Ознакомительная версия.
Как-то он мне рассказывал о том, как самоанализом дошел до того, что понял – кто склонен к алкоголизму:
«Напиться может каждый человек.
Но если человек не алкоголик, он на следующий день на выпивку он смотреть не может.
А алкоголику нужно опохмелиться».
Потому-то я и ответил Петру твердо.
И лишь потом добавил к своему ответу:
– А, что – есть?
– Отложил я вам пол бутылки, – Петр при этом вздохнул.
И я из солидарности вздохнут тоже.
За Григорием, в этот момент я не наблюдал, но, кажется, солидарный вздох раздался и с его стороны.
– Выпейте. Головы вам сейчас понадобятся ясные.
– Зачем? – поострил немного я, но в этот момент встретился глазами с Петром.
И понял, что пока мы с Гришей пили водку, что-то произошло.
– Говори, что случилось? – я присел на край стола, и он показался мне очень устойчивым.
Петр молчал. Наверное, он просто не знал с чего начать.
– Если не можешь придумать, что сказать – говори правду, – Григорий встал рядом со мной, а через несколько секунд мы в первый раз услышали слово «гепатит»…
И почувствовали то, как часто душа оказывается в шутах у судьбы…
…Мы решили, что ехать к Олесе – ее адрес был Григория в записной книжке – должен я, как самый молодой.
И, видимо, близкий ей по возрасту.
Правда, я немного поупирался, говоря, что съездить к девушке Василия можно и завтра.
Откладывать на завтра то, что нужно делать сегодня, может позволить себе только тот, кто не задумывается о том, что завтрашний день может принести свои собственные беды…
…Так и вышло, что оказался в ее доме, на ее, так сказать, территории и задумался о том, что могло свести эту совсем молодую девчонку, явно не из прибогемного кордебалета, с уже спивающим художником?..
Наверное, я не патриот, потому, что никогда не объединяю свои проблемы с проблемами страны.
И никогда не списываю одни, на счет других.
Спасали Ваську, и мне было плевать на то, что Россия пила всегда.
Еще по дороге из Калуги, я поделился этой мыслью с Петром.
– Конечно, – ответил он, – Тем более, что это не правда.
– …В тысяча девятьсот тринадцатом году, Россия не только делила с Исландией последнее место в Европе по количеству спиртного на душу населения, но еще и боролась с пьянством.
Пить россияне начали в конце пятидесятых, когда власть не знала, что делать: утопить страну в кризисах или в крови – и решила утопить кризисы в водке.
Объем производимой водки увеличился в восемь раз, а потом, чтобы оправдать это, интеллигенции была вброшена утка про то, что Россия пила всегда, – Петр говорил спокойно, словно читая лекцию в обществе «Знание», а я, поначалу, думал: «Откуда он все это знает?»
А потом – о том, почему всего этого, не знаю я сам?..
…С самого просыпанья мои мысли прыгали вразнобой, как овцы на зеленой лужайке, не задумываясь о том, что им откуда-нибудь может грозить опасность.
И само слово «гепатит» дошло до меня, словно судно со сломанным рулем, пробирающееся сквозь каменные гряды в туман.
Не в шторм, а именно в туман.
И судно под названием «гепатит» очень долго, почти неумело, подходило к причалу с именем Вася Никитин.
Но когда эти два явления на несчастный конец сошлись, хмель как ветром сдуло.
– Так, – проговорил я. Как будто, мне оставалось сказать что-нибудь другое.
Хотя другое было. Более важное, в данный момент.
И об этом, другом, сориентировавшись раньше меня, спросил Андрей:
– Что еще сказал врач?
– Сказал, что его девушке нужно сдать кровь на анализы, – ответил Петр:
– Надо ехать к ней, – сказал я. Так выходило, что я ограничивался банальными истинами.
– Кому? – спросил Андрей.
– Тебе, – сказал Петр, – Ты ей по возрасту ближе всех нас, и тебе проще будет с ней разговаривать.
– Почему – мне? Ты, Петр, среди нас – лучший по общению с молодыми девчонками.
– С чего это ты взял?
– У тебя юная возлюбленная.
– Если молодая девушка стала возлюбленной для меня-старика – это говорит о том, что общаться с молодыми девушками я не умею.
– Почему? – не удержался я – Потому, что это – самое простое и глупое из того, что может произойти между молодой девушкой и старым художником.
Кстати, как-то с полгода назад, я спросил Петра – зачем ему нужна девушка, которая намного моложе его?
– Она постоянно меня спасает, – ответил Петр, не задумываясь, словно был давно готов к этому вопросу.
– От чего?
– От старости…
…То, что я вспомнил об этой, не имеющей никакого отношения к тому, что происходило, истории, и то, что мы затеяли никчемную перебранку по поводу того, кто должен ехать к Олесе, говорило о том, что ни о чем серьезном в тот момент мы не думали.
