется, я им все рассказала. Игумнов на цифру все действо снял. Хеппенинг…
– Хеппенинг, блин. Жопенинг… – про себя, не вслух повторяет Ева и сердито кладет руку на узкий подлокотник. Получается не точка, а клякса: соскользнув с изогнутой полированной поверхности, локоть въехал в бедро. Мебельщики пренебрегли удобством ради точной стилизации под ар-деко.
Толчок выводит Еву из прострации. Ну да, они с Кристой все еще сидят в «Трех апельсинах».
– Тебе какие мужики попадаются? – Метнувшись в сторону от неприятного воспоминания, Ева обронила деликатность. В момент опомнилась, но слова-то уже вылетели.
А ведь терпеть не могла бабьё, которое оживляется только за разговорами о случках. Сама никому не открывала свою авантюрную женскую историю… Близкие если и знали что, то лишь отрезки разной длины.
Иных уж нет, а те – далече…
Они не смогут, даже если захотят, собраться вместе и сопоставить сведения. И значит – им не разглядеть всю вычурную синусоиду, построенную Евой поперек физических законов, вопреки логике и скучной морали.
Но Криста – молоток! Не поддалась на провокацию. Другая бы принялась с энтузиазмом приукрашивать свои женские победы. Легко! Модель-то элементарна: собрать в горстку пристальный взгляд симпатичного прохожего (может, всего лишь близорукого), трехминутное топтание какого-нибудь випа возле тебя на тусовке с броуновским, беспорядочным движением от одного к другому (скорее всего не из-за твоей притягательности, а потому, что рядом – бутерброды с икрой и последняя бутылка бордо) – вот и готов виртуальный поклонник, которого без зазрения совести мы предъявляем как героя своего донжуанского (точнее, клеопатринского) списка…
– Знаешь, у меня на эту тему язык как-то не ворочается… – отвечает Криста после естественной паузы, во время которой ее лицо то напрягается, то расслабляется – так сморщивается от подводного течения чуть подмерзшая поверхность озера. Криста явно ищет ответ в своей глубине, а не выгадывает, что выгоднее сказать. – Я пыталась откровенничать – не получается. Ты же просто так спросила? Тебе не нужно, чтобы я себя пересиливала?
Конечно, совсем незачем. Не ханжит, и ладно.
А тут начинает ворковать мобильник. Ева вслепую, совсем не напрягаясь, роется в сумке, вытаскивает вибрирующую дощечку и смотрит на экран:
– Линка… Как будто видит, когда я с кем-то без нее встречаюсь… – смеется она вслух, раздумывая: не сбросить ли звонок?
В глазах Кристы – нет, не осуждение, а всего лишь удивление. Ладно… И Ева лениво роняет в трубку:
– Ну что?.. Нет, сейчас не могу… Да, я не одна… Лучше позвони вечером.
Криста не произносит ни слова. Молчаливого препятствия достаточно, чтобы Ева смогла удержать в себе банальную едкость, что-то вроде: «Скорее бы уж сматывалась к своему Матюше…» Новая дружба только зачахнет, если в ее топку бросить обычный женский катализатор: отступничество от прежней подруги.
И снова звонок. Павлуша где-то недалеко.
– Пусть заедет? – Ева говорит в трубку, но спрашивает-извещает именно Кристу. – Вот и познакомитесь.
Теперь надо как-то успеть ей объяснить, кто такой Павлуша, почему он появился и что он – никакое не предательство по отношению к нынешнему (нет-нет, уже к бывшему) мужу. Пол и Павлуша… Ха-ха! В первом, кроме пола, и правда ничего не было.
Ева чуть хмурится: с юности… нет, пожалуй, с отрочества… да нет – с детства (лев-толстовская периодизация) ни перед кем не отчитывалась. Домашние смирились с суверенностью дочери, когда она супервежливо попросила няньку больше к ним не приходить: городская мещанка лебезила перед взрослыми, а наедине с ребенком становилась грубой, равнодушной мегерой. Ева взяла маму за руку и повела в присмотренный заранее детский сад. Место нашлось даже без взятки. Сразу отыскалось, как только пятилетняя девочка с большим красным бантом объяснила заведующей, что хочет находиться тут до полудня, а потом мама-учительница будет ее забирать.
