За ради этого удовольствия тут и держало начальство нашего Пахомыча. Местечко-то, ох, тепленькое. Зимой на пасеке никакой работы, только улья в тепло – в дом унести. И за ульями приглядывать. А за это – вот: полагался пасечнику каменный дом с электричеством, отоплением и даже с телефоном для связи с начальством. Так что ты, наследничек, тот аккордеон не трогай, нечистую силу не буди.
Леонид, к которому обратился с просьбой пожилой сосед, слушал все это озадаченно, переглядываясь со своей женой Анной. Автобус как раз подъехал к кладбищу. Гроб Пахомыча поставили на землю. Потом, повздыхав, опустили в могилу. Все было степенно! Но…
Вот тут и началось!
Сам собой гроб запалился! Да с таким жаром, что вокруг растаял снег. А из талого снега – талая вода поднялась и взметнулась высокой стеной, струями вверх. Стала точно стена из мутного стекла, окружившая гроб Пахомыча. Но через неё хорошо было видно, как пылает высоким огнем гроб Пахомыча. Остался один пепел. Но и его быстро смыло упавшими на него струями той талой водяной стены. Ушел Пахомыч от соседей, от родственников, унесли его девки-водяницы и верный ему волк огневой.
Как закончилось это святотатство, поскорее закопали его могилу. И молча кто разошелся по домам, а Леонид с Анной уселись в автобус, уже ни о чем не разговаривая между собой. Поехали к станции.
Год спустя летом, на кухне вновь выстроенного на месте старого пчельника дома на отшибе Ругачёва, Анна, жена Леонида, месила тесто. Она старательно месила, скорее слушая, а не смотря «Новости» по включенному телевизору. Диктор рассказывал о пожарах, бушевавших в то лето в Подмосковье. Эти новости о пожарах, охвативших и Подмосковье и распространяющихся все дальше. Поэтому в те дни ждали и слушали как «от Советского Информбюро» – точно вести с передовой.
Поэтому редкий в их пчельнике на отшибе стук в дверь не обрадовал Анну. Она, раздосадованная, что не удалось дослушать новости, пошла открывать дверь.
Это пришли к ней несколько постаревшие за прошедший год соседки из деревни, что растянулась вдоль шоссе, – Раиса и Машка.
Обе старушки как-то смущенно топтались у двери, не решаясь заходить в дом. Наконец Раиса, глубоко вздохнув и явно набравшись смелости, начала первой. Заговорила она смущенно, но и как-то торжественно:
– Ань… знаешь… А аккордеон Пахомыча? Он у тебя цел?
– Цел! Его Леня еще тогда на чердак закинул. Сразу после похорон. А что? – переспросила Анна, машинально вытирая руки о пёстрый ситцевый фартук.
Mania, которую, невзирая на местную привычку обращаться друг к другу как когда-то в школе или в детстве, Анна все же всегда звала уважительно Мария Ивановна, продолжила:
– Видишь, пожары какие! Стихийное бедствие! Вот, сама видишь, что лютует Пахомыч! Лютует… Вот мы всем миром и посоветовались, что делать…
Анна настороженно возразила:
– Мария Ивановна! Раиса Семеновна! А мы-то что можем сделать? Пожарные не справляются. Армию, мальчишек-солдатиков тушить пожары бросили! Но и Тверская область вся пылает. Шатура… Ужас! И смотреть страшно, что по телевизору показывают!
Соседки переглянулись, словно желая найти поддержку друг в друге. Явно досадуя на несообразительность Анны:
– Ну да… Да… И пожарные, и армия не справляется… Вот мы и решили: а давай-ка вот мы скинемся и выкупим у тебя этот проклятущий аккордеон.
Анна только ахнула и развела руками от удивления, спросив соседок:
– Да зачем вам аккордеон Пахомыча? – изумилась она.
Машка громко свистящим шепотом, почему-то оглядываясь по сторонам, произнесла Анне на ухо:
– Да сожжем мы его! На хрен сожжем!
Анна спорить не стала. Молча оставила соседок и пошла за аккордеоном, пылившимся на чердаке. Вернулась с аккордеоном, брезгливо вынося его соседкам на вытянутых руках.
– Не надо денег, так берите… – сказала Анна, отдавая аккордеон.
Потом взяла полное ведро воды. И три женщины вышли в темную августовскую ночь. Положили аккордеон на землю. Да только Анна задела его ногой. Мехи растянулись, и аккордеон издал жалобный, воющий стон. Потом аккордеон Пахомыча, словно проснувшись, заметался и завыл, точно зверь живой. Да так жалостливо, точно всю душу в тоску тянул, как в болото затягивал.
Но вдруг мощно взметнулся тем самым огненным волком. Анна испугалась и выплеснула на него воду из ведра. Бросив его на землю и метнувшись в сторону дома. Соседки вместе с нею. Так та вода из ведра под вой и стон аккордеона обратилась в пляшущую Водяницу. Так нежно обвила она пламенеющую выю волка, что сердце захолонуло от жалости к этому лютому зверю. А он все корчился в агонии на той полянке, среди старых лип, заброшенного барского парка, а потом и бывшего колхозного пчельника. Пылающий волк становился все меньше. А потом и пепла не осталось, все смыла Водяница и в землю ушла.
