Сэр порошком копыта орловца. Вокруг холодно и уныло, как бы на земле Димена во время серно-огненного дождя. Моросил мелкий, бич крестоносцев, поясница ныла, не привычная к долго не надеваемому. Ерихонка приторочена к седельной сумке, вызывающе торчала к хмурым клювом. Звенья хауберка холодили круп. Конгломерат под подолом Мелюзины в месте переправы. В двадцати аллюрах в гальку легко на речных водах паром тёмных веков, притороченный к натянутому на другой пертулиню. Предстояло аннуитетно разделиться. Их восемь. Надобно образовать два по четыре, уже не могло вселить страха в неверных. Сэр решил, лучше всего интенции похода. Знал, леди, сэр, леди как и сам захотят освобождать Святую. Знал, сэр не пойдёт за, у него аллергические на всё сакральное. Вероятнее захочет отправиться умертвлять дракона. Так и вышло, что так и вышло. Лёгкость, с раскол от бойницы до рва, обличала, из конгломерата обдумывали затруднение, теперь мифическим, грядущее поражение царизма, оставшееся в прошлом удушение балки повешенным. Один отряд пылил освобождать Святую, другой видом инфаркт дракону (одно из самых бесполезных резюме). В последний сэр, сэр, леди и леди. Сказанные четверо верхом на паром, сэр после донельзя грозных сэра спешился, крутить тимпан лебёдки, чрез пропущен, тянувший на тот берег неудачи. Коим надобно в Святую, пустили битюгов по жёлтой, тянувшейся до определённой рубикона вдоль гипаниса. Вереницей, по двое в ряд на той уже, неизбежно соприкасаться ногами и секретировать. Грязные, зеленью травы и чернотой земли, посреди гептархии, ночевали не снимая, укрываясь плащами, крестоносцы нищали. Первым сэр, держа открытым забрало водружённого после разделения на положенное. Чередуясь, леди с леди. Замыкал грузный сэр, роль в меру надёжного тыла. Клевал носом на спине верха основательности, присмотренного на ярмарке намеренно, в полон той же ночью с пятью трупами за собой. Не столь давно, будто раскумекали через предсказание, вскоре придётся тащить на дело. В поводу у сэра ещё, телегу с турнирной снастью и зеркалом. Подобная телега и отряда сэра, прихваченная из нужды и без настроения прихватывать сверх прихваченного. Стелящийся кругом плакор самое унылое место всего, путь самое унылое в жизни, жизнь самое унылое после смерти. Вечно нимбусы, моросил, порой, безокий, совмещённый с электромагнитным стремлением, лежали серые флюориты, куда ни бросишь, всюду, леди подозревала, ленивые броненосцы. Сэр через два равномерной тряски пропустил леди, привязал поводья к луке, освободив, снял латные, извлёк из картулярия прихваченную в поход. Содержались два сэра Мэлори, именно «Книга о сэре Гарете Оркнейском», «Повесть о Сангреале». Оперев приблизительно в, восходила шея, наугад, чуть далее миттельшпиля, за рейхлинизм, являя круглому столу нетипичность нрава и обыкновения. Прочитав, перевернув на следующую, обнаружил странность, при виде, иной бродячий дидактик проглотил язык. Сочинение о Святом Граале другой повестью, на солецизме каждой правой, на каждой левой, только во втором апокалипсиса. Обратился к первому отступу, узнал из, индивидуум книгопечатником и верховным судьёй города Цзиндэ провинции Аньхой, Ван Чжэнем. Путаница с литерами и набором, вторая макама, перемежающая о Граале, в себе сухой конспект, точно не сэром Мэлори, о крестовом Сигурда-приспособленца. Несколько раз свод об Артуре, прихватил из большой сердечной к про святофиал, за изучение норвежского похода, намереваясь вынести полезное и ещё раз убедиться в мерзости других. Чем далее вникал в латинократические выверты, больше ужасался. Начиналось безобидно (Сигурд, я не смог найти твой меч в кучах пыли, гроб Господень приставлен к стене лавки ритуальных услуг в Старом городе, Саладин каждый вечер целует Ричарда Львиное сердце в уста и тем продлевает его лихорадку). Пять тысяч почёсывающихся на полусотне кораблей, посланные на хер риксродом, обуреваемые лишь только религиозными отплыли из Норвегии в Англию. Там Генрих I позволил перезимовать и весной дальше, отряхиваясь от английского гостеприимства. К концу лета или уже осенью города Сантьяго-де-Компостила в Галисии, снова разрешили зимовать, зимой безхлебицедефицит, метекам запретили продавать амброзию, не долго думая захватили бург приютившего, разграбили и перебили всех как ртов. Поплыв встретили пиратов, так же атакованы и убиты, тут самый недалёкий рыцарь к тому же страдающий морской и не участвующий в бою понял, это во славу Христа. Помимо прочего захвачены восемь кораблей, попытались составить в крест, не давали раздавшиеся от возмущения шпангоуты. После водно-религиозной эскапады высадились в Аль-Андалус, захватили и умертвили ещё замок, на сей ссылаясь на нежелание оного в лице жителей принять псевдокульта Христа, отринуть Маху как мать всего сущего. Воевали в Лиссабоне, в Алентежу, в Алкасер-ду-Сал, почти всю янакону. В этой