В общем, все созданные самой ею проблемы Ева сама и решала, так что привыкла свободно поддаваться инстинктивным желаниям, сообразуясь лишь с тем, сможет ли сама справиться с их последствиями. Не всегда же разрушительными. Выпрямила себе спину.
Но осанка – не самоцель. Мало кого тянет к прямому столбу. Ради взаимодействия с избранными не то чтобы искривлялась, скорее – наклонялась и поясняла, почему шла по этой тропинке. Естественный путь, а значит, не позорный.
Училась, общаясь, и особенно – читая. Заметила: начинающий писатель, неуклюже кроя сюжет, не учитывает, что читатель не знает про героя то, что известно только автору. Малейшее непонимание заставляет отложить книгу. Так и в контактах с людьми. Взгляд изнутри на свою жизнь и взгляд снаружи – «две большие разницы». У другого вполне может быть иное членение мира. Соображай, вставай на позицию собеседника, чтобы тебя не отодвинули, как книгу.
Преувеличивая свое значение, человек полагает, что про него-то все всем известно. Как же! Спесь это. Может, кто-то что-то и знает, но не держат же на виду устаревшие новости. Сперва они вытесняются в чулан памяти, а потом и вовсе выбрасываются. Даже самые скандальные события со временем забываются. Ну, вытошнило тебя, девочка, в детском саду на воспитательницу… Через десяток лет об этом не вспомнит даже тот мальчик, что стоял рядом и хохотал до уписа.
Так что если хочешь ясности – объясняйся. Вот и сейчас, чтобы не порвать хрупкую, только-только нарождающуюся близость с Кристой, надо вытащить наружу свою бракоразводную логику. Тем более что в разрыве с Полом не было моего вероломства. Почти никакого…
Ева еще раз всматривается в Кристу, по привычке тестирует: не использует ли та во вред полученную информацию? А, не расскажешь – не узнаешь… Но перед тем как раскрыться, все-таки пытается сформулировать закон, по которому она живет и по которому ей бы хотелось, чтобы ее судили:
– Важно ощущение, что ты не выстраиваешь свою жизнь согласно каким-то навязанным принципам, а делаешь именно то, что абсолютно необходимо делать в данный момент в нынешнем состоянии окружающего тебя мира. А какой следующий фокус он, мир, выкинет – почем ты знаешь?
Расставшись с первым мужем, она наслаждалась свободой. Плюхнулась как-то на живот поперек своей широкой кровати с записной книжкой: у нормальной девушки всегда есть несколько телефончиков тех, кто с ней не прочь погужеваться. Бродила глазами по строчкам-страницам в поисках чего-то приятного и непременно легкого, необременительного: страданий, даже пустякового напряжения, совсем не хотелось. Набрала номер оптимального абонента – длинные гудки. Другой, тоже подходящий, – занято. Третьим подвернулся Пол. Где-то на задворках отложилось только то, что высокий широкоплечий брюнет запал на нее при первой же встрече и что старше ее на девять лет.
Он как будто ждал звонка: сразу позвал в ресторан, проводил до дома… Утром ушел, возбужденный, а вечером явился с охапкой алых бутонов и небольшим таким дерматиновым чемоданчиком. То есть со всем своим движимым имуществом. Очень необремененный был человек. И вроде необременительный.
Ей-богу, не звала тогда, не приглашала к себе жить.
Удивилась. Но и прогонять причин явных не сыскалось. Не считать же резоном то, что розы так и не распустились. Скукожились на второй день и уронили тугие головки.
Пока Пол пускал корни в ее жизнь – ну лапочка был, да и только. Друзей и знакомых очаровал, с двенадцатилетней Аськой держался как с принцессой – королевские подарки и почтительное расстояние. Это, правда, было не так уж и трудно, ведь дочь-нимфетка приезжала из оксфордской школы всего-то четыре раза в год, на каникулы. Поговорить бы тогда с ней… Дети чувствуют предателей. Увы…
Вскоре новая жизнь внутри Евы начала сигналить периодическими тошнотами, и почти все девять месяцев до рождения сына пришлось следить за тем, чтобы успеть добежать до унитаза. Буквально в любом новом месте спрашивала: «Где, братец, здесь нужник?» Державинский вопрос уравнивает стариков и беременных.
