Ознакомительная версия.
Бойкий голосок выдал номер квартиры.
– К нам?!
Они входят в лифт, едут на четвёртый этаж. Лифт останавливается, и они выходят на площадку: дедушка, удивлённый и не обрадованный, и девочка в задубелом на холоде плаще с разными пуговицами. Там, где нет пуговиц, видна куртка, взятая у матери вкрадче из-под матраца. Интернатское пальто, новёхонькое, загнала мамка у перехода, а то дворничиха чуть дверь не оборвала: «За комнату не плачено! Свет вырубим!» Гадина. Мама и не слышала, как она куртку из-под неё тянула, они с дядей Валей на работу не пошли, будто у них тоже зимние каникулы.
Пока дедушка неторопливо, словно раздумывая, отпирает высокую обитую бордовой кожей дверь, девочка притопывает.
– Холодно? – поглядел с опаской.
– Малость заколела!
На всякий случай девочка рассмеялась. Вышло хрипловато. Её смех прокатился гулкой широкой лестницей, ударяясь о гранит ступенек, будто слепленных из каменных зёрнышек.
Дедушка открыл дверь:
– Ну, входи, коли так… – А что «коли так», не сказал. – К тебе, Катенька, тут…
– Изабелла! Ой, ты чего так вырядилась? Бабушка, это такая смелая девочка, и её Изабеллой зовут! Представляешь, у неё имя, как у винограда! Когда мы на юге отдыхаем, там столько этого винограда!
– Девочка, Изабелла, а ты чья?
Ну и бабушка! Как врачиха! Того гляди, пырнёт иглой. На пень нужны эти уколы! В больнице только знай кололи, ехидницы! Да лучше подохнуть.
– Я вам всё распроясню! Меня так назвала наша соседка в доме Пантелеймоновна. Маникюршей она работает. Деньги ей под салфеточку кладут. Умеют люди за «так» хапать, это тебе не уборщицей вкалывать: пока все туалеты вымоешь, – в глазах темно, а как получать – фига. Когда был пожар и дым у нас с мамкой, она взяла меня, Пантелеймоновна-то, и пошла давать имя. У неё кругом пузырьки. Я была маленькая у неё в комнате, ногти я красила, да и рожу заодно! Ха-ха-ха! Я и маленькая была смелая, хват хватом…
– Господи, а мать, где мать этой девочки! – воскликнула вполне бессмысленно бабушка, как бы теряя сознание.
Дедушка стоял возле двери. Точно боясь упасть, он крепко стиснул медное кольцо тяжёлой ручки. (Золотая! Вот бы поиграть!) Но был он, вроде, и наготове бежать за помощью в ещё одну имеющуюся на этой площадке квартиру.
– Мамка моя, говорите, где? Они уже тю-тю с дядей Валей! Поди, у рынка…
Ужас на лице бабушки сделался подвижным: подкинулись брови к гладко причёсанным волосам, затрепетали. А Катя навалилась на стену и (рохля она известная, «одиннадцать лет, а ума нет», – говорит старшая сестра) начала понимать, что допустила оплошность.
– Погодите! Бабуля, дедуся! Мы с ней, – у Кати уж и радости в голосе нет, и восхищения именем – ноль, да она уж и не произносит это, казавшееся только что красивым имя, – мы с ней познакомились там!
– Где это там!? – вонзается вопросом бабушка. – Где ты ходишь, господи, неужели на катке? Нет, я и отцу, и матери скажу, пусть сами разберутся и с катком, и с этикетками.
– Ну, бабушка! Чем плохо собирать этикетки?
– Ты же календарики собирала, – укорил дедушка. – А спички – дело серьёзное, вдруг, пожар. По вине такой девочки, помнится, весь наш барак даже и не шаял, а сразу пыхнул – и нет его!
– Дела давно минувших дней, – окоротила бабушка эти неуместные воспоминания о бараках.
– Мы познакомились в ДРК!
– На «ёлке»?
– Да.
– В Доме работников культуры?
– Да.
Бабушка ошеломлённо посмотрела на Изабеллу:
– А ты что, девочка… у тебя родители – работники культуры?
– …про рынок, – просуфлировал шёпотом дедушка.
– Что же они делают на рынке? – спросила недовольная подсказкой бабушка. – Ты, кажется, сказала, что твои родители пошли на рынок? Они торгуют чем-то?..
– Нет! Что вы! Они ночью пойдут на стройку… Знаете, где «Космос»? Наберут извёстки, в мешок покладут, а утречком – к рынку, там у ворот извёстку всем продают: тридцать рублей – кучка; покупай да бели, сколь влезет…
– Они работают…?
– Мамка в ДРК. А дядя Валя – маляр, но редко ходит на работу: он, то болеет, то пьяный.
– А мама твоя тоже пьёт?
– Ну, дак! Жить-то надо, вот и поддаёт.
– Какой кошмар! Постойте, погодите, – бабушка скрылась за матовой стеклянной дверью. – Катя, помоги мне.
– В ДРК она мне ничего такого не говорила про своих родителей! – слышался из-за дверей виноватый Катин голос. – Да и одета она была нормально: в школьную форму. И никакого запаха «трущобы», как ты сказала, бабушка, я не почувствовала, так как у меня насморк!
Бабушка вышла в прихожую с большим пакетом, протянула Изабелле.
