Наверное, потому, что вся жизнь тогда ещё была впереди…
… Серёжка внимательно смотрел на дорогу и на пролетавший за окном машины пейзаж. Желтели пшеницей под жарким августовским солнцем поля. Рыжие и чёрные с белым коровы безмятежно паслись на потемневших густой спелой зеленью лугах. То тут, то там мелькали перелески, лишь изредка запятнанные ранней желтизной ещё далёкой осени. Деревеньки с колодцами и домами с резными крашеными ставнями были ухоженными, аккуратными. Лишь изредка, местами витало запустение, ожидающее заботливой хозяйской руки.
Хотя они ехали уже почти четыре часа, особых изменений вокруг пока не было заметно – разве что леса стали как-то темнее, тревожнее. Далеко позади остались родное Шаталово, песчаный карьер и «говорящее поле» за ним, и небольшой городок Рославль, в который они прошлым летом ездили на экскурсию на военном автобусе. А вот дальше Серёжка выезжал, пожалуй, первый раз в своей «сознательной» жизни. Да ещё и на любимой «Волге»! Они ехали в долгий отпуск к родственникам в Елец, аж за 500 километров!
Серёжка выпросил у отца разрешение быть его штурманом и теперь постоянно сверял названия городов и посёлков с подписанными кружочками на карте, которую отец несколько лет назад нарисовал своей рукой. Они не так давно миновали Брянск и, судя по карте, уже проехали почти полпути. Время приближалось к обеду, а их «Волга» – к обеденному месту, обозначенному на карте ложкой-вилкой.
– Пап, мы ведь щас Карачёв проехали, правильно?
– Точно, Карачёв. Значит, что?
– Значит, скоро будет съезд с дороги в лес, где есть хорошее место для обеда.
– Молодец, штурман! Объявляю благодарность!
– Служу Советскому Союзу! – в тон отцу радостно ответил Серёжка.
Спустя некоторое время машина замедлила ход и свернула на просёлок, который вскоре упёрся в зубчатую стену дремучего леса. Его верхушки резко и отчётливо врезались в синеву неба и белизну облаков. Деревья стояли так плотно, что яркие лучи полуденного солнца тщетно пытались пробиться в гущу леса – там безраздельно властвовал прохладный, влажный сумрак.
– «Шумел суро-о-во брянский лес…», – пробасил отец строчку из какой-то песни.
«Волга», плавно качнувшись на последних ухабах, остановилась у окружённой молодыми ёлками опушки.
Славка первым выскочил из машины и побежал гонять мяч по полю. Следом за ним Барсуха, нетерпеливо перебиравшая лапками уже добрых десять минут, пулей рванула в кусты, задрав хвост трубой – только её и видели! Мама достала из багажника покрывало, расстелила его на траве и засуетилась вокруг сумок с едой. Серёжка с удовольствием принялся ей помогать.
Он любил наблюдать, как обстоятельно и заботливо мама готовилась к любой поездке – и к выезду на речку всего-то на день, и к долгому путешествию, как сейчас. Здесь она была главная – готовила всякую вкуснятину в дорогу, заранее собирала на всю семью одежду и всё, что могло понадобиться в поездке, а потом тщательно упаковывала сумки.
Его забавляло, что папа представления не имел, где что лежит, и постоянно дёргал маму: «Валь, а Валь, а куда запропастились мои солнечные очки? А в какой сумке термос с чаем?» А та всегда всё знала, никогда ничего не забывала и легко доставала нужную вещь из только ей известного уголка нужной сумки. Так уж повелось в их семье – папа был главный по работе, машине с гаражом и тяжёлым мужским делам, а мама – главная по домашнему хозяйству…
Обед на опушке, как и ожидалось, оказался необыкновенно вкусным. Да и разве могла быть невкусной своя, с собственного огорода, молодая варёная картошечка – особенно, когда её макаешь в соль и заедаешь зелёным лучком? А ещё, когда подцепляешь из банки и вместе с картошкой отправляешь в рот золотистую, лоснящуюся растительным маслом «дефицитную» шпротину – толстую, с хрусткими икринками? Приправленное терпкими лесными ароматами, запитое нектаром летнего разнотравья, это – ни с чем не сравнимое, незабываемое угощение…
Но долго посмаковать эти вкусности не удалось. Вот отец вскинул руку, взглянул на часы…
– Войскам свернуть походную кухню, пять минут на туалет – и по машинам!
Серёжка с готовностью бросился выполнять команду, а брат отправился на поиски кошки, которая как сквозь землю провалилась, даже кушать не пришла.
Вот и вышли отпущенные минуты. Славка показался на окраине леса, покачал головой и развёл руками. Теперь на поиски отправились всей семьёй – звали до хрипоты, но безрезультатно.
– Ну, что ж делать, видно, Барсухе здесь очень понравилось, даже больше, чем у нас. Придётся её здесь оставить и забрать на обратном пути, раз она с нами ехать дальше не хочет.
