Движения Алехандро становились все интенсивнее, и вскоре он стал камлать, как это делают шаманы на канале «Дискавери». Он подпрыгивал вокруг своего Элегуа и ритмично завывал.
Мне стало жутковато, и я решила на всякий случай прочесть «Символ веры».
Он обнял меня, притянул к себе и, продолжая завывать, начал стучать по мне своим хоботом. Мне захотелось вырваться и убежать. Но тут Педро превратился в огнетушитель, залил все белой пеной, лег на пол и затих.
– Дай Элегуа свою папайю, – сказал он хрипло.
Я без особого сожаления достала из сумки подаренный мне еще в первый день приезда недозрелый фрукт.
Он рассмеялся:
– Латино называют папайей пуси…
Я опешила. Алехандро выхватил папайю из моих рук, расцеловал, что-то прошептал и со слезами на глазах, осторожно положил ее рядом с ракушками на блюдо.
Мне стало не по себе, так, словно он положил для Элегуа не папайю, а мой детородный орган. Мурашки пробежали по моей спине, я перекрестилась и постаралась отогнать от себя нелепую фантазию.
Мордоворот, который доставил нас в отель на катере, был старым знакомым Алехандро, и они всю дорогу, перекрикивая шум мотора, наперебой рассказывали мне, как когда-то вместе сидели в тюрьме за уличную драку с поножовщиной и перестрелкой. Их перло от воспоминаний.
– Я – мистер Кахакинта, пятая скорость! Ты знаешь, что такое пятая скорость? Это как у машины! Первая, вторая, третья, и дальше ррррр! Пятая!
Мордоворот кивал:
– Мда, это реальный мужик! Пятая скорость!
Алехандро показывал мне шрамы, полученные в той драке.
– Постоянные проблемы с полицией! Нет никакой свободы на Кубе, – резюмировал он.
Отель располагается на живописных холмах, поросших пальмами и каким-то цветущим кустарником. Словно созданный по мотивам фресок Сикейроса, выкрашенный синей краской бетонный параллелепипед, уверенно вписанный в рельеф местности, с воды скорее напоминает здание НИИ советского образца, чем гостиницу.
Лифт, сооруженный отдельно от здания, соединен с этажами длинными бетонными галереями.
В этой нелепой дикости есть странное очарование, смелость, ничем не ограниченная, наивная и прекрасная. Вокруг только крохотные бары, покрытые пальмовыми листьями.
В цену за номер оказалось включено питание в ресторане и напитки в баре.
– Ол инклюзив, ми рейна! Ол инклюзив! – повторяет Алехандро так долго, что я начинаю его ненавидеть.
Постояльцы отеля невольно вздрагивают, разглядев в тусклом освещении лифта моего двухметрового Тайсона.
Он видит их смущение и подбадривает, разыгрывая из себя лифтера:
– Заходите, не стесняйтесь! Какой вам этаж? Какую кнопку я могу для вас нажать?
Потоптавшись на пороге, постояльцы заходят в лифт и покорно называют этаж. Алехандро, довольный, жмет на кнопку. Кнопки барахлят, залипают, и он пару раз стукает кулаком по панели, после чего дверцы наконец закрываются.
В кабине лифта воцаряется неловкая тишина. Постояльцы украдкой разглядывают нас через зеркало.
Алехандро гипнотически воздействует на людей. На женщин и мужчин его могучая фигура производит животное впечатление. Мужчины поджимают хвосты, женщины трепещут.
Во всех человеческих особях, оказавшихся в поле его доминирования, включается инстинкт стаи приматов, где первенство, на уровне рефлексов, отдается самому крупному и сильному самцу. От Алехандро так и прет уверенное добродушие вожака, превращая расизм белых мужчин в комплекс неполноценности изможденных солнцем слабаков.
За несколько секунд поездки в замкнутом пространстве лифта, где его энергия буквально стучит об стены, ему удается подчинить себе любого: кто-то был от него без ума, кто-то умирал от страха – в зависимости от той социальной роли, которую каждому человеку уготовано природой.
Когда двери лифта наконец открываются, многие постояльцы, сами не свои от счастья, что подъемник не застрял между этажами, бросаются вон, как очумелые.
И тут Алехандро, который не в курсе, что надо пропускать вперед женщин и стариков, подрезает их, словно «газель» на московской трассе. В дверях возникает свалка из евро пенсов в шортиках, пары морщинистых канадок в парео и прочих пляжно одетых.
Нечаянные соприкосновения телами, извинения на разных языках и затем пространные разговоры о погоде.
Как удается Алехандро вести эти разговоры о погоде? Погода здесь никогда не меняется. Вечное лето.
Остров Юности. Отель «Тропикоко». Комическое название. Бирюзовый океан, белый песок. Рай из рекламы «Баунти». Мужчина из рекламы «Найк». Набор клише.
