– Здравствуйте, баб Мань! Да уж, очередь большая, как в былые времена, – быстро ответил ей Леонид. И, обмахиваясь только что купленным свежим номером «АиФ», направился к двери, добавив уже на выходе жене: – Ань, я тут в машине подожду, газету почитаю, а ты яйца только и бери, остальное – потом.
Отоварившиеся бабульки вовсе не спешили расходиться по домам, а задерживались тут же в магазине посудачить, что называется, «за жисть»: узнать, как здоровье, кто и как перезимовал, вспомнить тех, кто не дождался весны. Пока Анна стояла в очереди, успела заметить, что почти все брали яйца с темно-рыжей, считавшейся более прочной, скорлупой. И в этом не было ничего удивительного, ведь многие собирались красить яйца луковой шелухой. Когда же очередь дошла до Анны, она попросила у напарницы Лариски яиц именно с белой скорлупой. Это вызвало любопытство обеих продавщиц и всей очереди.
Анна, осторожно перекладывая упаковки с яйцами в сумку, пояснила, что ей удобнее расписывать яйца именно по белой скорлупе. И добавила:
– Пористая белая поверхность яиц – как самая лучшая дорогая акварельная бумага. Белую скорлупу и разрисовывать приятнее.
– Это как же? Может, и меня научишь? – по-соседски заинтересовалась баба Маня. – Ты ж художница, с образованием! А мы-то этому не обучены.
Ставшая достопримечательностью Ругачёва чудом помолодевшая Алевтина, которую еще совсем недавно все называли не иначе как Старая Тина, тут же попыталась ее урезонить:
– Так в институтах-то яйца, что ль, к Пасхе расписывать учат? Дано девке рисовать, вот она и рисует!
– А вы приходите ко мне после обеда! – оживилась Анна. – Ведь сегодня Чистый четверг! Вместе и распишем. Вы меня поучите шелухой красить, чтоб ровненько получалось. А я вас своим способам поучу.
– А мы придем! – обрадовалась Алевтина. – Я тут как раз запасла всякие переводные картинки для яиц.
– Придем! Обязательно придем! – откликнулись старушки в очереди.
Так уж сложилось издавна, что в Чистый четверг положено и порядок в доме наводить, и яйца к Пасхе расписывать. После обеда Анна домыла посуду на кухне, убрала все со стола и поставила посередине большую миску с вареными белыми яйцами. Достала крынку с кисточками и разноцветными фломастерами, баночки и тюбики с красками разложила. Вспомнив, что для обтирки понадобятся тряпки, пошла за ними в кладовку.
Уже из кладовки услышала, что Леонид приветствует гостей, впуская их в дом, ведет на кухню. Вернувшись, Анна рассмеялась, увидев, что соседки пришли в гости со своими запасами вареных яиц в кастрюльках. И тут же пригласила их к столу – заняться делом. Поначалу они рассматривали ее разномастные баночки с красками да охали и ахали над импортными тюбиками – с «не по-нашему написанными» этикетками, полагая, что в таких тюбиках-то, наверное, и цвета поярче и покрепче наших будут. И, наконец, расселись вокруг кухонного стола, расставив напротив себя алюминиевые кастрюльки с яйцами.
Глядя на собравшихся за столом старательных учениц-соседок, Аня вспомнила, как сама вот так же училась впервые расписывать яйца в художественной школе, и стала показывать нехитрые секреты мастерства. Сначала немного влажной акварельной краски положила на середину левой ладони и быстро растерла правой ладонью. Затем взяла белое яйцо и принялась катать его в ладонях, не сильно надавливая при этом, то в одну, то в другую сторону, пока поверхность яйца не становилась похожей на мраморную – с белыми прожилками в виде отпечатков линий судьбы и более мелких морщинок. Собственный природный узор и создавал удивительную и завораживающую фактуру яиц. С готовностью повторяя за Анной простые упражнения, соседки только успевали одобрительно прищелкивать языками. Уже раскрашенные яйца затем все вместе принялись обкатывать в ладонях с подсолнечным маслом. При этом яички становились словно лакированными.
Все были оживлены и увлечены этой пестрой веселой работой. Пока в кастрюлях доваривалась еще партия яиц для раскраски, Анна рассказывала внимательным слушательницам и о других способах раскрашивания яиц:
– Чтобы ровно покрыть яйцо одним цветом, надо просто подольше катать его в равномерно окрашенных ладонях. А вот после того как краска высохнет, можно еще добавить сияния. Только для этого надо сначала вымыть руки! – добавила Анна и, глядя с умилением на старательных перепачканных старушек, повела их к умывальнику.