Не успел Серёжка возмутиться такому предложению, как отец завёл двигатель, дал газу, и… Из ближайших кустов ракетой вылетела ошалевшая Барсуха, в три прыжка оказалась у машины, с ходу вскочила в открытую дверь и умостилась на своём месте на заднем диване, свернувшись клубочком и положив мордочку на передние лапы, как ни в чём не бывало…
* * *
В Ельце Серёжка был до этого два раза.
Первый раз это было летом. Он тогда был совсем маленький – два с небольшим года. Поэтому из всей поездки в память врезался только один день в гостях у бабушки Клаши и деда Илюши, в их деревенском доме под горой в селе Паниковец, где родилась и выросла мама…
Раннее летнее утро. В воздухе ещё витает ночная прохлада и влажная свежесть только-только рассеявшегося тумана. Он стоит посреди бабушкиного огорода и высматривает в кустах клубники самые спелые ягоды. Из-за горы всходит солнце – и капельки росы вокруг вдруг вспыхивают огоньками и начинают переливаться всеми цветами радуги. Он в миг забывает о ягодах и сосредоточенно ползает меж кустов, разглядывая капли росы с разных сторон, выискивая самые крупные и красивые…
И вдруг в воздухе раздаётся оглушительный рёв и грохот. Из-за горы выныривает, застилая небо огромным чёрным крестом, самолёт, который, кажется, вот-вот обрушится на него. Он закрывает голову руками, поворачивается и с диким визгом бросается бежать что есть мочи от этого завывающего монстра. В голове почему-то мечется и бьётся, гулко ударяясь о стенки черепной коробки, только одна мысль: «Это война! И самолёт щас начнёт палить из пулеметов и убьёт меня, Славку, маму и папу!»
Он бросается со всего маху в заросли высокой травы вперемешку с крапивой, надеясь укрыться в них от уже жужжащих вокруг пуль. Но вот одна «пуля» настигает его, впивается сначала в волосы, потом обжигает затылок… Он опять истошно визжит – и мир медленно меркнет перед его глазами…
– Сынок, что с тобой? Очнись, ну же! – слышит он, как будто во сне, голос мамы.
Перед глазами сплошь красное марево. Что это? Неужели кровь? Нет, просто солнечный свет сквозь закрытые веки. Кто-то кладёт ему на лоб мокрый холодный платок. Он медленно открывает глаза и видит склонившуюся над ним перепуганную маму, а потом и папу, и брата. Затылок болит нещадно, и он явственно чувствует, как пульсирует там кровь – бум, бум, бум…
– Ах ты, ирод окаянный! – откуда-то издалека доносится до него ругань бабушки. – Тудыть тебя через коромысло вместе с энтим твоим «кукурузником»! Это ж надо – так дитятку напугать!
– Мама, не война, что ли? Это был просто «кукурузник»?
– Да, сынок, успокойся, просто «кукурузник», только пролетел он уж очень низко, чуть гору не задел.
– А почему ж тогда у меня затылок болит?
– А ну-ка, дай посмотреть… Э, да тебя, похоже, пчела ужалила. Надо скорее жало достать. Поднимайся-ка потихоньку, и пойдём в дом. Через полчаса будешь, как новенький!
И правда, от заботливых маминых рук и мокрого холодного полотенца боль и страх скоро прошли, как не бывало. А потом подъехавший на своей красной «Яве» дядя Адик в утешение катал его в мотоциклетной коляске по всей деревне, а его двоюродный брат Сашка сидел рядом, на заднем сиденье, и похлопывал его по плечу: «Не грусти, братишка! Мы с тобой ещё зададим этим дурацким пчёлам!»
Вторая поездка была ранней зимой, когда ему было три с половиной года.
Путешествие туда с отцом на ночном поезде он запомнил очень хорошо. Отец, вымотавшийся на своей важной военной работе, быстро уснул. А он устроился у него в ногах и буквально прилип к окну, нетерпеливо ожидая и завороженно считая семафоры – синие, белые, красные, зелёные… С зелёными и красными всё было более-менее ясно, а вот зачем нужны были синие и белые? Не для красоты ведь – хотя они-то были самые-самые красивые! Они выплывали из темноты неожиданно и казались ему фонарями лесных гномов, а снег по краю насыпи в их свете становился таинственно-фиолетовым…
А в остальном от этой поездки в памяти остались тоже лишь какие-то обрывки воспоминаний: заснеженные поля и овраги; узкая, протоптанная в глубоком снегу тропинка вдоль забора из острых камней известняка, а потом – вдоль изгороди из сухих палок… Он идёт за папой по этой тропинке из Паниковца в соседнюю деревню Лосивка, что стоит на горе. Там, на окраине деревни – дом бабушки Дуни, папиной мамы. Снег хрустко поскрипывает под валенками и блестит в свете висящего над головой огромного блюдца луны…
