Человек спрыгнул сверху. Он опустился очень ловко, словно обезьяна с пальмы. Абрикосовым оказался маленький худенький мужичок в тулупчике. И действительно, это был старик. Совсем высохший и седой старикашка. Его морщинистая кожа была больше похожа на шкуру какого-то гигантского ящера, вся в мелких полосках и рубчиках. Словно ткань. Фельдман его сурово спросил:
– Ну, так расскажите. Что тут у вас!
– А что тут у нас?! – Абрикосов передразнил и уткнулся носом в лицо Бориса Николаевича, повернув голову набок, ухмылялся и тряс головой.
Было видно, что это человек не в себе:
– А, что у нас? У нас тут все хорошо! Вот, приводят новых и уводят старых! Вечером и под утро! Человек по двадцать! Ха! А некоторые сидят тут уже месяц! Так за ними не приходят почему-то! А? Не знаю! А трактор этот, трактор, он гудит! Ой! Гудит! Надоел! Ой, надоел! Сил больше нет! Как уведут людишек, гудеть начинает! Ой, страшно! Ой! Ой, надоел!
Фельдман покачал головой и вежливо, и в то же время решительно оттолкнув старикашку, сказал Павлу:
– Вот, все, как я и думал. Они отстреливают. Отстреливают лишних…
– Как это «отстреливают лишних»?! Тут же все с приговором? Ведь ни у кого нет высшей меры! Всем же по десятке да по пятерке?! А?! Что значит «отстреливают»?! Это что, скотобойня?!
Фельдман дернул Клюфта за руку:
– Да перестаньте вы, Павел, тут про законность говорить! Что, не видите, какая тут законность? Забудьте вы про эту законность! Это я вам говорю! Я! А я знаю!
Клюфт вырвал свою руку из кисти Фельдмана и брезгливо сказал:
– Значит, прав был Петр Иванович. Прав. А я-то… надеялся…
– Да какая разница, прав ваш офицерик или нет?! Все мы сейчас под одним прицелом! Все! И я, и он, и вы! Нам надо думать, как отсюда рвать! Когти рвать надо! И я знаю, как! Вас ведь сюда не зря позвал! Вот!
– Ага, я то и вижу! Позвал! Лучше бы я поднял это чертово бревно! Или тачку прокатил! И работал бы завтра на лесоповале! Живой бы был! – Павлу стало нестерпимо себя жаль.
Так жаль, что на глаза навернулись слезы. Он хотел вскочить и кинуться к выходу этого страшного барака и кричать, что произошла ошибка!
– Тачку катать? Да много бы вы ее накатали с вашей-то раной? А тут, какая норма, знаете? По десять кубов выработки! Вы бы и до весны не выжили! И вас рано или поздно бы в этот барк привели! Сюда доходяг сгоняют! Но вас бы привели обессиленного, а сейчас все кое-какие силенки есть! Так что! Это первое! А второе, вы спрашиваете, почему стреляют? Да потому, что система не может переработать все, что в нее приходит! Вот что! Там! – Фельдман показал пальцем на потолок, словно на крыше кто-то был. – В Москве просто не рассчитали! И вот результат! Слишком много врагов народа пошло! И процесс не остановить! Вот и решили лишних пострелять! Вот и все! Я сам этот приказ видел! Видел! Понимаете! Павел, сверху приходили списки и план по врагам и вредителям, а эти уроды на местах в областных и краевых управлениях, желая выслужиться, план этот перевыполняли и перевыполняли! И просили все новых и новых списков и нормативов! И вот теперь, они имеют все, что имеют! Зоны переполнены! Кормить зэков надо! А кормить ничем, да и работы на всех нет! Потому как организовать надо эту работу! Вот и все! Поэтому лишних будут выводить из игры под звуки этого трактора…
– Что вы такое говорите? Вы кто? Откуда вы это все знаете? – обомлел Клюфт.
Фельдман грустно ухмыльнулся. Он покосился на сидящего на соседних нарах Оболенского:
– Он ведь вам говорил, я в Томске был начальником че-ка. Потом в Москву на повышение пошел. Не последний пост у меня на Лубянке был. И вот как пришел замом к Ежову товарищ Берия, и я попал под этот колпак. А до ареста я инспектировал все эти лагеря по Сибири. Меня при инспекции в Красноярске и взяли! Попал в разряд заговорщиков. Меня тоже по плану кто-то слил! Фамилия то у меня не очень пролетарская и не очень русская! С фамилией Фельдман тяжело в наше время. Вот и зачислили меня во враги народа, сделали заговорщиком и английским шпионом. Но мне повезло. Хорошо, что посадили меня те, кого я проверял. А я правильно проверял! Вот они мне и создали весь комфорт на прощание. Но тут! В лагере, они уже бессильны! Тут, как говорится, я сам за себя! Ну и я вот так решил. Поэтому-то я и знаю кое-что, Паша, обо всей этой кухне! И это моя самая большая беда! Если они узнают, кто я, они меня первого шлепнут! А узнают они уже через несколько часов! Так что нам надо торопиться!