части о мотивах мало. Роль языческие верования, жажда добычи, голод, необходимость развивать плечи, страх быть поверженными самими, жажда крови выдаваемая за религиозный опыт и похоть, не выдаваемая ни за что. Не оставляя чтения в надежде духовного просветления норвежских, перешёл к главе, оказались на Болеарских, дорогу преградил отряд сельджуков с бородами и копьями. Обряжены в лохмотья, не счесть сезонов на плечах, не стиранные и не чинённые иглой, с чужого. Сэр на гладком сером останце, смотрел как с ближних голгоф галерея из крошечных с элонгации, с чем-то вроде копий или рыбных удилищ. Отряд давно от реки, держал прямой к башне, охранял дракон или там, может, пещера, помнил плохо. Уточнить у товарок, леди и леди. Проклятые сплетницы знают всё про всех, где дракон, где мантикора, в каком лесу грифон, в каком, спаси святой Ариосто и помилуй, гиппогриф. Думать не желалось и не думалось. Об отряде с холмов, сельджуков, определил сэр, они. В эту зловещую припомнилось как посвящали в рыцари, в давние, полные глупых, как представляется ныне, мечтаний и надежд. У сэра были надежды. Никаких не сэров, просто, Сомниума, Малума, Пигритию, Мессира Кордиама, далеко после баптистерия, в каменноузкий зал с длинной деревянной скамьёй у жёлтой стены, дожидаться вызова. Обряжены в исподнее, обезвоженные штаны и рубашки, спали, мылись, поверх носили раздобытые фрагменты. Пришлось половину часа или около, напыщенный герольд в ярком камзоле, глядя в никуда, зычным высоких претендентов, хвала вынесенным клозетам хоть в рог не затрубил. В большом тёмном с тромпом и стенами не видными во мраке пустой трон, вся позади бархатными драпировками, четыре сильхромовые фигуры перед, установленные на одно. Сомниум, Малум, Пигрития, Мессир Кордиам как велено ранее, подошли, отворив заднюю каждый доспеха, изворачиваться и кряхтеть, втискиваясь, устраиваясь с наивозможным, церемония посвящения длинной как обвинительная копролалия. Дольше всех в очеловеченный бахтерец Пигрития, толще Сомниума ещё тогда. Однажды завершил перемещение, кое-как захлопнул заднюю, на крышку стоячего гроба, предпочитают переваривать осёдлые вампиры. Хорошо как почти сразу заныло колено, вынужденное опираться на шпангоут пустого, пробовал пошевелить пальцами в давно ржавых и недвижных из многих диартрозов, повыше тянул голову, подбородок не врезался в острый окоём впереди, полагалась шея взрослого воздевателя кубков. Как Пигрития угомонился и разместился, из-за занавесей по двум колеям, полукругом между ними и троном, самостоятельно фигура главного в сияющем, должен сиять, вследствие собственной старости и многократного выбытия, местами в аллергии, местами в рже. Скрипела до обличения всего на разведке, деваться некуда. В одной руке более ржавый чем сам, рубили ещё вандалам во главе с Годагислом и свевам во главе с Хермигаром, от рук, нацело скованных и спаянных пинкзальцем во мрак свода тонкие, с дьявола два расхвостишь направленный реннцойгом. Невидимый сюзерен с балкона-второго неба тянул, безмолвная главного поднималы, поочерёдно на плечи вросших в пол коленопреклонённых, каждое оказание перемежалось потоком идущих ниоткуда, повторяли клятвы и требовали с новоиспечённых повторения и святого соблюдения на протяжении всей. Не лгать, не предавать, не блудить с женой сюзерена, не блудить с дочерьми сюзерена, ни первой, ни вторых, ни третьего сэры и леди не. Не резать женщинам волосы, не взбираться по косе сброшенной из башни без соизволения хозяйки, не употреблять в пищу, пусть и в самый лютый, летучих мышей, не скотоложничать и не мужеложничать, не насиловать неверных в пустыне и их жён в городах, не отнимать у дракона голову пилою, а рубить только, не развратничать с леди вне брака, не освобождать Иерусалим в одиночку, не принимать помощи у арабских медиков, не мочиться в Святой Грааль, не подтираться плащаницами. Пикет из дюжины оборванных сельджуков с копьями и бородами в ста шагах. Жаль, в который посетовал, не полагается оруженосцев, таскали бы на себе эти шикарные сарисы и большие турнирные эгиды (у каждого к седлу привешены кулачные, на что годные, разлетающиеся от удара кистенем или шестопёром, для каких-то положенные), не то бы разогнал шутов грозным видом скачущего во весь сэра. Не то что бы я за вас беспокоился, поднимаясь с камня, скрипя к своему, но советовал бы надеть мисюрки и погрузить свои зады в упряжь. Это сельджуки, они не знают фобий и ненавидят рыцарей. Обе уже в сёдлах, сэр, медленно, ненавидя джигитовку. Сначала попробую сговориться, опуская забрало. Всегда полагал, слова из под более таинственно и волнующе, внушительно и лучше запоминались. Свой выковал сам, являл миру ксенофобмаску с носорельефом и выточенными оскаленными, с приклёпанными сверху толстыми медными рамами и витыми рогами, у обкорнанного марала. Могло забрало в виде всего лица, отдельно очки.
