Ознакомительная версия.
Письмо
Уважаемая Лаура Ноевна! Мне о Вас говорила ваша бывшая сотрудница по Строительному управлению Галина Комкова. Интересующие вас подробности вы можете узнать, позвонив по телефону в Сверединске: 24-22-79. Больше, к сожалению, ничем помочь не могу. С уважением Белла Розен. 17 января. 1978 год.
Письмо
Здравствуй, дорогая Галя! Очень благодарна тебе за хлопоты. Но не смогу воспользоваться каналами этой Беллы Александровны. Я не еврейка, и участвовать в фальсификации «израильской тётушки», чтобы «прислала вызов», мне совершенно не по силам. К тому же – боюсь за Татку. Мне рассказывала знакомая, как её сестра с мужем-евреем уехали туда с сынишкой-школьником, которого им пришлось, к сожалению, отдать от нужды в богатую американскую семью. Нет, не могу. Хотя мне очень тяжело, дорогая Галюша. Тот роман, который ты так опрометчиво (как теперь выяснилось) расхвалила, забракован уже третьей по счёту редакцией, теперь нашей, местной «Урай-рекой». Ещё раз благодарю, и не забывай меня. Пока живу в Шатунском. Здесь хотя бы работа не пыльная, но довольно суетно. Всего тебе доброго, Лаура. 17 января. 1978 год.
Утания
Глава 10. Тирания
Продолжались дикие расправы, ставшие основой власти Тиранчика и его друзей. Страх, возникавший всякий раз у мирян при новом выброшенном к ним обезглавленном трупе, в котором они без труда узнавали то своего отца, то брата, то мужа, то замученную сестру, то умершую под пытками мать, ввергал мирян в не сравнимое с обычным неумением думать состояние буйного веселья, которое вполне можно было считать безумием. Миряне, например, кричали о том, как хорошо, что они умеют думать: «Мы умеем думать! У нас больше нет ни одной мелкой горести!» Будто не видя, что горе велико, уже и большим не назовёшь, разве что, неизмеримым, народ скандировал: «Наш любимый Тиран! Ура! Это он, наш любимый дорогой Тиран освободил нас ото всех мелких горестей! Ура! Ура! Ура!» На площадях раздавался смех, имитировавший веселье, выкрики и песни, прославлявшие вождя, заглушавшие стенания очередной жертвы, терзаемой кровожадными Бером, Ежем, Вышем… Стройные колонны безумных шли и шли брусчаткой площадей, не замечая на камнях сгустков крови недавно убранных наспех и сброшенных в канавы их родственников. «Ура Тирану! Да здравствует Тиран!!!»
Глава 11. Гибель Тирании
Достигнув вершины своей тирании, тираны стали между собою грызться. Началось с того, что Бер услышал пьяное бормотание Каки о каком-то «глазке», за которым ему пришлось нырять в выгребную яму, мол, он «подвиг совершил» ради Утании.
Кстати, никто Тиранией не звал Мир, а только Утанией. Это имя страны было механически оставлено, и после уже стало синонимом Тирании, что, по сути, несправедливо.
Бер, услышавший разговор, заинтересовался, решив, что в пьяном хвастовстве кроется какая-то тайна Тиранчика. Он схватил Каку и утащил на пытки, в результате которых тот выдал то, что знал: «глазок» находится в правом глазу Тиранчика. Бер стал приглядываться к правому глазу Тирана, но ничего не заметил, кроме неприятного запаха, исходившего от его лица. Решил спросить. Слово за слово, подозрительный Тир поинтересовался исчезновением своего верного слуги Каки, и пришлось Беру соврать: «Я его услал для одной нужной нам казни». А Тиран-то увидел своим правым глазом, в который был вставлен смердящий подсматривающий «глазок», что это ложь, и сообразил: Бер замышляет против него недоброе.
Они сцепились. Бер вырвал вместе с «глазком» и правый глаз Тирана специально заготовленной закорючкой. Тиран упал, потеряв сознание. Бер решил, что тот умер, и стал скорей себе прилаживать глазок, но Тиранчик очнулся, напал на него, они стали биться. На шум прибежали другие главные тираны, вступив в бой, кто за кого. У них было столько злости, что вскоре драка стала неуправляемой, свернула всех дерущихся в кровавый клубок, и они один за другим сдохли.
Казни прекратились.
Миряне заметили: никого не хватают, свежих трупов нет. Страх стал немного развеиваться, и увидели все, прозрев будто, ужасные коросты крови, нагромождение мёртвых, которых не вмещали кладбища, ощутили запах мертвечины. Поняли, что не надо смеяться, когда не весело, что, наконец-то, можно поплакать. И заплакали неумеющие думать. Плакали они, плакали, да устали. И впали в сон… И пока отсыпались от кошмаров недавней жизни своей, в Мир прилетел корабль с королём Мелких Горестей. Проснувшийся народ стал жить по-старому: все опять сделались довольны тем, что у них полно мелких горестей, но нет ни одной из больших. И когда наступило равновесие, у одного неумеющего думать родился сын гений, потом – у другого, у третьего, у четвёртого… Теперь они подрастают.