Клюфт не мог поверить, этот человек признавался, что он один из тех, кто и придумал, кто создал весь этот ад! Он один из тех, кто и устроил весь этот кошмар! И сам попался в эту ловушку! Павел нервно спросил:
– Так почему через несколько часов?! А?!
Фельдман вздохнул:
– Они сейчас в оперчасти дела изучают. Сначала дела тех, кто на работу прошел. Здоровых, значит. А потом за остатки возьмутся, за нас. Как возьмутся, так и начнут решать, за кем прийти завтра вечером или сегодня к утру. За новой партией. Если Абрикосов этот не врет! – Фельдман кивнул на старика.
Тот сидел невдалеке на свободных нарах и чесал на голове волосы, вырывая оттуда вшей, пробовал тварей на язык. Грыз, словно семечки. Абрикосов был похож на обезьянку! Большой Шимпанзе, одетый в человеческую одежду и посаженный в тюрьму. Бред на грани реальности. Или реальность на грани бреда.
– И что, что вы предлагаете? – робко спросил Павел.
– Хм, что предлагаю. А то! Я как услышал, что у вас в деле опечатка, так сразу смекнул: вам подфартило! С опечаткой можно в бега уйти! И никто ничего, при нормальном стечении, не обнаружит! И вот почему! Первое: бардак начинается там, на этапе! И исправить его трудно. Прозевал – он твой! Как сифилис после гулянки! Вы так и будете, как там, Клифтом! Второе! Самый большой бардак начинается после этапа, во время так называемого замеса! Администрация лагеря еще не знает, кто есть кто! Зэки на рожу не знакомы! Их много! Да и куча мала после пересылки! Поэтому выдать себя за другого – самый подходящий момент. И третье: если удастся убежать, значит, тебя и искать не будут! Кого искать-то? Клюфта? Так его и не было, а Клифт, а кто его знает, есть ли он вообще! А зоновские, они тоже, как известно, под начальством ходят. И тоже не хотят под трибунал! А за сбежавшего врага народа они сами могут угодить на нары! И тут-то в их выгоде все это покрыть! Я-то знаю их психологию! И они просто спишут одного человека, как потерю. То есть, замерз ты при этапе или убили тебя сокамерники! Мало ли тут кто кого грохнет! Кто при такой суматохе смотреть будет?! Но еще можно списать, что кончили тебя! А кто там, в общей могиле считать будет, сколько трупов было?!
У Павла от волнения пересохло во рту. Страшно захотелось пить. Он облизал сухие губы и прошептал:
– Так что вы предлагаете?
Фельдман нежно погладил его по руке. Словно наставник молодого фрезеровщика на заводе. Словно опытный комбайнер выпускника ФЗУ. Словно полярный летчик-асс желторотого курсанта. Странно, но Павлу даже стало спокойней.
Фельдман вздохнул и тихо прошептал:
– Вы, Паша, главное, не суетитесь. Делай все, что я тебе скажу. И не паникуй! Понял? Не паникуй! Все решится под утро! Или к завтрашнему вечеру! Как только крикнут твою фамилию, вернее, фамилию Клифт, так все и решится! Это будет сигналом. И все! А там, ты просто не двигайся! Представь, что тебя нет! Нет и все! Лежи без движения! Не вздумай подать голоса! Ни при каких обстоятельствах! Что бы ты не увидел!
Павел сглотнул слюну:
– То есть молчать? А на какую фамилию? Какую фамилию прокричат? Вы уверены, что «Клифт»?
– Паша! Конечно, прокричат «Клифт»! Клюфта тут нет! Все! Ты уже, считай, умер в этой жизни! Один раз! Так на хрена помирать дважды? Тем более уже полдороги прошли, а возвращаться – плохая примета…
– А Оболенский? Он как? А вы? – допытывался Павел.
– Ты вот что, Паша. Сейчас ложись-ка подремли. Сон тебе будет нужен и отдых. Еще не известно, когда поспать придется. Да и придется ли вообще! А я пока все решу. И с Оболенским, и со всем другим…
Клюфт хотел возразить, но не стал. Он посмотрел на Фельдмана, тот говорил слишком убедительно. Усталость. Она подкралась незаметно. Павел посмотрел по сторонам. В бараке было относительно тихо. Только вдалеке, в центре, слышались приглушенные голоса. Это сидели несколько человек возле «буржуек» и что-то обсуждали. Фельдман подтолкнул Павла на нары. Клюфт не стал сопротивляться и прилег. Хотя спать он не собирался. Какой тут сон! Он сжался в калачик и попытался согреться. Но тщетно. Тело, промерзшее на длинном этапе, не сохраняло и частичку тепла. Кожа как обледенелая бумага, казалось, скрипела под одеждой. Павел съежился и, приложив кисти рук к губам, попытался на них дуть, согреть теплом дыханья. Но от глубоких вздохов сразу, же закружилась голова. Клюфт закрыл глаза и застонал…
Цветные круги разошлись на черном бездонном фоне. Яркая вспышка при каждом малейшем движении. Лежать и не двигаться. Лежать и просто не шевелиться. Сохранять силы. Сохранять! Еда! Должны ли тут кормить?