– Девочка, ты беги… Ну, скорей! – дедушка отворил двери, с площадки потянуло холодом.
Изабелле стало зябко. Ей показалось, что её сейчас выбросят из жизни, которую она, явившись непрошенно, полюбила, непонятно за что. Она вышла и запрыгала по лестнице, на которой не видно ни соринки, ни пылинки, угля и тараканов, крошек и окурков тоже нет. «Как в больнице», – подумала Изабелла с ненавистью.
Домой она прискакала быстро, предчувствуя радость оттянувшего руку подарка. Юркнула мимо парадного, спустилась во двор чёрной каменной скособоченной лестницей вниз да вниз… Дядя Валя с мамой сидели за столом, пели песню:
«Ох, мороз, мороз,
не морозь меня…»
Изабелла развернула свёрток на своей кроватке. Что там было! Вот это да! Платье, совсем почти новое, шапка, и ещё полно добрых вещей! А среди них – завёрнутый в полотенце хрусткое каравай с изюмом.
Мать поглядела:
– Давай сюда хлеб! Озолотилась где-то! Я ж говорила, будешь у меня пройдошной да пронырливой. А ещё, собаки, из интерната вышибли, я им покажу такой пилонефрит! [2]
– На-ка, доченька, выпей с нами винца! – пригласил дядя Валя. – За обновочки-то и выпей за свои, поди, не ворованные?
– Ты чё, сдурел? Чтоб моя девка, да с ворьём ватажилась? Поди, Пантелеймоновна, лахудра старая, отдала. Она всё нам чё-нибудь сбагрит; вона, гли-ко, кастрюлю притаранила, целая, а что ручек нет, дак…
Темно было. А катко!.. До самой помойки – сплошной лёд, стрелой вёз! Изабелла каталась вслепую. В темноте полнёхонькой, спотыкаясь, нашаривала врезавшуюся в сугроб дощечку и смеялась, хохотала прямо до упаду… Снова и снова в пьяной радости взбиралась она по склону на самый верх ледяной горки и едва успевала сесть. Никого не было вокруг: ни детей, ни взрослых. Все уж спали давно, а она летала…
Ей хотелось на фанерке на своей переметнуться через все сугробы, через заборы, домчаться до «Космоса», пронестись и над ним! Скорее в полёт, снова и опять, сколь влезет…хват хватом…
У Александры Ивановны случилось горе… Сын Андрюшка привёз из армии узбека и женился на соседней разведёнке. Но поняла она это только тогда, когда вышла на работу и рассказала обо всём старшему корректору, умной женщине Маргарите Семёновне.
Рассказав, ушла в цех верстать газетную полосу. В голове продолжал звучать укоризненный голос Маргариты: «Как ты могла такое допустить, Саня!», а потому в полосе Александра ничего не видела. Она остервенело поддевала шилом не те строчки. Слёзы падали на металл, задерживаясь на его жирной смазанной чёрной мастикой ребристой поверхности. Кое-как закончила, оттиск отнесла в корректорскую, не оставшись там под осуждающим взглядом Маргариты Семёновны ни на одну секунду.
В цехе, как всегда, было много работы: поставила раму для следующей полосы, притащила набор от линотиписток. Пока возилась, немного успокоилась и даже подумала, что, может, никакого горя у неё и нет, но тут явилась, дымя папироской, Маргарита Семёновна. По долгу службы она должна была читать всё, что наверстает Александра. Её глаза мутно-серого цвета выражали любопытство: обычно Александра работала безукоризненно. Глядя выпытывающе поверх очков, корректор проговорила прокуренным голосом, полным сипения:
– Саня! Ты запорола вёрстку.
Оттиск этой газетной полосы Маргарита Семёновна держала согнутым, двумя пальцами, как бы давая понять, что прибежала не столько ради выправления ошибок в вёрстке, сколько для того, чтобы выправить ошибки Александры, совершённые ею в жизни.
…Окна типографии шли почти вкруговую, открывая с трёх сторон лохматое от облаков небо, зеленеющие под снегом, не успевшие пожелтеть кроны лип, а на рябине – галдящую воробьиную тучу. Александра глядела на воробьёв, привычно подперев боком верстак, а Маргарита Семёновна, как для долгого разговора присела на краешек стола. Александра поняла: разговор предстоит неприятный.
Маргарита Семёновна всегда давала полезные советы. С большим трудом им следовала Александра, потому (считала Маргарита Семёновна), что у Александры не хватало ума. На этот раз было много советов. Но, как ни странно, Александра всё выполнила. Подружилась, можно сказать, со своей соседкой по дому портнихой Лидией Петровной, с которой они несколько лет не здоровались. Но, следуя совету Маргариты Семёновны, Александра поздоровалась первой, заговорив о том, что скоро должен вернуться Андрей. Лидия Петровна обрадовалась. Её дочь Нелечка окончила текстильный техникум. Эта акция называлась словами Маргариты Семёновны: «Сына женишь по-хорошему». Вторая заключалась в том, что в двух комнатах, принадлежавших Александре в коммуналке, был наведён старческий уют. На диванах и на креслах были постелены белоснежные покрывала, купленные по дешёвке, но добротные. На столе были разложены кружевные салфеточки («Ты пожилой человек, Саня, тебе нужен покой»).
Ознакомительная версия.
