— Жидец одногорбый чешуйчатоносый.
— Ну-у, это зачем же нам такое? — заныл базилевс. — Это что же за добычу вы принесли?
— Не вели казнить, базилевс-башка! — хором завыли скопцы. — И детям закажем!
— Да вы сами поглядите на него — это же мерзкая нерусь, у них же семь пальцев! Господь не желает их спасенья. И нам не надобен! Пусть как есть остается, гибнет… (Илья обмяк от радости). Пояку науськано: «Спасай Расею!», но там же: «Изжог жидов!» Еще не хватало ейную расу разводить!
— А куда ж его, базилевс, ежели использовать нельзя? Куда прикажете?
— Да чего с ним чикаться, ну отправьте на станцию Березань, к Мелкину… — башка повел дланью. — Старейшина Кугель, распорядитесь!
Илья задрожал членами. Вот и каюк! Вот сейчас и потащат, сатрапы, выводить в расход, на корм песцам. Привяжут по обычаю к верхушкам елей да отпустят.
Но в эту минуту разверзся люк и стражник сверху нерешительно доложил:
— Не гневайтесь, базилевс, тут из лесу, понимаете, пахнет нехорошо. Чую я.
— Точнее!
Стражник громко потянул носом:
— Человечьим духом, базилевс… Я бы сказал, не к ночи будь помянуто, — семенной жидкостью, причем, вы знаете…
Он вдруг завопил:
— Эге, да вон же они крадутся! Вижу живчиков!
Илья взволнованно заворочался на лавке. Не-ет, мальчик не сбежал, а — сбегал за подмогой и привел наших к логову!
— Атас! — решительно завизжал базилевс.
Скопцы с ножами в зубах один за другим быстро карабкались вверх, хватаясь за скобы, и исчезали в открытом люке. Оттуда немедленно понеслись боевые крики, звуки месива, лязг железяк — звоны битвы.
Ох, вовремя подошла помощь, подоспели песцы гнезда Ратмирова!
Тут крышка люка, кем-то задетая, снова захлопнулась, оставив связанного Илью наедине с толстозадым верховодом.
— А ведь желал единственно добра и исключительно мирным путем! — горько пожаловался базилевс, умащиваясь на подушках. — Так разве ж оценят, взять хоть вас, например, — зашли погостить, чай да соль, приятно беседуем. А нешто они поймут, юнцы эти — со льдом в очах и сердце, эти грибные исчадья в гимназических шлемах… Чуть что не по их — сразу крушиловка!
Последовало долгое невнятное жалобное бормотанье и скуленье, по смыслу — «и кастраты чувствовать умеют».
…Крышка погреба с грохотом отвалилась, и шум и ярость внешнего мира ворвались в подземелье с задавленным криком сторожевого скопца:
— Крышка! Братва ломит! Спаса…
Он подавился, рухнул головой вниз и застыл, раскинув руки на пыльном ковре.
Базилевс резво подскочил, проворно отшвырнул мягкую рухлядь в углу, содрал со стены ковер со взятием Измаила, встал на четвереньки и, жалобно пискнув, нырнул в открывшуюся черную узкую дыру.
Илья изо всех сил завертелся, пытаясь освободить руки, но никак не получалось.
— Отче, вы целы? — услышал он знакомый глас свыше.
— Илья Борисович! — громче крикнул Ратмир, беспокойно вглядываясь в подвальный полумрак.
— Не могу встать, к лавке привязан, — слабо отозвался Илья.
Ратмир немедленно прыгнул вниз, пружинисто приземлился — как учили — на четыре лапы, выхватил из-за пояса добытый в бою скопцовский тесак и одним махом перерезал проклятые путы.
— Ну, успели, теперь — наверх! — зеленые глаза его посверкивали.
Едва они выбрались на поверхность, как Ратмир что-то извлек из-за пазухи, произвел быстрые манипуляции, швырнул эту штуковину вниз в бункер и задвинул ногой люк. После чего оттащил Илью в сторону и повалился с ним лицом в снег, закрывая голову руками. Грохот потряс лес, сугробы вздрогнули и осыпались, крышку схрона сорвало и отшвырнуло через ели, язык пламени взметнулся к небу.
— Разрыв-траву бросил, целый пучок наверное, — объяснил подшефный мальчик, неслышно возникший подле.
Он помог Илье подняться и отойти от греха подальше.
Схрон горел, трещал, что-то там в глуби лопалось, летели искры, сыпалась сажа.
— А скопцы где же? — нервно спрашивал Илья. — Все полегли?
— Иные изранены ушли, — охотно отвечал мальчик. — А многих побили, царствие им… (он перекрестил ножом подметку). Как они, значит, выскочили, вояки горемычные — ну, пошла потеха, приняли их в кулачки да всыпали с пылу горячих, — едва по твердому насту утекли в лес, кто в чем, которые и без сапог, обмаравшись конфузно… Хор-рошего песца им отвесили!
— Меня не было, — пожалел Илья.
