Ознакомительная версия.
– Сколько сейчас времени? – Дина взглянула на часы: без десяти пять. Выход не раньше семи, значит, ничто не мешает позволить себе маленькую вольность. – Вы не могли бы оставить меня минут на пятнадцать? – попросила она девушку, не решаясь обратиться к ней по имени. Память подсказывала, что вроде бы она была Оленькой, но никаких гарантий в неопровержимости этой подсказки у все еще сонной Дины не было. Она подкупающе улыбнулась удивленной девушке: виданное ли дело прерывать грим? – Идите, выпейте кофейку и возвращайтесь.
Как только дверь за обескураженной Оленькой, или «как ее там», закрылась, Дина быстро вытащила из сумки сверток, развернула фольгу, понюхала и через мгновение уже с наслаждением жевала бутерброд с колбасой. Конечно, времена, когда за подобный проступок она могла заслужить порицание или даже наказание, давно прошли. Но внушаемое с детства требование к худобе и полному исключению подобных вредных продуктов из рациона пустило настолько сильные корни в привычках Дины, что до сих пор не могла она позволить себе спокойно съесть кусок торта или отбивную, или тот же бутерброд с колбасой. Она по-прежнему торопилась, пачкалась, глотала, не жуя, будто все еще могла не успеть, поперхнуться от неожиданно распахнутой двери в кладовку, туалет или в любое другое укромное местечко и съежиться от грозного окрика куратора:
– Елисеева! Опять? Полтора часа у станка без разговора! Ты будущая балерина или кто? Балерины не жрут, а клюют, ясно тебе? Зерно жуй, если жрать охота. Сидит тут, трескает, и откуда только берет?! Ну! Что ревешь? Сама виновата! Давай, вылезай отсюда. – И сопроводив свою речь оглушительным шлепком или оплеухой, куратор тащила провинившуюся девочку в класс сбрасывать «набранные килограммы».
Несправедливость с точки зрения ученицы была вопиющей. Существовали весы и правила: взвешиваться раз в неделю. Дина никогда не выходила за рамки принятых балетных норм. Ей повезло: тонкая, узкокостная, легкая, она могла есть сколько угодно, не беспокоясь о последствиях, – все сгорало, не оставляя ни одной жировой складочки. В Свердловске никому не приходило в голову устанавливать для нее какие-либо ограничения. Она не привыкла к диетам. Самым трудным в Москве оказалась вовсе не незнакомая жизнь в интернате при балетном училище, не постоянное соперничество с одноклассницами, не многочасовые занятия и репетиции в танцклассе, а отравляющее все на свете чувство вечного голода. Отварная рыба с увядшим кусочком огурца вызывала тошноту, а каждодневная гречка – отвращение. За питанием воспитанников следили так тщательно, что дети в полной мере способны были осознать, какие муки испытывали в свое время узники блокадного Ленинграда, получая продукты по карточкам. Строгая норма – и ни грамма больше. Все посылки из дома тщательно проверялись, шоколадки, варенье, печенье конфисковывались, и вместо них адресат получал лекцию о неискоренимом вреде сладкого и мучного. Небольших денег, которые присылали родные, конечно, никто не отбирал, но можно ли их потратить на съестное, если по одному из интерната не выпускали, а уверенности в том, что закадычная подружка не донесет на тебя из-за купленного в булочной рогалика, не было никакой?
Дина, правда, вытащила лотерейный билет: бутерброды тайком приносил ей сторож «в благодарность от своей бабки (жены)», которая избавилась от мучительной боли в ногах благодаря совету девочки. Дина как-то мимоходом услышала, как сторож, вздыхая, жаловался уборщице, неповоротливой, пышной тете Дуне, начинавшей задыхаться каждый раз, когда разгибалась, вынимая тряпку из ведра, что дела у его жены совсем плохи. «Боюсь, как бы совсем вставать не перестала. Что тогда делать будем? Ходить за ней некому. А мне дома осесть – так и жить не на что». Девочка, подавив природную скромность и решив, что в данном случае ее вмешательство в разговор взрослых лишним не будет, сказала:
– У нашей соседки в Свердловске что-то было с ногами, я точно не знаю, но помню, что ничего не помогало. Врачи за голову хватались, а потом бабушка какой-то отвар сделала, тетя Шура попила его совсем недолго, и как новенькая стала.
– Кончай байки травить! Иди, куда шла! Твое дело ногами махать, а не языком молоть, – тут же окрысилась уборщица.
Девочке не надо было повторять дважды, она только подумала, что бабушкин завет никому не рассказывать об ее умениях был совершенно бесполезным, поскольку умения эти не вызывали никакого интереса. Однако сторож ее окликнул:
– Погоди, а что за отвар-то?