Сказочке конец.
Из старых записок
Ну, все… Ничего не пишу, не читаю… Дома дикие скандалы: родители, родственники, муж, все накинулись на меня. Самое большое преступление: ушла из Строительного управления накануне получения квартиры, и теперь мы обречены жить всегда в этой страшной развалине начала века…
Много времени не открывала дневник, прошло столько дней и ночей, и такие события, некоторые потрясли… То, что случилось в самое последнее время, не поддаётся описанию! Меня вызывали в КГБ! Звонит вежливый человек: «Пожалуйста, зайдите!» Зачем? «Я объясню при встрече». И подробно: как пройти, куда войти… «При себе иметь паспорт». Я тотчас звонить Роковым. Обоих нет в лаборатории. Они уволились! Оба! Бегу вечером к ним домой на улицу Революционных Зорь (тёмную-претёмную). Соседка говорит, что их «забрали», и объясняет, за что. Боже! Какой век на дворе? Ничего не понимая, прихожу измученная и замёрзшая домой. У нас – не теплее (опять батареи отключили). Серебров валяется на диване (под всеми одеялами), читая именно этот роковский (роковой!) «самиздат». С испугу, услышав про события, даже и дочитывать не стал. И говорит: «Я так и знал, что дружба эта с Роковыми до добра не доведёт». На другой день он сам поехал к родителям за Таткой, будто семья осиротела, будто меня тоже заберут и не выпустят. Выпустили. Мы говорили недолго. И я дала «подписку о неразглашении»! А разглашать-то нечего: и до этой аудиенции знала (от соседки, например). Но работник комитета госбезопасности посчитал, видимо, секретной информацию о том, что младший научный сотрудник Георгий Роков в научно-исследовательском институте чёрных металлов размножил при помощи множительного аппарата, имевшегося в лаборатории, где он работал, некую «Правду о Сталине»… Ещё он задал вопросы… Мол, участвовала я или нет в размножении этой «правды», вернее, этой лжи по примеру своего друга Рокова? У меня нет множительного аппарата, – ответила я, пряча глаза. «А пишущая машинка есть?» И пишущей машинки нет, – пробормотала с большим сожалением, что пока таковую купить никак не удаётся: денег нет, да и купить негде. Умолчала, конечно, о том, что сей «таинственный манускрипт» (автор – иностранец, псевдоним корявый, написано плохо, но правда-то есть) просто перевернул сознание. Я, как и многие другие, верила, что Хрущев всё-всё разоблачил… «Утания» написана под впечатлением этой правды, но, слава богу, от руки… Что касается читателей, то они были. Все смеялись над этими Тоцами, Вышами и Берами, над Утанией, которую так и не удалось построить в Мире неумеющих думать… А, вдруг, да кто-нибудь заложил? Ведь заложил кто-то Роковых! Сегодня уж точно знаю: обоих взяли.
А Владимир: «Тоже мне – революционеры, болтать надо было меньше». Он, конечно, прав, а потому попросила Грабихина спрятать мою рукопись в его «сталинском» доме, где столько потайных антресолей и кладовок, что его жена Марья Петровна сама не помнит, что где лежит. Прочитав пару отрывков, Грабихин вынес решение: «Зарою на даче под парник». Мы посмеялись втроём над превратностями моей судьбы.
Ездила к Валерочке в психушку. Господи! Это не «жёлтый» дом, а серый. Там всё серое. И – ужасное. И вот человека скоро выпустят для того, чтоб упрятать ещё дальше. Осень. 1977 год.
Отрывок из романа Л. Конюшей «Письма из-за Чёрного Холма»
Дорогой друг Либерий! За мной пришли ночью. Они схватили меня и всех моих учеников… И сына моего, что особенно прискорбно. Но, скажи мне, как же будет жить дальше наш великий народ, когда изгонят и вырежут всех, кто призван думать?! В нашей Долине, ещё и до сих пор цветущей, барствуют остолопы; а тем, у кого не вырезаны мозги, приходится бедствовать. Почему наш труд нигде по всей нашей необъятной Долине не считается трудом, и мы вынуждены обливаться кровью на каторге за Чёрным Холмом? Я сейчас совсем один. И утешаю себя лишь тем, что не покорился и не предал свою землю. Легче всего было бы мне попроситься на просторы Дальних Рубежей. Меня бы вытолкали отсюда с превеликим удовольствием. И, возможно, что зря я не сделал так. Ибо те, кто после того, как нынешняя власть рухнет (а рухнет она обязательно) придут из Дальних Рубежей в Долину, припишут себе наше терпение и нашу боль за отечество. Будь счастлив, дорогой Либерий. Я рад, что тебе удалось избежать моей участи. Твой навеки Лар.
Ознакомительная версия.
