Ознакомительная версия.
– Над землёй твоей тьму вечную, от солнца потухшего, – пожелал в своём приветствии Казыру Боджинг.
– Боджинг-хан, к ногам вашим – голову врага и подданство его народа, – кивнув, ответил одноглазый шаман.
Их разговор внимательно слушал ворон. Он уже сидел на юрте и, склонив голову набок, пристально наблюдал за собеседниками.
Чёрная птица исправно служила своему хозяину – Казыру. Она приносила ему новости и охраняла его Мёртвый лес от непрошеных гостей.
Очень скоро к юрте подъехал Учинчи Кулак. Он торопливо соскочил с высокой мягкой подстилки, на которой сидел в седле, подбежал к верблюду, снял с него вьюк, развязал его и вытащил оттуда пару овечьих шкур. Ими он аккуратно застлал два округлых камня у костра, для Боджинга и Казыра. Они уселись, а сам Учинчи Кулак остался стоять, чуть отойдя в сторону. Сырых, пожелтевших от старого мха валунов было много, они беспорядочно валялись вокруг костра, однако человек-барсук предпочёл оставаться на ногах, так как незажившие раны на самой мягкой части его тела всё ещё давали о себе знать.
Злобный хан кивнул человеку-барсуку и тот начал свой рассказ с того момента, как он оказался у древнего развесистого кедра. Слово в слово он пересказал всю речь старого зайсана.
– Значит, духа девочка одолела, – прервал его шаман.
– Да-да, Казыр-кам, она под камнями его погребла, – кивая, уточнил Учинчи Кулак. – Об этом люди говорили.
Казыр задумался.
– Но от этого ничего не меняется. Я правильно понял? – переведя строгий взгляд на шамана, спросил Боджинг.
– Нет, конечно же, нет, – спокойно ответил шаман, подкинув горсть темно-голубых можжевеловых ягод в огонь.
– Тогда о чём твои раздумья? – поинтересовался хан.
– Тем глазом, что зрит в подземном мире, я вижу: девочка эта не простая. Сила в ней какая-то таится.
Шаман говорил, а сам всматривался в образ Чалын, сотканный из дыма. Всё, о чём говорил человек-барсук, предстало перед ним так ясно, будто он видел это сам.
– Что ещё за сила? – возмутился Боджинг.
– Об этом я не ведаю, но и сама девочка о ней ещё не знает, – ответил шаман, поймав взгляд хана.
В отличие от простых шаманов, Казыр, слушая рассказчика, мог наблюдать за случившимся и одновременно зреть явь. При этом он пребывал в абсолютном спокойствии и не прилагал каких-либо усилий для того, чтобы заглянуть в прошлое. В этом было его преимущество.
Потирая руки над огнём, Учинчи Кулак, не смея вмешиваться в разговор двух тёмных личностей, молча посматривал то на Боджинга, то на Казыра. И только, когда хан кивнул в его сторону, продолжил свой рассказ. В мельчайших подробностях человек-барсук поведал обо всём увиденном и услышанном. Выслушав его, одноглазый шаман дал свой ответ:
– Проклятие слёзного цветка наложено. Ойгор-хан увядает.
От услышанных слов уголки губ Боджинга чуть подёрнулись, и на его лице мелькнула едва заметная зловещая улыбка.
– Теперь настало моё время! – крикнул он так громко и неистово, что ворон встрепенулся.
Глава 9. Побег из родного аила
День ото дня хану Ойгору становилось всё хуже и хуже. Он недомогал, отчего редко появлялся на людях и всё больше времени проводил в собственном аиле. Очень часто без особой причины его одолевала необъяснимая грусть, справиться с которой помогала только дочь. Почти всё своё время Чалын проводила с отцом, она ухаживала за ним и старалась любым способом поднять ему настроение.
– Адам, выпей, – протянув Ойгору чашу с жёлтым напитком, сказала Чалын.
Но хан не услышал её. О чём-то задумавшись, он сидел у стены на тюфяке, опираясь спиной на большие квадратные подушки, набитые птичьими перьями. Хотя в аиле было тепло, его вытянутые ноги укрывал дьюркан – одеяло, сшитое из овечьих шкур.
– Адам, выпей! – повторила девочка.
Ойгор вздрогнул и непонимающим взглядом окинул Чалын.
– Тебе это поможет.
– Да, да, – тихим усталым голосом ответил он, приняв в иссохшие руки серебряную чашу.
Отвар из кореньев приготовила Адаана. Она часто навещала хана Ойгора, приносила ему целебные настои из ягод, трав и плодов растений. Чудодейственные напитки придавали хану бодрости, но лишь на некоторое время, после чего он вновь впадал в уныние.
Чалын помогла отцу приподняться. Тот с трудом сделал несколько глотков, затем закашлялся и снова откинулся назад. Понурыми глазами хан посмотрел на дочь и с благодарностью кивнул ей.
Ойгор сильно изменился. За остаток осени и полную зиму из крепкого, здорового мужчины он превратился в немощного человека. Его пожелтевшее лицо изрезали морщины, щёки впали, а под глазами расплылись тёмные круги.
