Ознакомительная версия.
Весь этот спектакль одного актёра происходил передо мной: вот он теребит в руках какую-то бумажку с от руки написанным текстом, похожим на стихи, шевелит губами, читая её, фразы с упоминанием моего имени долетают до меня, что-то бормочет, будто меня здесь и нет вовсе. Некоторые слова были едва различимы, но какое презрение ко мне, как к пустому месту. Бумажку с текстом я потом нашёл случайно, поэтому текст знаю дословно.
«Заря заряница, а я, красна девица,
пойду за кленовые ворота, в заповедные места,
найду камень белее снега, крепче стали, тяжелее олова,
возьму этот камень, брошу на дно морское с теми словами:
„Пусть камень белый на дне моря лежит,
а милого сердце ко мне Зирин пламенной любовью кипит“.
Встану я против месяца ясного и буду просить солнце красное:
„Солнце, солнце, растопи сердце друга Марселя,
пусть оно будет мягче воска ярого,
добрее матушки родимой,
жальче батюшки родного.
Пусть сердце милого дружка Марселя
будет принадлежать весь век денно и нощно,
летом и весной только мне одной, Зирин.
А для других это сердце пусть будет холодно как лёд,
крепко как железо и черство как сталь.
Ключи от сердца Марселя
пусть вечно хранятся только у меня одной, Зирин“.»
Надеюсь, он не шизофреник. Если нет, то он чересчур откровенен с посторонним человеком. Это даже в какой-то мере подкупает, но и пугает одновременно. Кто из нас не желает быть понятым, оцененным по достоинству, но его амбиции зашкаливают. И было интересно, что же он для этого предпринял, я изъявил желание посмотреть его работы. Он сказал, что пока не готов, он в поиске… Потом под очень большим секретом сказал, какие краски готовит для меня Никос. По словам Влада, это обычная темперная краска, в которую добавлено не обычное куриное яйцо, а яйцо зимородка, будто это его фирменные краски и секрет надо сохранять в тайне. Как ты понимаешь, он опять поразил меня тем, что табу его будущего тестя вот так рассказывается без утайки мне, совершенно постороннему человеку. Согласись, это странно. Я бы не удивился выбору Никоса: яичная темпера была особенно распространена в средние века и долгое время применялась даже после появления масляных красок. Такая краска, приготовленная на яичной основе, легко растворяется, смешивается и практически не изменяет свои цвета при высыхании, не светлея и не темнея. Работы, выполненные яичной темперой, очень долго сохраняют насыщенность и яркость цвета. Как поведёт себя краска, приготовленная на яичной основе зимородка, мне неизвестно. Вот если бы эти краски могли невероятным образом излечить реально страдающую от физических недугов девушку…
Я решил вновь посетить берег реки, где молодёжь прыгала через костёр. Осуществить свой пленер, я шёл за волком, но через некоторое время понял, что он привёл меня совсем в другое, незнакомое место и в недоумении остановился. Хотел было повернуть назад, но, пройдя несколько шагов в обратном направлении, понял – самостоятельно мне отсюда не выбраться. Вокруг были непроходимые болота, и только звериное чутьё моего спутника руководило моими передвижениями по этим странным для горожанина местам. Волк в наши прогулки никогда не выводил меня сюда. Несмотря на буреломы и заросли, мы вышли на открытую площадку.
– Куда ты меня привёл, друг мой? – риторический вопрос родил лёгкое эхо, спросил я у волка. Передо мной на небольшом возвышении, обнесённое кованой оградой, красовалось небольшое строение, примерно по периметру пять на пять. Напоминало миниатюрный особнячок. Робость сковала движения. Место и весь антураж казались нереально сказочными среди болот и непроходимого леса. Волк по-свойски толкнул носом кованую дверцу, я пошёл за ним. Затем, попав внутрь помещения, я понял – это усыпальница, но чья? Нереальность происходящего подавляла мыслительные процессы, я мог только созерцать. Созерцать этот свет, струящийся сквозь узкие, овально-мозаичные окна, переливающийся причудливыми цветами на стенах и на мраморном постаменте гроба, на стеклянной крышке, сквозь которую можно было видеть спящую царевну. Если бы писатель хотел художественным словом определить моё состояние, всех эпитетов мира не хватило бы ему, как не хватает их и мне в этот момент. Я был близок к обмороку, что не мешало мне обратить внимание на то, что рядом был другой постамент, и на нём лежал не кто иной, как Никос. Он лежал без движения, но дыхание его было ровным, я даже подумал, что он прилёг отдохнуть. Но место, выбранное им для этой цели, мне казалось, мягко говоря, неподобающим. Но это ещё не всё…
Подняв голову вверх, я увидел, как под расписным конусовидным потолком в кружеве солнечных светлячков, слившись телами, танцевали двое. Два эфирных создания вальсировали, улыбаясь и влюблённо глядя друг на друга. Мне казалось, я слышу их ласковый шёпот. «Я люблю тебя, я люблю тебя», – вторила она ему. Они были легки и изящны в своём танце, тихая музыка «Осеннего вальса» Фредерика Шопена кружила их на высоте двух метров надо мной. Слёзы текли по моему лицу…
Что это, очередная галлюцинация, гипнотическое воздействие Никоса? Я был уверен, что это очередной сон, что моё подсознание воплощает картинки, выдавая желаемое за действительное. Я был под впечатлением слов о любви Никоса и его супруги, и вот – я вижу во сне этот танец. Это случилось так же, как воплощение желания моей физической близости с Зирин, и во сне она случилась… Но объяснения этому явлению я, конечно, искал потом, а в этот момент я просто стоял и плакал.
