Ознакомительная версия.
Значит, не судьба. Любовь не состоялась. Мужчине не нашлось пары. Он может испытывать безответную любовь – но это всего лишь отчаянное стремление к идеалу (что весьма смахивает на карикатуру на любовь).
А бывает, что и женщина не может найти себе достойного спутника – и тоже начинает испытывать безответные чувства к нему, тоскуя, в сущности, по идеалу. Она в принципе готова воспринять главные заповеди – но нет рядом того, кто это смог бы оценить. Увы…
Для умного мужчины любовь занимает место в ряду таких ценностей, как истина, добро, красота и производных от этого духовного и гносеологического корня сокровищ свобода, творчество, счастье. Любовь – это эмоционально-психологическая ипостась истины, свободы, творчества и счастья. Другими словами – результат работы одаренного человека над собой, его духовный багаж, отлаженный строй мыслей и чувств.
Вот почему к умному мужчине надо тонко приспосабливаться – но ни в коем случае не узурпировать его культурные функции, его бремя и каторгу, через которые он приходит к вещам, излучающим духовное сияние. Зачем! Это путь к разрушению гармонии. Тонкая женщина это чувствует – что и делает ее мудрой, хотя и счастливо лишенной ума. Широта натуры мужчины (ум) и женщины (тонкость) должны быть сопоставимы. Тогда мужчина и женщина усиливают достоинства друг друга, чем делают понятие «широта натуры» практически беспредельным.
И это пугает: попробуйте-ка все время укрощать бесконечность.
Вы все еще хотите любви? Уже нет? Возможно, вы правы…
А вот умный мужчина и тонкая женщина всегда стремятся к любви, они рискуют, конечно, но не могут поступать иначе: это было бы неразумно.
Причем здесь весна, соловьи, удушливый аромат сирени и зашкаливающий пульс вкупе с потоотделением?
Все это может быть, конечно, началом подлинной любви, но само по себе является, скорее, ее суррогатом, общедоступной альтернативой.
Попробуйте написать рассказ о любви, не написав того, что я сейчас написал и что, конечно, в рассказ никак не помещается, словно инородное тело в чуждую среду. Как любовь отталкивает разумное к ней отношение, но не может обойтись без него, так и рассказ органично не совместим с аналитикой, удалить которую, однако, можно только с глубиной».
– Что это такое? – спросил Веня, небрежно распустив листки веером, что он обычно лихо проделывал с денежными купюрами.
– Это начало одной моей работы; продолжением стала моя жизнь, поэтому перед тобой только отрывок. Возможно, когда-нибудь завершу свой опус. А может, и нет. Во всяком случае, для этого необходимы такие стимулы, которые у меня сейчас отсутствуют. А что тебя так взволновало?
– Меня взволновало, как ты изволил выразиться, то, что в этой твоей галиматье для меня, живого человека из плоти и крови, в котором и страсти бушуют, и мысли водятся, – для меня нет места. Я читаю и чувствую, что это приговор таким, как я. Ты взял и сделал меня – походя, небрежно, без тени сомнения – человеком второго сорта. Этот бред твой философский – просто вызов мне. Ты меня презираешь?
– Да при чём здесь ты?
– Не увиливай от ответа. Если ты так думаешь, значит, презираешь меня. Я, да будет тебе известно, совершенно иначе смотрю на отношения между людьми, на отношения с женщинами.
– Ты имеешь полное право быть самим собой.
– Нет, нет, будь достоин того, что написал. Метишь в небожители – так не прикидывайся овцой. Не унижайся.
– Допустим, я мечу в небож-жители – именно потому и вынужден прикидываться овцой; тебе такое не приходило в голову?
– Ладно. Пусть. Такого унижения и оскорбления я ещё не переживал в своей жизни. Жил, жил как белый человек – и в один момент меня сделали чёрной костью. Быдлом.
– Я не собирался никого унижать или оскорблять; это вообще писано не для тебя.
– Дозволь слово молвить. Я не желаю тебе счастья или несчастья; я хочу пожелать тебе другого: чтобы то, о чём здесь написано, стало стержнем и принципом твоей жизни. По идее, ты не должен быть против – если ты, конечно, не врал, когда писал.
– Я не врал.
– Очень хорошо. А я желаю убедиться в своей правоте – желаю полюбоваться, как будешь ты раздавлен накликанной катастрофой, ибо ты вызвал силы, которые лучше не будить… Давай заключим пари.
– Какое пари?
