Ознакомительная версия.
Дядя Абрам от неожиданности присел на стул.
– Может, организуем застолье?! – поинтересовался Собакин.
– Давайте! – равнодушно ответил дядя Абрам, пристально глядя на краснеющего от стыда Эскина.
Соня и Собакин вытащили из холодильника продукты и стали готовить закуски, а отец с сыном сидели за столом и молча глядели друг на друга.
– Да, я полюбил эту женщину, а ее муж согласен, чтобы я любил ее тоже! – сказал Эскин, поднимая глаза на отца.
– Да уж, – тяжело вздохнул дядя Абрам.
– Эта жизнь мне нравится, она меня устраивает, – повысил голос Эскин, – и Соня тоже любит меня!
При этих словах Соня подошла и словно для наглядности поцеловала Эскина.
– А как учеба?! – спросил дядя Абрам.
– Учусь понемногу, – покраснел еще больше Эскин.
– А что мне матери сказать?!
– Не знаю, – вздохнул Эскин.
Остальное застолье прошло как в туманном бреду; отец с сыном машинально пили и ели, Соня с Собакиным безуспешно их пытались развеселить.
Эскин мучился из-за угрызений своей совести, и все еще пытался найти какое-то оправдание своей безумной жизни, чтобы это оправдание хоть как-то словами передать отцу.
– Ты ни о чем не жалеешь?! – спросил его перед отъездом дядя Абрам.
– Пока нет! – ответил Эскин.
– А мне показалось, что уже жалеешь! – вздохнул он и поцеловал сына на прощанье, и ушел весь какой-то жалкий, состарившийся и сгорбленный со своим чемоданом.
Эскин молча плакал, он продолжал стоять у раскрытой двери, когда к нему подошла Соня.
– Если хочешь, мы сегодня же съедем с квартиры?! – спросила она.
– Нет, не хочу, – прошептал сквозь слезы Эскин и поцеловал ее.
Так вот они и остались жить втроем.
Глава 7. Сумасшествие продолжается
После внезапного приезда своего отца Эскин стал более ревностно относиться к своей учебе. Он уже не пропускал занятий и даже стал посещать при Академии кружок кройки и шитья.
– Ты что, баба, что ли?! – смеялся Собакин.
– Не обижай его! – заступалась Соня.
Она тоже испытывала какой-то неподдельный стыд от встречи с отцом Эскина, и в то же время она, как и Эскин, никак не могла отказаться от этой жизни втроем. И Глеб, и Лева ей очень нравились, но каждый по-своему, к Глебу она уже привыкла, а в Эскина была влюблена.
В Глебе она находила какой-то пошлый, но весьма осязательный и земной примитивизм, в Эскине яркий и страстный флёр, окруженный романтическим ореолом.
Чаще всего ей приходил на память тот день, когда Эскин защищал ее от обманутого и рассвирепевшего мужа, как он отважно строил баррикаду из мебели, а потом пускал струю дихлофоса в его глаза.
Правда, после встречи с отцом Эскин заметно охладел к ней, а один раз даже избил разбуянившегося Глеба. Соне уже становилось страшно, что она может потерять Эскина, как и его квартиру, в которой он приютил их с Глебом.
Рассказывать же Эскину о том, что желание жить втроем пришло к ней и Глебу, когда их квартирная хозяйка стала их выгонять на улицу, она не хотела. Она тоже хорошо помнила этот день. После ссоры с хозяйкой Глеб неожиданно сам первый предложил ей уговорить Эскина жить втроем.
– Ведь ты все равно уже с ним переспала, так что ревновать я уже не буду, я это пережил!
– Зато у парня наверняка водятся денежки, и жить мы будем вполне припеваючи! – тогда улыбка Глеба показалась ей мерзкой и отвратительной, но это длилось всего лишь какую-то минуту.
Потом она задумалась о том, что иметь в своем распоряжении сразу двух мужчин, да еще в постели, и так свободно, и даже необычно, совсем неплохо!
Рассуждать же о какой-то морали – это дело интеллектуальных шизофреников!
Просто кому-то необходимо самоутвердиться, и он пытается это сделать с помощью бесполезной болтовни.
Даже старцы, считавшиеся святыми, как мужчины уже ничего не могли, хотя бы в силу своего возраста!
Еще ей казалось, что политики, как и религиозные люди, пытаются одурачить молодых, причем одни пытаются послать молодых на войну, другие в монастырь. И в том, и в другом случае, старые пытались уничтожить молодых, в одном случае физически, в другом – духовно.
Ведь человек лишенный радости секса становится похож на немощного старика, который прячет свою немощь за любым бесполезным занятием! Уподобить других себе вошло уже в привычку у любого мерзопакостного человека, обличенного хоть какой-то властью.
