Как я и предполагал, Юка немедленно захотела увидеть кошку Никколо Первого.
Когда мы пришли в лабораторию, в стенной нише ее уже не было. Но Юка сразу нашла ее – кошка пряталась за картиной.
Юка несколько раз погладила ее, и кошка (видимо, признав в ней родственную душу) замурлыкала и стала тереться головой о ее руки. Меня она к себе по-прежнему не подпускала.
– Ты не можешь просто так ее уничтожить, – сказала Юка.
– Позволить ей бегать по коридорам Михайловского замка я тоже не могу, – ответил я. – Нам тут не нужны привидения. Это кошка Никколо Первого. В некотором смысле она сакральное существо. Таких либо обожествляют, либо усыпляют.
– Проблема в том, – сказал Юка, – что ты не можешь ее усыпить. Ты нарушишь один из пяти обетов своего ордена – не отнимать чужую жизнь без крайней нужды.
Юка была права. Об этом я не подумал. Мне никогда не пришло бы в голову лишить жизни встреченную на прогулке кошку или залетевшую в окно муху – но я отчего-то не распространял это правило на результаты своих опытов. Может быть, дело было в том, что созданное подобным образом существо не казалось мне в полном смысле живым… Но как тогда я могу приниматься за сотворение Юки?
Она словно чувствовала мои мысли.
– Удивительно, мой милый, – сказала она. – Даже преступники, помнящие только о наживе, планируют, как будут избавляться от трупов. А ты не подумал, что будешь делать с живым существом, которое обретет дыхание и плоть. Это должно отучить тебя от замашек всемогущего творца. Комплекс Элохима лечится только второй бритвой Оккама.
– А что это, кстати, за вторая бритва? – спросил я. – Давно мечтаю узнать.
– Не следует создавать новые сущности без любви. Все, что ты натворил, останется с тобой навсегда – хотя бы в виде укоров совести… Новое живое существо можно вызывать к жизни лишь тогда, когда ты уверен, что сможешь надолго согреть его теплом своего сердца.
Я понуро молчал, глядя на кошку, трущуюся о ее запястье. Слова Юки так глубоко проникали в мою душу, что я забыл на минуту об Оленьем Парке. Со мной опять говорила моя Юка…
И тут это произошло. Как только я ощутил забытое доверие, как только я вспомнил ту Юку, что была рядом в счастливые дни моего неведения, я понял, что никто не сумеет отговорить меня от задуманного – даже она сама. Вторая бритва совершенно точно не была мне страшна. Моей любви хватило бы навечно.
– Как же нам быть? – спросил я.
Юка соображала почти минуту.
– Почему бы не трансмутировать ее, не отнимая у нее жизнь? Плавно превратить в какое-нибудь другое живое существо, у которого не будет такого сакрального значения. Ты сумеешь?
– Наверно, – сказал я. – Надо попробовать.
– Тогда трансмутируй ее… Ну, скажем, в морскую свинку. Морскую свинку – в мышку. Мышку – в пчелку. А пчелку потом можно будет отпустить – и забыть о ней.
Я сообразил, что перед тем, как вложить эти слова Юке в рот, медиумы Оленьего Парка перерыли гору литературы и проконсультировались со своими шивами, а может, и вообще связались с кем-то из Ангелов – и этот совет содержит не только способ выпутаться из затруднительной моральной дилеммы, но и практическую последовательность действий. Ее следовало воплотить самым буквальным образом.
Юка была права. Превратить вызванную из небытия кошку в морскую свинку можно было без всяких укоров совести – и мне это сразу удалось: я хорошо помнил, как свинки выглядят.
Свинка послушно стала мышкой, мышка побежала прочь из ниши, и мне удалось настичь ее лишь у самой стены, откуда она продолжила свое путешествие уже в виде пчелы, в спешке получившейся у меня не слишком хорошо: я не столько увидел это, сколько почувствовал по негодующей отдаче Флюида.
Но здесь уже ничего нельзя было поделать – пчела вылетела в открытую форточку, и связывавшая нас невидимая пуповина прервалась.
Мы с Юкой отправились гулять в дворцовый парк.
Дул свежий ветер. В аллее не было никого, кроме усатого садовника в мундире с двумя рядами блестящих пуговиц. Он лихо накалывал опавшие листья на пику с длинным гвоздем. Я подумал, что это усатое чудо – наверняка далекое эхо какого-то древнего воинского ужаса, не сумевшего воплотиться в нашем мирном измерении никак иначе.
Мы устроились в белой беседке на берегу пруда.
– Красивая рябь на воде, – сказал я. – Как будто это расплавленное серебро. Или свинец.