– Если ты прав, и я живу жизнь бессмысленную и ничтожную, то я готов пустить себе пулю в лоб. Я же планктон, верно? Ты – Платон, а я – планктон. А планктон измеряется не единицами. Счёт идёт на килограммы, тонны, кубические метры, футы. Коэффициент IQ – это к таким, как ты; мои параметры – рост метр девяносто, вес девяносто девять килограммов. У безмозглой половины человечества еще проще: девяносто – шестьдесят – девяносто. Но если выяснится, что прав я, тогда пусть пуля, пущенная твоей рукой, проломит твой уникальный черепок.
– Как это выяснится, как, Веня?
– Это выяснится само собой. Через девять лет. Секундантом у нас будет судьба. Дама почтенная, с репутацией безупречной. Возражения есть, господа?
Так сказал человек, который, по-моему, не имел никакого представления ни о судьбе, ни о счастье, ни о любви.
Но самое замечательное заключалось отнюдь не в этом; самым удивительным было то, что я – без раздумий – согласился и принял это дикое пари.
Пока без комментариев.
Казалось, он сделает это легко (я почему-то думал о себе в третьем лице): даст уговорить себя, убедить, что любовь к Ней прошла, исчерпала себя. Сколько же можно мучиться!
Он был уверен, что этот фокус, если приложить некоторые усилия, пройдет с любой женщиной. Как змея меняет кожу, так и он обновит строй чувств. И два условно печальных ангелоида под белы ручки стройными ногами вперед вынесут Её светлый облик из врат его души. Прощай, моя любовь. Это было незабываемо, детка.
Здравствуй, новая надежда.
Не тут-то было. Бесполезные уговоры с пошлым набором неотразимых аргументов уже смешили его, ибо он начинал понимать: эта кожа снимается вместе мясом.
Втайне изумляясь собственной невменяемости, он все больше и больше уважал себя, и обретал уверенность.
Именно катастрофа и петля вернули ему уверенность.
Он знал, что достоин любви вообще, Её любви в частности – как знал и то, что любви не будет.
Но с этим можно было жить. Можно.
Но вот стоило ли?
Именно в этот момент Веня бросил мне вызов, то самое треклятое пари.
Уже после того, как я принял его, я спросил:
«Веня, как я сделал предложение той женщине, с которой я сейчас живу и с которой собираюсь разводиться?»
«А ты не делал ей никакого предложения» (кривая загогулина).
«Каким же образом я оказался женат на ней?»
«Думаю, это она сделала тебе предложение. А почему ты спрашиваешь об этом меня?».
«Сам знаешь», – загадочно выразился я.
Слабость и ничто другое делает людей загадочными.
Загадочность – всего лишь способ защиты, неспособность принять ясность и определённость.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
1.2.Итак, я пришел к себе в номер, положил на язык таблетку и запил ее водой. Я знал, как действует Венина таблетка: она усиливает, укрепляет состояния, в которых нуждается организм. Если хочется спать – ты выспишься наилучшим образом, отдохнёшь так, будто целый месяц провёл на Мальдивских Канарах. Если тебе нужно поработать мозгами, голова станет ясной, как божий день. Необходима активность физическая – тебе обзавидуется и Геракл, автор самого пикантного подвига в истории человечества. Желаешь снять похмелье – лучшего способа не найти: вмиг станешь трезвее трезвого.
Короче – действует избирательно, но всегда позитивно, обнаруживая слабые места и мобилизуя ресурсы организма для решения неотложных задач.
Вот почему каждое утро Веня был бодр и свеж, несмотря на регулярные оргии. И его приятели смотрели на его с большим уважением: в их глазах он давно уже приобрёл репутацию супермена.
Однажды после разудалой попойки с Веней, напоминавшей, как всегда, последний в мире шабаш, я проснулся в тёплом предбаннике, один. В камине догорали дрова; вся компания перебралась в главный гостевой коттедж, а я остался (сознательно?) в роскошном банном комплексе, который располагался в стороне от других строений.
Сделав усилие, я принял сидячее положение на деревянной кровати, застланной какой-то кошмой. О прямохождении и речи быть не могло: до морса – вот он, рукой подать, – было не дотянуться. Минут десять провёл я в прострации. Голова раскалывалась и ныла, раскалывалась и ныла, чувство вины, растравленное стыдом, а также характерное для таких состояний запоздалое раскаивание (отсюда уже рукой подать до идеи наказания – до божественной протоидеи), набросились на меня как пираньи и образцово-показательно пожирали меня в назидание потомкам. (Зря, кстати: чужие ошибки не столько учат, сколько привлекают неразумных очевидцев.)
Ознакомительная версия.