– Не знаю, но могу бабушке написать. Если ее попросить, она даст рецепт. – Дина была уверена: бабушка, может, и пожурит внучку за длинный язык, но больному человеку поможет.
– Ты напиши, дочка, ладно? Уж сил никаких нет, как она мается, бедняжка, Зоя Тимофеевна моя. Письмо-то я могу сам на почту отнесть, чтобы побыстрее, чтоб самолетом доставили.
Через десять дней сторож получил рецепт чудодейственного отвара, а еще через пятнадцать Дину пригласили в гости на восхитительные пирожки воспрявшей и духом, и телом Зои Тимофеены. И после этого визита, во время которого Дина не могла оторвать рук от еды, а исцелившаяся женщина – глаз от голодной девочки, пироги, бутерброды и шоколадки стали перепадать ей регулярно. Страдания Дины на какое-то время прекратились, теперь приходилось только искать укромные углы и все время страшиться быть пойманной и наказанной.
Откусывая очередной ломоть хлеба, девочка всегда с гордостью и благодарностью думала о бабушке и ее снадобьях, которые любого возвращали к жизни. Дина была уверена в том, что если бы мама осталась дома, то бабушка ее обязательно бы выходила. Однако бабушке не удалось спасти ни свою дочь, ни себя. Она умерла в одночасье через год с небольшим после Дининого отъезда в Москву. Оторвавшийся тромб похоронил не только бабушку, но и ее талант, и умение врачевать, которое обещала она «когда-нибудь, когда придет время» передать внучке. Время оказалось жестоким к планам, достался Дине только тот рецепт, которым поставила бабушка на ноги «соседку». Отец девочки вскоре засобирался к родственникам на Украину и, разумеется, уезжая, советский инженер, член партии и атеист, без всякого зазрения совести совершенно спокойно выкинул тетрадки скончавшейся тещи. По прошествии лет Дина иногда рассказывала знакомым об этой утрате. Те, как правило, реагировали одинаково:
– Хорошо, что для ног сохранилось. Ты же балерина. Остальное неважно.
Дина дежурно улыбалась в ответ, и собеседники считали, что нашли правильные слова – достойное утешение. Пусть так. Зачем им знать, что у балерины есть еще руки, поясница, лопатки, шея? Необязательно. Пусть пребывают в приятном заблуждении и завидуют обладательницам пачек, пуантов и зрительской любви.
Вскоре после смерти бабушки произошла в жизни Дины и еще одна потеря: старого сторожа «ушли» на пенсию, и они с женой и ее восхитительной стряпней съехались с дочерью и оказались в Зеленограде, откуда, увлеченные заботами о собственных внуках, возить за тридевять земель лакомства чужой девочке перестали. Конечно, то, что сравнивается потеря бабушки и колбасы, на первый взгляд может показаться и глупым и даже кощунственным. Но когда тебе всего десять лет, то радости жизни и отсутствие полного ее понимания довольно быстро заживляют горестные шрамы, которые, к сожалению, не могут не открыться и не начать кровоточить по прошествии лет. К тому же физические потребности человека не перестали и вряд ли когда-нибудь перестанут превалировать над духовными. Животное происхождение не стереть ластиком и не искоренить из сознания. Сонеты Шекспира не намажешь на хлеб, а симфониями Баха не укроешься от холода. Поэтому если человеку нечего есть и негде жить, переживать, плакать и сокрушаться больше всего он станет именно по этому поводу. Так что и мысли маленькой девочки, измученной изнурительными занятиями и постоянными, ноющими болями в желудке, и ее мечты о толстом куске хлеба с маслом не были удивительными. Конечно, высоты во многих областях деятельности, будь то искусство, спорт или наука, достигаются путем многолетних лишений и самоограничений. И на вершине оказываются, как правило, люди, действительно заслужившие это право, фанаты своего дела. Спортом занимаются миллионы – олимпийскими чемпионами становятся единицы. Да и танцовщиц кордебалета намного больше, чем прима-балерин. Возможно даже, что многим из них удалось стать первыми и благодаря строгости, а иногда и жестокости тренера или педагога. Повзрослев, Дина не смогла бы однозначно ответить на вопрос, была ли так уж неправильна та строгая диета. И, кто знает, не стал ли именно тот голодный год в интернате причиной, навсегда освободившей ее от формирования хоть каких-то, даже самых незначительных жировых отложений. Однако эта истина открылась ей намного позже, а тогда ничто не мешало девочке грезить о вредном, жирном и удивительно вкусном и иногда мечтать об этом даже больше, чем о сцене.
Ознакомительная версия.