– Кха, кха! – послышалось с улицы.
Чалын обернулась, и в этот момент в аил вошёл запорошённый снегом Амаду. Он снял шапку, отряхнул её, стряхнул с шубы талый снег, вытер рукой мокрое раскрасневшееся лицо и прошёл дальше, к очагу.
– Метёт? – с трудом спросил его Ойгор.
– Шуурган [47] всё не угомонится. Вон как завывает, – ответил Амаду, скинув отяжелевшую от влаги шубу.
Уже шёл третий день, как в Яраш-Дьер буйствовала свирепая вьюга. Холодный ветер ревел, как зверь, неистовствовал, вздымал и кружил снежную крупу, наметал белогривые барханы. Все тропы и дороги давно перемело, аилы утопали в высоченных сугробах. Казалось, будто стихия смешала между собой серое небо и заснеженную землю.
– Зима не хочет уходить, – ответила Чалын.
Услышав голос девочки, Рыс-Мурлыс приоткрыл глаз, поёжился от веющего холодом слова «зима» и закрыл мокрый нос лапой. Рысёнок лежал у самого очага, его шкурку грел огонь, а он только и успевал поворачиваться с одного бока на другой и тяжело вздыхать. Да, для него это было нелегко: пережидая непогоду, который день лениво ворочаться у огня. Рядом с ним сидела невысокая приятная женщина – хранительница очага. Благодаря её заботам пятнистая шуба рысёнка всё ещё оставалась целой. Чачак отодвигала зверька подальше от огня, когда подкладывала хворост в очаг. А тому, казалось, всё было нипочём. Через некоторое время он снова перебирался на прежнее место.
– Ветер сильный Боджинга усмирил, – сказал Амаду, присаживаясь к очагу. – Доколе шуурган не успокоится, он вряд ли объявится.
Пока Ойгор болел, Амаду правил всем его ханством. Времена для ойгорского народа наступили тяжёлые. Безжалостные воины южного соседа набегами разоряли ближайшие к границе аилы. Мужчин и стариков убивали, детей и женщин забирали в рабство. Нападения всегда происходили внезапно, а после разбойники очень быстро исчезали, и поэтому воины Амаду не всегда настигали их.
– Уулым [48] , Долину семи водопадов не отдавай, – хрипло пробормотал хан Ойгор.
– Адам, я сдерживаю их натиск…
– Не отдавай… – приподнявшись, повторил Ойгор и, недосказав, погрузился в забытьё.
Хана словно кто-то сдерживал, не давая полностью высказаться. Его глаза затуманились, тело расслабилось и он снова откинулся на подушки. С каждым днём снадобья шаманки всё меньше и меньше помогали ему, он увядал и всё чаще терял рассудок.
Сын хана внимательно посмотрел на Адаану, та молча сидела в стороне и наблюдала за Ойгором.
– И в свет, и во тьму я причину недуга ищу, – поймав на себе взгляд Амаду, сказала шаманка, – но ни люди, ни духи помочь мне не могут. Нет нити, ведущей к ответу.
Почти каждый день и каждую ночь Адаана камлала. Шаманка чувствовала себя виноватой в том, что не смогла уберечь хана Ойгора от проклятия.
На глаза Чалын навернулись горькие слёзы. Она сильно любила отца и даже не могла себе представить, что однажды он покинет её навсегда. Девочка верила в его силы и постоянно думала о непременном выздоровлении. Однако слова Адааны разрушали эту надежду.
– Амаду, я должна спасти адама. В путь мне нужно отправляться, – сказала Чалын.
– Шаманы в поисках бессильны, где будешь ты искать ответ? – возразил Амаду.
– Не знаю, но я найду.
– Бессмысленно идти туда, куда сама не знаешь. Уж лучше оставайся здесь. Ты – луч надежды в темноте странствий адама. Как только видит он тебя, ему становится легче.
– Нет, Амаду, теперь он редко меня замечает.
– Повсюду рыщет враг. Замыслы его тебе не предугадать, а знатной добыче он несомненно обрадуется.
– Я воинов с собой возьму.
Пылкий спор разбудил Рыса-Мурлыса. Приподнявшись, он внимательно наблюдал то за Амаду, то за Чалын. Стараясь доказать свою правоту, брат и сестра приводили разные доводы, однако к общему мнению они так и не пришли.
– Нет, об этом говорить я больше не хочу, – рассердился, наконец, Амаду, – ты остаёшься в Яраш-Дьер. Так сказал я, того же пожелал бы и адам.
Жгучая слеза прокатилась по щеке девочки. Она с трепетом обняла отца и сильно прижалась к его груди. Слёзы пропитали рубаху хана, обожгли его тело, и он очнулся. Ойгор глубоко вздохнул и посмотрел на Чалын. Девочка не отпускала отца. Хан нашёл в себе силы и трясущейся рукой нежно прикоснулся к волосам дочери. Он почувствовал всю теплоту и нежность, что исходили от неё. Его глаза вдруг потеплели на мгновение, из них просочилась скупая слеза, и он опять впал в забытьё.
Ознакомительная версия.
