Полтора Матвея наливал себе стопку водки, втирал чеснок в горбушку, выпивал, закусывал, а затем, смачно крякнув, рассказывал наконец свой любимый анекдот. После чего маленького Семена Марковича сразу же выпроваживали на улицу. Он кругами ходил вокруг дома, глотал слезы и клялся никогда не давать своим детям имя Матвей и никогда не прикасаться к чесноку. Первую часть клятвы ему удалось выполнить легко – детей у Семена Марковича не было, а вот со второй частью он не справился. Несколько раз в год он покупал себе четвертинку, черный хлеб и головку чеснока. Он не крякал, как это делал Полтора Матвея, и не рассказывал дурацких анекдотов. Но, видимо, таким образом он пытался вытеснить водопроводчика из своего детства, в котором мама должна была любить только его и никого больше. Иногда, правда, его при этом посещали мысли, а не записаться ли на прием к психиатру, но он так и не решился сделать это.
И, конечно, маленький Семен Маркович не любил воскресенья из-за того, что по выходным два раза в месяц мама водила его в баню. Называлось это – банный день. Мама будила Семена Марковича ранним утром, и они шли к длинному приземистому зданию, у которого окна были закрашены белой масляной краской. Маленький Семен Маркович не понимал только одного – почему его не купали дома. Ведь висела же на стене кладовки ванночка из оцинкованной жести, в которую он в то время мог легко уместиться. Неужели так тяжело было согреть на примусе воду? Нескольких небольших кастрюль вполне хватило бы, чтобы вымыть его с головы до ног. Нет, мама упорно тащила Семена Марковича за руку к этому страшному зданию. Тащила в любую погоду. Если был дождь, они шли под старым зонтом с вылезшей спицей, если была зима, мама везла его на санках, и полозья скрипели по желтому песку, которым посыпали улицы. Но главные мучения Семена Марковича начинались в предбаннике. Мама поднимала его на деревянную скамью и ловко освобождала от всех одежд. Семен Маркович застывал, чувствуя себя выставленным на всеобщее обозрение, и ждал, пока разденется мама, чтобы нырнуть затем во влажный воздух, заполненный странным гулом.
Этот гул Семен Маркович запомнил надолго. Он состоял из плеска воды, звона тазов, женского смеха и неразборчивых возгласов. А еще этот гул состоял из его позора. Вокруг Семена Марковича возникали намыленные головы, блестящие от воды груди, маленькие с торчащими сосками или большие, отвисшие до живота, покрытые синими прожилками. Он старался отвести глаза в сторону, но все равно натыкался либо на чью-то точеную фигурку, склоненную над тазом, либо на жирные складки, опускающиеся на широченные бедра, красные от резких движений мочалки. Мама тоже терла его мочалкой, окатывала водой, иногда отвечала на чьи-то замечания, что Семен Маркович еще совсем маленький, чтобы его стеснялись. А он, прикрывая ладошкой пипку, сгорал от стыда. Ему казалось, что все эти тети специально выставляют напоказ свои голые тела для того, чтобы унизить уже живущего в Семене Марковиче маленького мужчину, а унизив, вдоволь насладиться его беззащитностью. Странно, что его мама не замечала этого. Впрочем, она никогда не замечала того, чего замечать не хотела.
Бывали, правда, выходные, когда у них с мамой не было никаких дел и обязанностей, но и они имели свой привкус горечи. Особенно если это были походы в кино жаркими летними днями. На Семене Марковиче обычно красовалась сиреневая майка, заправленная в короткие штанишки на лямках, которые ему сшила соседка. Они заходили в прохладу фойе, где на стенах были развешаны фотографии знаменитых артистов, почти все вполоборота и с каким-то неестественным взглядом поверх голов их поклонников. А в дальнем углу стоял синий лоток продавщицы мороженого и дымился сухой лед, которым был обложен большой бидон с вожделенным лакомством. Продавщица брала вафельный стаканчик из стопки, стоящей на подносе, набирала алюминиевой ложкой белую массу из бидона и целиком внедряла ее в стаканчик, да так ловко, что поверх его всегда выпирала поблескивающая морозом покатая горка.
Семен Маркович бредил этим мороженым. Он теребил маму, подтаскивал ее к синему лотку, капризничал и даже пытался повалиться на пол. Но мама была непреклонна. «С твоим горлом, сыночка, – говорила она, – ни за что». И только когда распахивались двери в зрительный зал и фойе пустело, она подходила к продавщице и выпрашивала у нее вафельный стаканчик. Просто вафельный стаканчик. Пустой вафельный стаканчик. Семен Маркович сидел в темноте зала, беззвучно заливался горькими слезами и жевал хрустящую оболочку этого псевдомороженого, даже не подозревая, как во многом его жизнь будет потом похожа на этот стаканчик, куда не захотели или не смогли положить что-то очень для него важное.
