– Нет, Алешенька, я вижу, ты все же на меня обижен. Говори по-честному. Не хочу, чтобы между нами обиды оставались. Говори, а потом я тебе все объясню.
Следовало немедленно придумать какую-нибудь несущественную обиду. Что-нибудь мелкое, но с оттенком человечинки. И Алик придумал.
– Не то чтобы обида, Леонид Михайлович. А можно сказать, что и обида. Да вам доложили уже, наверное. Эти михаи, юристы, безопасники доложили уже. Сами знаете…
– Говори, говори. От тебя хочу услышать. Эти дебилы постоянно на мозги капают. И перевирают половину, как правило. Так что говори.
– Я все понимаю, Леонид Михайлович. И что уволили, понимаю. Деньги большие, сколько можно было терпеть? И то, что мента с обыском прислали, понимаю. Без документов деньги не вытащить. Я одного не понимаю, почему вы мне сами о своем решении не сказали. Документы у меня не попросили. Я бы вам, конечно, отдал. Я бы понял. А вы делегацию эту дурацкую прислали ко мне в кабинет. Мол, сдавай бумажки и выметайся немедленно. Мне кажется, я не заслужил. Не по-человечески это. Унизительно очень…
Он почти пустил слезу. Стоял, губы закусив, чтобы не расплакаться. Свой среди чужих, чужой среди своих. Шеф тоже, видимо, вспомнил культовый фильм. Подыграл идеально.
– Алешенька, сынок, дурачок ты. Ничегошеньки ты не понимаешь, – он обнял его и прижал голову к своему галстуку. Чтобы принять нужную позу, Алику пришлось нагнуться и неэстетично выпятить зад. – Ничегошеньки ты не понимаешь, – повторил шеф и погладил ему волосы. – Совсем ничего.
Как ни странно, стоя в неудобной позе, Алик не испытывал обычного отвращения к грязным офисным играм. Наоборот, кайф ловил, благодарен был шефу за филигранно исполненную партию. Умный он все-таки мужик. И он, Алик, умный. А два умных мужика всегда найдут способ выбраться из любой щекотливой ситуации без истерик, сохраняя некоторую долю достоинства и благородства даже. И спасибо ЛМ за это.
– Не понимаешь ты ничего, – еще раз повторил шеф и выпустил его наконец из объятий. – Бывают в жизни такие ситуации, когда поступать следует жестко. Для твоей же пользы все делал. Хорошо, для общей, если честно, но и для твоей тоже. Я в душу никому не лезу. Но я видел, что ты потерялся. Не Алика, ловкого, умного, заводного парня я перед собой видел, а размазню амебную. Ты мне объяснил потом, личные проблемы и так далее. Дурак три раза. Пришел бы, рассказал раньше, тогда бы и жестких мер не понадобилось. О доверии говоришь. А сам? Гордый. Надо гордость свою иногда в задницу прятать. Лучше так получается. Ну ладно, на ошибках учатся. Ты парень смышленый. Ты пойми, я терпел, сколько мог, терпел, но когда на меня чинуши наседать начали, терпеть стало невозможно. И тут у меня два выхода было. Либо по-тихому с тобой расстаться навсегда. Либо жестко тебя взбодрить. Не хотел я тебя терять. Верил всегда в тебя, Алешенька. С другим бы возиться не стал. А с тобой стал. Каюсь, разыграл я истерику, когда банкир в кабинете у меня позвонил. К словам прицепился. И делегацию этих дебилов к тебе об увольнении объявлять специально послал, и обыск… Но ведь барышню, когда в обморок падает, по щекам бьют. Больно. Не целуют в щечки, не гладят, а бьют. И ведь помогло. Сам видишь, помогло. Подумай, ты умный мужик, разве дал бы я тебе второй шанс, отправил бы тебя в сопровождении мента и роты омоновцев к банкиру, если бы не верил в тебя, не уважал? Думаешь, мне легко жестким быть, особенно с теми, кого любишь? Думаешь, сердце у меня не болело?
На этот раз слезу пустил шеф. Да так натурально, что Алик восхитился.
«Нет, не перещеголять мне его в лицедействе, – подумал. – Еще лет двадцать надо лгать и изворачиваться, тогда может быть. И то вряд ли».
Было совершенно очевидно, что проникновенный отмаз экспромтом не являлся. Шеф имел обыкновение придумывать подобные речи сильно загодя. Репетировал их даже перед зеркалом, а иногда и перед Аликом, как перед родственной, не чуждой артистизму натурой. Жизнь заставляла соответствовать великому партнеру. И он выступил на уровне.
– Правда, Леонид Михайлович правда? – в полуулыбке, полугримасе, дрожа лицом, спросил он. – Правда сердце болело?
– Правда, сынок. Действительно, правда, – сказал шеф и резко отвернулся от него, как бы сдерживая эмоции.