– У тебя такие сравнения из-за этой твоей постоянной алхимии, – ответила Юка. – Когда тебе только надоест это живодерство? Скоро ты от кошек перейдешь к людям.
– Во-первых, – сказал я, – металлы имеют к алхимии лишь иносказательное отношение. Они просто символы. А во‑вторых, почему это должно мне надоесть? Я надеюсь, тебе тоже будет интересно. Мы сможем вернуть к жизни великих людей прошлого. Сократа. Эпикура. Александра Македонского…
– Ага. Поговорим с Македонским о Персидском походе. Через переводчика. Потом превратим его в большую обезьяну. Обезьяну – в собаку, собаку – в кошку. А дальше мы уже умеем.
Я засмеялся.
– Это правда… Тех, кто жил, воскрешать не следует, я чувствую сам. Любой человек – часть своего времени. Когда уходит время, уходит и он. Но бывают, наверно, исключения.
Юка не сказала ничего.
– Если б тебе было интересно поговорить с Македонским о Персидском походе, – продолжал я, – я бы доставил тебе эту радость, несмотря ни на что.
– Мне интереснее говорить с тобой, – сказала Юка. – Но в последнее время редко удается.
– Скоро это изменится, – ответил я, – я уже обещал.
– Ой!
Юка наморщилась и шлепнула себя по руке.
В моем животе что-то дернулось – и я увидел мертвую пчелу, упавшую на стол.
Это была та самая пчела, что вылетела в форточку лаборатории – в спешке я сделал полоски на ее брюшке не поперечными, а продольными.
На руке Юки появилось маленькое красное пятнышко.
– Больно? – спросил я.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, не так уж больно. Я не хотела ее убивать. Не знаю, как это получилось.
– Ты защищалась.
– Что я натворила, – прошептала она печально.
– Это я натворил, – сказал я.
Она кивнула.
– Когда даешь совет злодею, становишься соучастником его злодеяний. Я шучу… Красивое слово – «натворил», да? Очень теологичный глагол. Больше не плоди страдающих сущностей, мой милый. Во всяком случае, без крайней нужды.
Редкой души человек был этот Оккам. Каждое из ее слов прожгло меня насквозь – я даже предположил, что создающие Юку монахи читают мне нотацию, хоть это было маловероятно: я помнил, что на время работы они освобождены от моральных обетов.
Гибель пчелы походила на знамение – но смысл его был непонятен. Пчелу ведь убил не я, а сама Юка. Я не изменил своего решения после этого странного происшествия, а, наоборот, решил действовать быстро, чтобы меня не смутили какие-нибудь другие знамения – или то, что я соглашусь за них принять.
– Приглашаю тебя вечером выпить чаю на террасе, – сказал я. – Как в прошлый раз. Мне очень нравятся закаты над городом. Ты придешь?
– Галилео там будет?
– Нет, – сказал я. – Только ты и я. Надень что-нибудь сказочное. У меня романтическое настроение.
Юка кивнула, и ее лицо чуть зарделось. Если бы это случилось до рассказа Ангела Воды, я подумал бы, что она никак не проявила своих эмоций, но я доставил ей радость. А теперь я не знал даже, что сказать. Разве выписать премию миму из Оленьего Парка.
Нет, обратной дороги не было.
Солнце уже заходило, когда Юка пришла на террасу.
На ней было старинное длинное платье со вставками из серебряной парчи и головной убор, который я прежде видел на рисунках из древних рукописей – высокий белый конус с вуалью. Так одевались дамы, вдохновлявшие рыцарей на крестовые походы и альбигойскую ересь.
– Тебе очень идет этот наряд, – сказал я.
Юка загадочно улыбнулась, и у меня возникло подозрение, что она знает о моем плане. Это, конечно, было полным идиотизмом – в любом случае знать что-то могли только работники Оленьего Парка. Но они не знали ничего.
Если, конечно, им не рассказал Ангел Воды.
А он, кстати, мог. Потому что это его собственный департамент, и вряд ли ему нужны всякие веселые неожиданности… Нет, надо как можно быстрее оставить все позади.
– Ты можешь подойти к ограде? – спросил я. – Мне хочется как следует рассмотреть тебя в этом платье.
Женщина сделает что угодно, если полагает, что ваша цель – полюбоваться ее красотой, и медиумы Оленьего Парка были в курсе этого. Подхватив свою чашку, Юка подошла к ограждению с мраморными драконами, облокотилась о перила и стала смотреть на закат, необыкновенно красивый и яркий.
– Сейчас она звезда, – сказал Ангел Воды, – а потом станет падающей звездой…