Она хорошо помнила, как работала до встречи с Глебом секретаршей у одного старика, который в силу своей старческой немощи заставлял ее раздеваться и засовывать себе в лоно бутылку из-под кока-колы, и как он вожделенно глядел на нее и кашлял от волнения, пока не захлебнулся собственной слюной. Это было ужасное время.
Однажды во время акта с бутылкой она порвала себе девственную плеву, и теперь Глеб до сих пор ее не может простить, про себя думая, что она трахалась со старым начальником.
Однако получалось, что это было на самом деле, только в умозрительном и немного осязательном плане!
Старый шеф похотливо разглядывающий ее, представлял коричневую тонкую бутылку входившую в ее лоно своим отвердевшим удом и поэтому мысленно испытывал оргазм вместе с ней.
Она так привыкла к этой бутылке, что до сих пор, когда одна закрывается в ванной, перед сном обязательно вводит ее во влагалище, испытывая при этом необыкновенное удовольствие.
Однажды Эскин услышал ее крик в ванной и подумал, что она ошпарилась, и ей потом пришлось перед ним целый час оправдываться, придумывая, что она случайно поскользнулась в ванной и чуть не задела головой о стеклянную полку, висевшую перед зеркалом.
После этого случая ей пришлось во время акта с бутылкой зажимать зубами полотенце, чтобы ее крик не вырвался наружу.
Потом бутылка из ванной исчезла, и она целых двое суток чувствовала себя неудовлетворенной, пока не додумалась вместо бутылки использовать хромированную головку душа. Удовлетворять себя с помощью глубокой мастурбации у нее вошло уже в привычку.
Она знала, что она больна и, по-своему неполноценна, что ее сексуальным желаниям нет конца и предела, но ничего не могла с собою поделать.
Даже своего Глеба, а впоследствии и Эскина она приучила к куннилингусу. Мужчины изо всех сил сопротивлялись поначалу, когда только впервые услышали из ее уст ее просьбу, но потом все же сдались.
Единственное гигиеническое их требование – принять душ она выполняла с великой охотой, используя его одновременно как предварительное совокупление с неодушевленным предметом.
Ее настойчивая требовательность в сексе не знала границ.
Эскин, поначалу, хотя и забрал несколько ночей у Глеба, впоследствии все же вынужден был перейти на обычный режим, то есть спать с Соней через ночь.
Временами ей казалось, что Глеб уговорил ее жить втроем вовсе не из-за денег и квартиры Эскина, а потому что она уже затрахала его.
– Столько раз, сколько я тебя удовлетворяю, не сможет ни один мужчина, – говорил ей не раз Глеб, хотя при этом так часто вздыхал, что у Сони не оставалось и тени сомнения, что силы Глеба уже на исходе.
Благодаря жизни втроем, у них у всех даже возник какой-то единый биоритм или биополе. Смысл этого биоритма или биополя сводился к тому, что они уже не могли обходиться друг без друга.
Они постоянно насыщали друг друга детородной влагой, и через нее делались ближе и роднее, и если раньше Глеб часто напивался и буянил, то после того как Эскин его побил, он начал пить одно только пиво, но от пива у него вырос большой живот, и появилась одышка во время акта.
Тогда втихомолку Соня стала подмешивать Глебу в чай слабительное, из-за чего Глеб часами теперь просиживал в туалете, хотя благодаря этому его живот заметно уменьшился и полностью исчезла одышка.
С Эскиным было несколько сложнее.
После отъезда отца он не просто значительно охладел к Соне, но вообще не хотел с ней заниматься сексом, ссылаясь на свою усталость и бессонницу, вызванную якобы нервным расстройством.
Однако предприимчивая Соня и в этом случае не сдалась.
Она Эскину в кофе тоже стала подмешивать лечебный настой «Виагры» и настойку элеутерококка! Результаты незамедлительно сказались почти сразу.
Теперь Эскин мог обладать Соней всю ночь без перерыва, причем он изливал в нее столько семени, что ей потом приходилось весь день ходить с прокладкой, как будто у нее была менструация. А тут еще Глеб стал на них обижаться, потому что никак не мог уснуть от их криков.
В общем, Соне пришлось уменьшить дозу лекарства, как Глебу, так и Эскину. Глебу – потому, что он большую часть ночи просиживал в туалете, Эскину – потому, что он трахал ее всю ночь и орал как сумасшедший.
Из-за этих криков соседи забросали жалобами милицию, и теперь два раза в неделю их посещал худощавый участковый инспектор по фамилии Селедочкин.
Ознакомительная версия.