Машка, годами хоть и старушка, но и тут не растерялась и проявила свою боевитость. Любопытство взяло верх, и она опасливо вернулась к тому месту. Машка опасливо подошла ближе, наклонилась и погладила ладонью заскорузлой, натруженной руки где только что отплясывала свой танец Водяница. Машка выпрямилась и, поджав губы, задумалась в крайнем изумлении. Немного помолчав, словно подсчитывая что-то про себя, произнесла:
– Сухо! Совсем сухо… Ой! Бабы… Страшно! Совсем сухая земля! Точно померещилось нам всё это!
Анна смотрела на опустевшее место, остолбенев, словно не веря самой себе, что только что видела и огненную агонию волка, и девку Водяницу. Она, с трудом шевеля пересохшими губами, произнесла:
– Лучше никому и не говорить! Не поверят! Соседки тотчас согласились с нею:
– Ага! Верно! А то… Скажут, что мы совсем того – ку-ку!
– Пойдемте чаю попьем! Успокоиться нужно! – пригласила в дом соседок Анна.
И все три женщины попели в дом, в бывший пчельник – в логово Пахомыча. Там так и остался включен телевизор. Когда они вошли в кухню, транслировали новости, как раз о пожарах в Подмосковье. И тут все три женщины услышали, как радостно диктор ТВ произнес:
– Пожары в Подмосковье побеждены!
Утром Чистого четверга на Страстной неделе в каждом продовольственном магазине Ругачёво – очередь, как в советские времена за колбасой. Все старушки с утра принарядятся, платочки на голову посвежее да поцветастее повяжут – ив очередь за яйцами. Пообщаться после зимы и яички для раскраски взять. Чтобы потом освятить их в церкви на Пасху, разложив вокруг кулича по краям большой красивой тарелки. Сам кулич украсят церковной свечой, да еще и розу по центру добавят. Цвет свечи или розы каждый выбирает по вкусу: у кого свеча красная, а у кого роза желтая. Красота в Ругачёво – святое дело!
Идут к открытию магазина небольшими группами. Большинство – соседки-старушки, женщины в годах. Все свои собираются, поздравляют друг дружку: и с тем, что перезимовали, и с близкой Пасхой. И дачники в это время не редкость, если, конечно, Пасха не выпадет ранняя – до Первомая. На этот раз в магазин зашел и новый сосед, племянник покойного пасечника Пахомыча – Леонид. В Ругачёво уже все знали, что перебрался он на пасеку своего дядьки из Москвы на весну-лето вместе с женой Анной.
Яиц накануне Чистого четверга обычно покупают много – чтобы и на еду, и похристосоваться хватило. Поэтому довольная «кворумом», раскрасневшаяся от важной роли продавщица Лариска и приветствует обычно собравшихся как-то особенно залихватски, словно чуть-чуть, краешком своего обширного бока, присутствует на будущем празднике в каждом доме:
– Ну, что, дорогие ругачёвцы, с праздником, что ли? А? Эх, девицы-красавицы наши – нарядные все! Как на дискотеку пришли! А ну, не толпись, не толпись, народ! Всем хватит! Запасли мы яиц!
Тут и бойкая напарница Лариски, приступая к работе, начинает включаться в процесс и сыпать своими смачными прибаутками:
– Ну, чисто как на Красной площади раньше под 7 Ноября – очередь в Мавзолей, да и только!
Последней к очереди прибилась припозднившаяся соседка Леонида и Анны – баба Маня, которой и на вид-то меньше восьмидесяти не дашь, а все такая же словоохотливая, как и другие собравшиеся.
– О, здрасьте, соседи дорогие! – с готовностью напевно протянула она, приветствуя всю очередь. – Да уж, к Чистому четвергу Страстной недели, когда яйца красить полагается, весь народ и столпился. – И только после этого обратилась к стоящим впереди нее Леониду и Анне: – За вами, значит, соседушки, буду! Ничего, постоим!
– Здравствуйте, баб Мань! Да уж, очередь большая, как в былые времена, – быстро ответил ей Леонид. И, обмахиваясь только что купленным свежим номером «АиФ», направился к двери, добавив уже на выходе жене: – Ань, я тут в машине подожду, газету почитаю, а ты яйца только и бери, остальное – потом.
Отоварившиеся бабульки вовсе не спешили расходиться по домам, а задерживались тут же в магазине посудачить, что называется, «за жисть»: узнать, как здоровье, кто и как перезимовал, вспомнить тех, кто не дождался весны. Пока Анна стояла в очереди, успела заметить, что почти все брали яйца с темно-рыжей, считавшейся более прочной, скорлупой. И в этом не было ничего удивительного, ведь многие собирались красить яйца луковой шелухой. Когда же очередь дошла до Анны, она попросила у напарницы Лариски яиц именно с белой скорлупой. Это вызвало любопытство обеих продавщиц и всей очереди.