Не знаю, хотел Никос или нет, чтобы я увидел то, что увидел: картины с изображением Алкионы. Но я оказался в этой комнате, со стен которой с портретов на меня смотрела Алкиона. Два из них были написаны в фундаментально-классической манере, то есть маслом, с размером полотен примерно 1,2 на 1,7 м.
Ещё несколько, размером поменьше, заключённые в рамы, также висели на стенах, на столе лежали наброски в карандаше.
Но манера письма была различна. Я бы сказал, работали два или три художника с интервалом во времени. Один из маститых художников изобразил Алкиону в тот момент, когда ей было лет шестнадцать, не больше. Выписан каждый штрих. Всё настолько точно, до каждой складочки на платье, пуговки, будто это была фотография, запечатлевшая реальный миг. Она была выхвачена из жизни как неодушевлённый предмет, статична. Это была не моя Алкиона. Все её видимые физические недостатки были тщательно выписаны как в анамнезе, составленном врачом о состоянии пациента. Скрупулёзно, точно не надо даже читать историю болезни, всё и так ясно при взгляде на портрет. Глядя на него, возникало единственное желание – лечить ту, что изображена, лить слёзы в порыве жалости. Я не буду называть имя мастера, он очень маститый художник, известен в художественных кругах. Но раньше, когда я бывал на его выставках, считал эту скрупулёзность скорее за достоинство, чем за недостаток. Может, мне было обидно за Алкиону, обидно, что он не увидел её такой, какой вижу её я, не заметил её волшебный внутренний свет.
Второй художник написал её в манере кубизма. Даже на его портрете она выглядела более живой в виде этих отдельных геометрических фигур, насыщенных яркими красками. В этом, конечно, был свой резон. За неровностями можно скрыть явные физические недостатки. Удобная, безответственная позиция. Её можно расценить как самовыражение художника. Так вижу и всё тут. И, может, в каких-то случаях к такой манере письма можно прибегнуть, но в нашем ли случае? Когда ей – Алкионе – нужно ответное человеческое тепло, которое она сама дарит людям. Только вобрав её тепло, можно родить своё. Когда я на неё смотрел, то моё воображение причудливо преломляло её образ. Она мне виделась в образе птицы, укрывающей меня своими крыльями от невзгод. Будто для меня свито гнездо, и не я, а она укроет меня от непогоды.
Пришло письмо от Вениамина. «Вот что я раскопал относительно Никоса. Жаль, что у тебя нет под рукой Интернета и нам приходится обмениваться информацией таким допотопным образом. Хотя оттачивать эпистолярный жанр таким способом полезно. Так всё натуралистично и приходится переписывать от руки, а не быстрым движением кнопки стирать непонравившиеся слова и выражения. В Интернете я обнаружил ответ на вопрос о его хромоте. Несколько лет тому назад он попал в жесточайшую автомобильную аварию. За рулём была его жена, а он сидел рядом на переднем сидении, а на заднем сидела сестра жены с дочерью, которой от силы было года три. Доподлинно известно, что тот, кто сидел за рулём, не нарушал никаких правил дорожного движения; это на них, прямо в лоб, на встречку вырулил КамАЗ, гружёный щебнем, у водителя которого, как пишут, случился сердечный приступ, и этот КамАЗ на полной скорости подмял легковушку под себя. Жена Никоса – жертвенная натура, вразрез инстинкту самосохранения пыталась вырулить, подставив себя под удар. Смерть прогибалась перед Никосом как последняя грязная шлюха, уговаривала остаться с ней, но жена была на страже, она была его ангелом. Итог – она насмерть, сестра насмерть, племянница, кстати, её зовут Алкиона, сильно травмировалась, но осталась жива, а у самого Никоса были сломаны обе ноги, причём одну до колена пришлось ампутировать. Получается, у него протез. Ни за что бы не сказал. Хромота настолько незначительна, а его трость настолько изящна, что выглядит аксессуаром позёрства. Всё это окутано какой-то мистикой. Представь, что твоя Алкиона – потомок бога Хорса или его инкарнация. Если следовать теории эвгемеризма, о которой ты мне писал в связи с Владом, то она потомок человека, при жизни за заслуги возведённого в ранг небожителя. Она, видимо, обладает множеством знаний, недоступных нашему пониманию. Ты поосторожнее с ней».
Ознакомительная версия.