— Давно мы до них, негожих, добирались, — рассудительно говорил мальчик, явно подражая в своих речах Ратмиру Мудрому. — Сколько они, остолопы, грядок у нас потоптали, сколько корыт поразбивали, грибниц извели — дьяволово, мол, семя — это ведь ни в сказке сказать… А сколько грибонош-одиночек сгинуло в этом урочище!
— А теперь?
— Что ж, лежбище мы ихнее разорили, — с удовлетворением отметил мальчик. — Теперь пропадут, будем верить, в сугробах — заметет к утру али задерет кто…
— Жалко, Главный Скопец ушел, базилевс-башка-заде! — азартно сокрушался Илья. — Не взяли!
— Ничего, не печалуйтесь! — успокаивал мальчик. — Он же в катакомбах прячется, а там… не очень… Следы древней канализации… Ходы узкие, зад, как успели заметить, выдающийся. Помните, в Книге — притча о страданьях Застрявшего?
Схрон догорал. На месте стойбища осталось пепелище.
Головешки постепенно заметало снегом.
Гимназисты деловито собрали походные переносные врата, воздвигли их на месте бывшего схрона, и Ратмир в окружении своей братии — к вящей славе десятивэшной — торжественно прибил к вратам «щит пращуров» все с тем же заветным знаком «XV».
И дале они пошли.
12
Шли и шли артелью и пели «Свечную», как все терялось в снежной мгле.
Дозорные с Евпатием во главе на легких лыжах бежали впереди. Подшефный мальчик-ординарец не отходил теперь от Ильи ни на шаг, то и дело хватал за рукав, но и этого ему, видно, показалось мало, он заявил, что ножки устали, и Илье пришлось тащить его на закорках.
Сразу вспомнилось: «Детство. Тогда для евреев еще было рабство. Я маленький. Горло в ошейнике. И папа вот так же, на плечах, везет меня, посапывающего, стылым утром, в бойцовник, в младшую группу…» Там они перед своими драками «на кулачках» гоняли прутиком по замерзшей луже маленький круглый клубень с колючками. Да, это было хорошее время, когда все только начиналось, когда Рогач-Косноязыка еще только замышлял Ледяной Бунт, подбирая в свою ватагу каждого, кто может носить меч, времечко прозрачное и поцарапанное, как лед той канувшей лужи…
Между тем мальчик, взгромоздясь и несколько успокоившись, счел необходимым развлекать Илью разговором.
— Сказывала мне школьная почасовица, учительница беспросветной судьбы, — затянул он у Ильи над ухом, — что у желтопузых косоглазых сынов Рыбников есть День Любованья Цветущим Снегом. Устраивают же себе празднички, съезжают с горки! А у нас, стало быть, нонеча — Денек Брожения Глухим Лесом. Хоть пройтись, подышать, послушать тонкий голос тишины… А то ж скоро грядет трудовая седьмица — о-опять стоять на ящике у алтаря, вытачивать там чего-нибудь для Руси…
Мальчик сумрачно плюнул Илье через плечо:
— Естественно, отец учитель, возникает желание расслабиться, вырваться из этой тягомотины, узреть незримое! Это как, помните, девочке родичи талдычат, что ангел принес ей братца: «Хочешь посмотреть братца?» — «Не-ет, — отвечает канашка, — я хочу посмотреть у ангела». Потому что хочется — необычного! Надо старательно пахтать хаос, и внезапно вглядеться, и тогда сквозь узор ветвей и угловатую форму снежинки, тающей на ладошке, проступает, — как на образке в детской, над кроваткой, скрытая картинка «Найди иудейчика» — какой-то тайный, дополнительный, глубинный смысл…
Мальчик уселся на Илье поудобнее, призадумался.
— Русь, скажем, мы обрели уже покрыту льдом, а что допрежь того было — лужи? А в них — кишащая жизнь?.. Или вот нисан — почему такое? Откуда идет? Это старина. Исконное. На санях, значит, еще ни-ни — завязнешь. Только пешедралом. По-книжному, конечно, ему другое прозвище — снежинь…
Илья двигался ровным шагом, поматывая головой, иногда слабо морщась, — свербел свищ, образованный неправильно сросшейся левой ключицей, сломанной давненько уже, на Масленицу, когда Илью по обыкновению возили по дворам в железной клетке и тыкали его через прутья вилами и палками с гвоздями.
Умненький мальчик постепенно затих и только бормотал что-то тихонько сам себе, кажется, на ходу учил заданное на дом:
— …в зиму невозвратно мелькнувшего моего детства немало льда тому назад было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту из-за дозорной Горы следы разрушенных Ворот и Башня да-да и тот самый Свод и лишь один песец седой в шатре мездра што сода…
Дозорные издали размахивали, сигналили лыжными палками, сообщали что-то, но Илья эту азбуку плохо знал, он улавливал только отдельные слова: «…рек…ле…блестеть». Однако мальчик-наездник проворно спешился, ловко соскользнув со спины Ильи, выволок из-под тулупчика укороченный самопал и, грозно щелкнув, взвел курки.