Ни я, ни Андрей не чувствовали приближения беды даже тогда, когда съездив к ней и уже вернувшись домой, Каверин позвонил мне и рассказал про то, как Олеся отнеслась к известию о том, что случилось с Василием, и о том, что, в принципе, может грозить ей.
– Она встретила меня довольно спокойно, выдержано, – Андрей явно подбирал слова, – Все время говорила о Ваське.
– Переживала? – довольно глупо спросил я.
– Немного поплакала, но видно, что в руках она себя держать умеет.
Чаем меня поила.
Хотя, конечно, она переживает.
Знаешь, когда я уже уходил, она вдруг так побледнела, что я испугался, что она потеряет сознание.
– Ты бы ей врача вызвал.
– Да она сказала, что последнее время у нее бывают приступы слабости.
Но все быстро проходит.
– Ну а как она на вид? – чем я мог еще поинтересоваться.
– Выглядит довольно непорочно.
– А ты ожидал увидеть мегеру?
– Нет.
Просто порока в ней не больше, чем в любой другой женщине.
А для меня выражения: «Любая женщина – порочна…» и «Любая женщина непорочна…» – почти синонимы.
Без почти…
Мы помолчали, а потом Андрей сказал, словно оправдываясь за ее выбор:
– Может, для Васи – она была женщина-мечта?
– Да, – ответил я, – И как мечту ее можно было боготворить и обманывать одновременно…
Я немного успокоился, особенно после того, как выяснил, что половым путем гепатит передается очень редко.
Позвонил Петру.
Успокоил его.
Рассказал о том, как Андрей встретился с Олесей.
И, зачем-то, упомянул о том, что она едва не потеряла сознание.
Петр слушал не перебивая.
Но я услышал его молчание:
– Петр, что случилось?
Петр молчал.
Я замолчал тоже, но вдруг почувствовал, как вспотели мои ладони. В общем, когда Петр произнес слова, я прочему-то оказался к ним готов.
Хотя слова Петра были не больше, чем предположение:
– …Ты не думаешь, что она больна?
…Есть такие дни, в которые времени не замечаешь.
Только что еще было светло, а теперь темень, и как произошел этот переход не то, что не почувствовал, не заметил.
И в центре этой темени светила луна.
Не белая или желтая, как обычно, а какая-то фиолетовая.
Я вышел на балкон и закурил, глядя на эту, ненормальную луну.
В голову лезли всякие мысли.
«В конце концов, Василий получил то, что заслужил.
А заслужил ли?
Есть ли кто-нибудь, кто заслуживает болезнь?
А я сам, что заслуживаю?
Что заслуживают мои друзья, и что мы все получаем?…»
Я позвонил Петру:
– Петр, я хочу тебя спросить вот о чем – это не имеет никакого отношения к Ваське и его девчонке – просто так, ни к чему не привязываясь: как ты думаешь, люди получают то, что они заслуживают?
– Если бы каждый получал то, что заслуживает за то, что он делает, люди вообще перестали бы что-то делать.
– Почему?
– Потому, что каждый уверен в том, что его заслуги приуменьшены…
…Еще позже, ночью, я вновь позвонил Петру:
– Скажи, почему кто-то кажется умным, а кто-то – кажется глупым?
– Знаешь, почему многим кто-то кажется умным? – ответил вопросом на мой невопрос Петр.
– Почему? – переспросил я.
– Потому, что очень немногие осознают свою глупость.
И не демонстрируют ее направо и налево…
К чему был этот наш ночной разговор?
Не знаю.
Может, я надеялся на то, что Петр такой умный, что сумеет найти выход…
…Я вновь вышел под звезды, постоял на балконе, потом ушел в комнату. А фиолетовая луна осталась…
…Заоконный дождь пузырился на лужах и монотонно шумел, как недовольная толпа за плотно закрытыми, крепкими воротами.
Не угрожая, и все-таки, создавая неуют.
Новизна ощущений психодромного существования прошла очень быстро, уступив место тоске.
В первый же вечер оказалось, что все население – это просто пьяницы, алкоголики – в общем, те, кого мы ежедневно видим на улицах.
Только на обычной улице они не так концентрированы, слегка разбавлены остальными людьми, и, потому, более терпимы в своей никчемной серости.
Или серой никчемности.
И объединяла их даже не склонность к выпивке, а какая-то общая для них всех человеческая кустарность.
Там, на воле, каждый из них, выпив, становился буйным, говорливым, шумным, матерным – в общем, проявлял индивидуальность. А здесь, глубоко протрезвев, лишившись привычного стимулятора активности, все невдруг становились бесцветно будничными, как труд рабочего у станка.
Ознакомительная версия.