Тщательно вымыв и вытерев руки, соседки внимательно смотрели, как Анна уже насыпала на сухую, тщательно вытертую левую ладонь щепотку то бронзовой, то алюминиевой пудры и прокатывала сначала только вершину яйца, а затем делала тональный переход к растушеванным в середке бочкам яйца. При этом яйца получались как освещенные лучами – присыпанные золотом или серебром с одного конца. От этого уже раскрашенные яйца выглядели особенно торжественно. Но самыми художественными оказались яйца, разрисованные разноцветными фломастерами: они получались у соседок особенно веселыми и даже озорными. И уж как высший пилотаж Анна показала им писанки. Это яйца, расписанные «культовым» народным орнаментом с определенным значением. Вот для этой-то цели и нужны были яйца с белой, как лист бумаги, скорлупой.
Выбрав по книге орнаменты, соседки и Анна, засучив рукава, принялись за кропотливую, трудоемкую, но интересную работу. И, как водится, слово за слово за столом потек разговор о житье-бытье. Поначалу поохали, что Пасха в этом году «ранняя». Тут-то чудом помолодевшая Алевтина и припомнила давнюю пасхальную историю, заговорив скороговоркой с этаким молодецким задором в голосе:
– Ой, девчонки! А помните ту раннюю Пасху в восьмидесятых? Тогда еще наш батюшка…
Словоохотливая баба Маня тут же подхватила ее:
– Это ты про историю с отцом Василием, что ли? Ну как же, помним! – и, уже обращаясь к хозяйке, добавила: – Это ты у нас, Аня, в здешних краях новенькая. Про наши места много чудного не знаешь!
Алевтина по-девичьи хитро обвела всех глазами, усмехнулась, обнажив одно из нашумевших ругачёвских чудес – непонятно как прорезавшиеся у нее под Новый год молочные золотые зубы, и продолжила вспоминать былое:
– Так вот, отец Василий тогда в нашем Никольском храме служил. Ну да, и храм главный в Ругачёво, и голосище знатный у отца Василия – под стать храму: за версту службу слышно было. А сам ничего из себя не представлял, и если б не ряса – то и вида никакого! С виду-то, ну, прям… шалопут какой, прости, Господи!
Слушающие затаили дыхание. Даже Аня на миг остановила привычные движения, и капля переливающейся оранжевой акварели застыла у нее на кончике тонкой беличьей кисти. Алевтина, привыкшая за последнее время к выступлениям на публике, сияла от обращенных на нее взглядов. Ловко вращая яйцо цвета бирюзы в быстрых, набиравших день ото дня силу руках, как если бы время и впрямь повернуло вспять, как об этом периодически писали и ругачёвские, и центральные газеты, она с нескрываемым удовольствием продолжала вспоминать отца Василия, как если бы отчетливо видела его перед собой совершенно живехоньким:
– Ага… Рыжий такой, вечно всклокоченный, глаза – зеленые, как омут… А зубы, как у хулигана, широко расставленные. О таких и говорят обычно: «телега проедет», и всегда румяный, словно только из бани. И веселый такой, что даже вспоминая о нем, становится веселее!
Баба Маня, не переносящая чужого лидерства, ревниво глянула исподлобья на Алевтину, подругу юности, и пришпорила было разговор:
– Ну, ты и описала, Алевтина! Что он тебе – друг закадычный был, что ли? Мало ли что, кто его видал-встречал, или жили по соседству! Рыжий – это правда! И глазки у него всегда огоньком и с лукавинкой сияли. Но сам он степенный и серьезный на службе был, хоть и глаза зеленые. Царство ему Небесное! Светлая память!
И старушки за столом быстро перекрестились: кто красными, кто желтыми от краски руками.
– Вот чудеса были с ним, так чудеса! – степенно продолжила было попусту восклицать баба Маня.
Но тут вступила в разговор помалкивавшая до этого самая тихая соседка Валентина, слывшая хорошей рассказчицей, и все затаили дыхание, когда она начала рассказ:
– Да ведь все и началось с того, что перестали в нашей церкви свечки зажигаться. Ну, или, вернее, трудно стали зажигаться. Вроде бы нет никакой сырости и воды никакой рядом, а не горят, и все тут. Свечу и у иконы зажечь стало трудно. Ох, и намучились же с той напастью весной 75-го в ругачёвском Никольском храме отец Василий и матушка его – Юлия. Не загорались свечи, и все тут! Уж они распаковывали упаковки церковных свечей из новых запасов. Раскладывали их в разные свечные ящики. Но как купят их прихожане, так зажечь в церкви и не могут! Отец Василий и матушка жена его Юлия думали: «Может быть, воск балованный попался?» Так нет же! Из разных поставок брали! А все одно и то же получалось: не загорались свечи! Брали и в других храмах, где все хорошо было, и такого безобразия не замечали. Но та же беда со свечками приключалась, как только оказывались они у них в свечной лавке.