– Леонид Михайлович! – заголосил Алик. – Простите меня, дурак я, тварь последняя, тупица. Простите меня, пожалуйста, что плохо о вас подумал. Недостоин я с вами одним воздухом дышать. Скотина я неблагодарная. Вы столько для меня сделали. А я… а я… Простите ради бога.
Дальше последовали крепкие мужские объятия. Их скупые слезы перемешались, и поверили они оба почти, что не жулики они прожженные, а люди благородные, с высокими моральными принципами и огромной душой. Еще чуть-чуть, и мушкетеры беззаветные. И хорошо им обоим стало. Надо же и жуликам иногда людьми себя чувствовать.
Счастье, как обычно, оказалось недолгим. Разомкнулись объятия, высохли слезы, настало время и о делах поговорить.
– Ладно, Алешенька, я надеюсь, мы поняли друг друга и простили, – сказал, вздыхая, шеф. – Все мы правильно с тобой сделали. И доказательство тому вон та клетчатая сумка на столе. Может, возьмешь хоть десяточку?
Алик даже говорить ничего не стал. Лишь рукой махнул возмущенно.
– Единственная проблема в том, что эти дебилы черт-те что могут себе возомнить.
– Какие дебилы, Леонид Михайлович?
– Ну, эти, Михай, юрист, безопасник. Вся эта свора тупых бездельников. Знаю я их, любого могут сожрать с потрохами. И главное, не объяснишь им ничего. Это мы с тобой тонкие материи понимаем. А они не для тонких материй. Коровники ими только укрывать от дождя. Надо как-нибудь лихо тебя обратно вернуть, под фанфары. Чтобы сомнений ни у кого не осталось, а наоборот, чтобы место они свое заслуженное почувствовали у параши. О! Идея. У нас же послезавтра корпоратив новогодний в «Мариотте». Там и огорошим всех. Послушай, что я придумал…
Предложение шефа превзошло самые смелые ожидания Алика. Нарисованные перспективы пахли миллионами, а может быть, и десятками миллионов. Точка в конце трудного дня оказалась намного больше и жирнее, чем он думал. Возвращение блудного сына в контору обещало быть феерическим.
До Нового года оставалась пара дней. Москва неотвратимо пьянела и погружалась в праздничную вакханалию. Переливалась Москва огнями, пахла мандаринами вперемешку с алкоголем. Подванивала потом от взопревших голов в меховых шапках и еще духами французскими от дамских тел разгоряченных, нарядных цариц бухгалтерий и логистических отделов Людочек и Ниночек. «Нажраться и забыться» – читалось в узких глазах дворника киргиза, «забыться и нажраться» – угадывалось под цигейковой ушанкой мерзнущего гаишника, а через пару суток все население стосорокамиллионной страны увидит под бой курантов и узнает радостно то же выражение лица у поздравляющего их президента. Нажраться и забыться. Потому что кончается год. И славно. Много в нем было плохого, и стыдного, и унизительного. Но живы же. На столе шампанское и водка, и салат оливье с колбаской, и соленые огурчики. Живы… Поэтому забыться и нажраться. Следующий год обязательно лучше будет. А пока не забили еще куранты и рабочие дни не закончились официально, вырываются из душных офисов люди, мечутся, обезумевшие, по залитым огнями улицам, покупают дребедень всякую, стекаются в шикарные мраморно-золотые залы, пьют вольно, едят сладко. И несть ни эллина, ни иудея. Корпоратив новогодний. Водяное перемирие в джунглях заснеженных московских наступает, а точнее алкогольное.
Появление Алика в богато украшенном зале отеля «Мариотт» в традиции новогоднего алкогольного перемирия не укладывалось. Даже налоговая перед Новым годом проверок не начинает, даже менты маски-шоу стараются на 14 января перенести. Люди ведь тоже понимают. А Алик приперся. Бога он не боится, этот Алик, скандал устроить хочет, праздник испортить намеренно. Лица бывших коллег выражали одну и ту же мысль. Призрак на праздник явился, тень отца Гамлета. Ошибались они. Не привидением Алик себя чувствовал, а ужасом непроглядным, летящим на крыльях ночи. Шарахались все от него, по стеночкам жались, в глаза старались не смотреть. Он присел за круглый стол на двенадцать человек в центре зала. Стол тут же опустел. Сидел один перед горой деликатесов, виски потягивал. Как будто на елку в детском саду в костюме какашечки пришел. Типа, а Баба-яга против. Однако долго просидеть в одиночестве не удалось. Подскочил деловой и бодрый, как всегда юрист:
– Какими судьбами, Алик? Как дела? Как сам? Как сделка?
– Сделка делается, сам – как видишь, дела идут, а судьба, злодейка, играет мной как хочет.
– А-а-а-а, – озадаченно протянул юрист. – А-а-а-а… тебя ЛМ пригласил?
– А-а-а-а, крокодилы, бегемоты, – издевательски запел Алик. – А-а-а-а, обезьяны, кашалоты. А-а-а-а, и зеленый попугай.
Юрист понял, что разговора у них не получится, развернулся и побежал с докладом к Михаю.