Удивительно, но среди обслуживающего персонала у Педро оказалось полно знакомых, причем хари у всех довольно бандитские.
Он объяснил, что когда-то работал в одном из островных отелей, поэтому всех здесь знает. Педро вырядился в свой коралловый пиджак и расхаживает со стаканом рома, знакомя меня то с одним, то с другим аборигеном.
– Это не друзья, это коллеги.
Некоторых коллег постарше он представляет уважительно: «Мой босс».
Все они с преувеличенным значением пожимают мне руку, улыбаются и говорят, как давно они знают Алехандро и какие у них с ним «Асерьезные дружеские связи».
Я испытываю острое чувство вины и стыда за свою никчемную жизнь. За то, что уехала от мужа и смутила душу другого мужчины.
В Москве сейчас градусов семь тепла. Почки на деревьях набухли. Кое-где трава начинает пробиваться из-под мусора и прошлогодней листвы. А в тени еще лежит грязный снег.
Зачем я делаю все это?
Мои подруги в Москве живут правильной и светлой жизнью, ясной и прямой, как в советских кинофильмах. И я тоже хотела бы жить такой жизнью, но мне надо знать, где моя истина и в чем моя ложь. Может быть, я вру себе и другим из убеждения, что поступаю единственно возможным образом. И вообще – знать бы, что правильно, а что нет.
Алехандро привел меня к бассейну, в котором полно народу. В основном кубинцы. Белые сидят вокруг бассейна за столиками и потягивают коктейли через трубочки.
Я сняла парео и подошла к бассейну. Лестницы нигде нет. Обошла вокруг. Огляделась. Перегрелась или много выпила?
Две кубинские девушки весело спрыгнули в воду прямо с бортика.
Я вернулась за столик и повязала парео.
– Тебе не понравился бассейн?
– Здесь нет лесенки.
– Какой лесенки?
– В бассейн невозможно войти. Нужна лестница. Ее нет!
– Это кубинский бассейн. Надо прыгать в воду.
– Да? А вылезать как?!
Кубинские девицы, ловко подтягиваясь на руках, закидывают ногу на бортик, вылезают и снова прыгают в воду. Но если бы я начала карабкаться на бортик из воды, это выглядело бы нелепо.
Я впала в бешенство и вскочила на ноги:
– Я ухожу!
– Почему?
– Мне здесь жарко!
Прямо рядом с нами, в бассейне, мужчина обнял женщину сзади и прижал к бортику. Она томно прикрыла глаза.
– Эта пара, они что? Они… трахаются??
Алехандро тоже поднялся из-за столика и стал давиться от смеха:
– Ха-ха! Они не пара!
К вечеру, то и дело подходя к стойке за новой порцией рома, Педро превратился в тупое животное, бессвязно бормочущее на непонятном языке. Он постоянно хватал меня, пытался целовать, называл «ми рейна» и просил увезти с собой в Россию.
Я рассчитывала, что ближе к ночи Педро уберется восвояси, так как номер оплачен только на одного человека, то есть на меня.
Не тут-то было. Он поднимается за мной на этаж.
Я останавливаюсь перед дверью и прошу оставить меня в покое.
Педро хватает меня за плечи и начинает трясти, словно я прибор, у которого окислились контакты. Чем строже я отказываю, тем больше он меня трясет и просит не покидать его, игнорируя все требования дать мне побыть одной и отдохнуть.
Педро явно уверен, что если встряхнуть меня посильнее, то все наладится. Того и гляди шарахнет кулаком, как по панели кнопок в барахлящем лифте.
Мне кажется, что от тряски у меня голова оторвется. Зубы стучат так, что я не могу сказать ни слова.
От Педро воняет ромом и сигарами.
Я разрыдалась. Он перестал меня трясти.
Открываю дверь, с трудом попадая ключом в скважину, твердо решив не пускать его. Он не понимает.
Не выдерживаю и начинаю орать на него матом, по-русски. Кричу, что он заебал меня, что я его ненавижу, чтобы он заткнул ебало и пиздовал к себе, какого хуя он тут делает, его в этот отель ебучим поваром бы не взяли, а я завтра уеду в Москву!
Не узнаю своего голоса и слов, которые рвутся из моего рта. Я никогда так ни на кого не орала. Я вообще забыла, когда ругалась матом. В моей семье такая лексика не используется.
– Как уедешь? Как уедешь, ми рейна? – повторяет он и трясет, трясет, трясет.
В туалете хлещет вода. Он уже успел сломать унитаз.
И тут случилось нечто странное. Я, точно перегрелась на солнце, пока добирались до отеля, поскольку мне показалось, вернее, я отчетливо увидела, что на кровати лежит мой Ванечка, завернутый в черный полиэтилен. И румянец на его щечках посинел, как тогда, когда его увозили в морг, а на губках выступила чернота.