Долгое время под словом «важное» Семен Маркович имел в виду свои отношения с прекрасным полом. С грустью он думал о том, что у него никогда не было того, что называется «первое свидание». Нет, свидания, конечно, были, но такого – с душевным трепетом, со стуком сердца, который слышен всем вокруг, такого не было. В один из воскресных дней, в классе, наверное, 9‑м, он пригласил в кино девочку из соседней школы. Маме Семен Маркович решил ничего не говорить, да она и ни о чем не спрашивала, просто молча смотрела, как он надраил ваксой ботинки, а затем намочил под краном чуб, пытаясь придать ему хоть какую-то видимость прически. Он торопился, опаздывал, но его вдруг усадили на стул и рассказали анекдот, как некий сын привел домой несколько своих подружек, а затем спросил у своей мамы, какую из них, по ее мнению, он хотел бы взять в жены. «Наверняка ту рыженькую», – ответила мама. «Как ты узнала?» – спросил сын. «Тоже мне бином Ньютона, – усмехнулась мама, – она единственная, кто мне сразу не понравилась».
Вроде бы просто анекдот. Но он как заноза застрял в голове у Семена Марковича. Кстати, в кино он тогда не успел, зато на всех своих потенциальных жен начал смотреть мамиными глазами. И тогда с ужасом обнаружилось, что ни одна из предполагаемых избранниц ей бы не понравилась. Мама почему-то свято верила, что ее сын станет нобелевским лауреатом по математике и, естественно, рядом с ним должна была быть женщина, достойная королевского бала. Все эти годы Семен Маркович не хотел огорчать ее тем, что в шведской академии не присваивают нобелевской премии по математике, и все из-за того, что возлюбленная господина Нобеля сбежала от него с неким коварным обольстителем. А коварный обольститель, к несчастью для всех математиков, занимался именно этой наукой.
В общем, к своим весьма уже почтенным годам Семен Маркович так и не сумел совершить свой выбор. У него не было даже любовницы, которая значилась бы женой, скажем, проректора по хозяйственной части института, где Семен Маркович возглавлял кафедру математики, и он не сбежал с ней в какой-нибудь Сыктывкар, чтобы тем самым войти если не в историю шведской академии, то хотя бы стать притчей во языцех внутри своего родного учреждения.
Однажды, когда ситуация с созданием собственной семьи зашла в очередной тупик, он взял отпуск, приехал в Бобруйск и сказал: «Выбери мне жену, мама, а я, так и быть, проживу с ней долго и счастливо, и умрем мы, как и полагается, в один день». Но мама была непреклонна. Она сказала: «Выбирать будешь ты, а утверждать твой выбор – этот труд, так и быть, я возьму на себя». Семен Маркович возразил, мол, он же математик, а не психолог, чтобы сделать верный выбор. Но мама ответила: «Вот именно, ты – математик, ты ее вычислишь».
Весь год после этого Семен Маркович пытался вычислить ту, кто бы ей понравился больше всего, а когда этого не случилось, положился на случай. Он нашел несколько брачных агентств, заполнил какие-то анкеты и стал надеяться на чудо. Недели через две ему позвонили. Сказали, что у них есть вариант, и попросили назначить время и место для знакомства. Он выбрал воскресенье, назвал адрес собственной квартиры, сделал уборку, сбегал в магазин, купил сыр, виноград, бутылку шампанского, набрал всяческих пирожных и прихватил в палатке на углу букет роз. Тех, что нравились маме, кремового цвета, не было, но он решил, что для такого случая вполне подойдут бордовые. Потом Семен Маркович надел костюм, который мама выбрала для него перед защитой докторской диссертации, и стал ждать. Он даже представил во всех подробностях, как сейчас откроется дверь, войдет Она, прекрасная незнакомка, и жизнь его изменится самым чудесным образом. Он так накачал себя этим видением, что ощутил и душевный трепет, и стук сердца такой, что его, пожалуй, могли услышать соседи. Если бы Семен Маркович в это время измерил давление, то, наверное, лучшим исходом для него была бы невеста, идущая на свидание после дежурства в больнице с полным набором медикаментов в сумочке с красным крестом.
