Укол был не проблема – для обезболивания в кармане лежала ампула с лидокаином. Но вот с промывкой по-хорошему не получилось: как и в прошлый раз, санитарка-скала так надавила на поршень шприца, что всё опять полилось изо рта и носа. Ну а что вы хотели от бесплатной медицины?
В восемь настал час осмотра. Он проходил в процедурной и на том же стуле. Да и контингент сильно не изменился: тот же заведующий отделением и санитарка-скала. Вот только руки доктора выплясывали такой карамболь, что моментом я испугался, но потом приказал себе успокоиться и не паниковать. Санитарка-скала открыла журнал и что-то прочитала доктору, тот взял стальной блестящий инструмент и начал попадать мне в нос. Но вчера был праздник и награждение, поэтому он всё время промахивался – руки отказывались вести себя спокойно и продолжали свой дикий танец с саблями у меня перед глазами. Я уже подумал, что сейчас скажу нечто вроде «У меня ничего не болит, и пора бы вообще оставить меня в покое», но медицинские боги смилостивились, и железный предмет оказался в носу. Наклонившись и посмотрев внутрь, доктор многозначительно сказал «мммдааа», вытащил железку, махнул рукой и вышел. Медсестра начала что-то писать в журнал, а мне сказала: «Идите и позовите следующего».
Чем подкупала бесплатная медицина, так это чётким соблюдением правила «меньше знаешь – лучше спишь». В данном случае «мда» – это то, что сказал доктор о текущей болезни. И действительно, без лишней медицинской зауми. Уже к завтраку в голове наступало спокойствие, перераставшее в тихую уверенность, что всё идёт по плану.
Да, кстати, напротив нашей палаты была палата платная: полторы тысячи рублей в день. Одинокая огромная кровать, кондиционер, телевизор, и ко всему этому прилагалась персональная санитарка. Там обитал некий коммерсант, который целый день лежал, смотрел телек и куда-то постоянно звонил. Ходить за едой не надо, стоять в очереди на процедуры и уколы тоже: всё это делала прикреплённая к телу персональная дама в медицинском халате. Даже разговор по телефону не прерывался в таких случаях. Не подумайте чего – зависти не было, ибо у нас – веселье и компания, а там – сплошная грусть и одиночество.
Отдельно нужно описать то, что называлось завтраком, обедом и ужином. Начнём с того, где это должно происходить. Про это я не могу сказать ничего вразумительного даже сейчас. Ибо в течение дня всё менялось с точностью до наоборот: например, завтрак в приказном порядке заставляли кушать в палате, а на обед – всех вдруг выгоняли в столовую и строго-настрого запрещали есть в палатах. Сама еда, возможно, была вкусной и свежей, но до нас доходили явно не все продукты и не сразу. Вот как вы думаете, сколько нам выписывали и сколько мы получали масла в тарелки, если у санитарки на раздаче было язвительное прозвище «двести грамм»? Но что бы там ни говорили, а каши я наелся на год вперёд. Мне она нравилась, и ел я её с удовольствием.
Конечно, продукты можно было и покупать. Да, был холодильник – один на пять палат. Там разрешалось хранить только молочные продукты, только свежие и только не более суток. Для этого в каждом пакете лежала записка с датой покупки. За соблюдением этих правил пристально следили медсёстры. Можете себе представить движение возле холодильника, если учесть, что им пользовались одновременно более двадцати человек. Но больные возмущались как-то вяло, ибо понимали, что могут лишиться и этого.
Палату тем временем забили до отказа. Медсёстры принесли даже лавку из коридора, на которую положили какого-то наркомана, предварительно поставив ему капельницу. Без особых признаков жизни он пролежал целый день, и мы слегка заволновались: жив ли человек? Но санитарки сказали, что это уже не первый и даже не десятый раз, «так что не волнуйтесь, он ещё вас переживёт». На второй день наркоман встал, обвёл нас мутным взглядом, сказал: «Если что – я Сашок» – и пошёл курить. К обеду приехали его друзья, и после непродолжительных бесед он уехал, даже не сказав спасибо медсёстрам. Наверное, все эти нежности благодарностей и сопли прощаний настоящему мужчине не к лицу.
Жизнь в больнице – это немного другое, чем жизнь обычная. Но всё равно привыкаешь: вот сегодня тебя почти силком медсёстры вытащили посидеть в фойе и посмотреть в окно. В следующий раз, когда ты выходишь в то же фойе и в то же время, вдруг устраивался дикий скандал с элементами строгого выговора за нарушение какого-то внутреннего распорядка. Во двор выходить можно, но там негде посидеть. Я помню, что когда-то вокруг больницы было много лавочек, но потом, как мне объяснил сосед по палате, их все убрали, чтобы молодёжь ночью не бухала и не мешала людям болеть. Всё правильно – ничего не скажешь.
Три дня пролетели незаметно, и вот как-то утром медсестра спрашивает: «Почему ты не приходишь на укол?» Отвечаю, что стараюсь ходить на все свидания. Она открывает журнал и показывает графу, где стоят три моих пропуска. «Но мне никто не говорил!» – пытался возразить я. «А никто и не скажет», – последовал ответ. Железная логика. В общем, колоть стали утром, вечером, а теперь ещё и в обед.
Новый укол назывался «горячим», или, по-научному, хлористым кальцием. Выписали мне их восемь штук. Медсестра предупредила, что побочным эффектом является жар в промежности, поэтому его и назвали «горячим». Она набрала раствор и воткнула иглу в руку.
Шесть кубов пустить по вене, ребята, это дело не простое. Чтобы «переварить» такое количество раствора, вене нужно время. Но в бесплатной медицине его, этого времени, ой как мало! Поэтому уколола тётка мне так быстро, как только смогла. В результате чего на следующий день рука от локтя до кисти переливалась оттенками синего и зелёного цвета. Или вена не выдержала, или вообще промазала – не знаю. Рассосалось это только через неделю. Лишь потом мне поведали по секрету: если хлористый кальций попадает в мышечную ткань, то эта ткань сразу отваливается куском. Интересно, что случилось бы со мной, узнай я про это раньше, когда появился синяк на руке? До сих пор непонятно, про мясо наврали или нет, но даже после восьми уколов у меня ничего не отвалилось. Недели две только болела рука и как-то с трудом сгибалась. Повезло, что остальные уколы ставили в другое место.
III
Держась за стену и слегка потряхивая телом, я вышел из больницы через десять дней. На лице появилось что-то вроде улыбки: верилось, что ад закончился. Но на следующий день у меня появились странные боли в желудке…
Кололи мне не абы что, а жёсткие антибиотики (это я узнал потом, прочитав в истории болезни), и они, оказывается, вместе с заразой начисто снесли всю микрофлору желудка. Согнулся пополам я, ребята, на следующий же день после выписки. Ходить практически не мог, ибо каждое движение вызывало жуткую боль. Но ходить было надо, особенно в туалет. У кого был дисбактериоз – тот меня поймёт. «Надо было вместе с уколами «Хилак форте» употреблять», – говорила потом медсестра – соседка по подъезду.
В себя я начал приходить где-то в июле; вокруг буйствовало лето, которое я запомнил надолго. Ведь в начале июня мечтал позагорать на море: воистину, хочешь рассмешить Бога – расскажи Ему о своих планах.
P.S. Если кто подумал, что я имею что-то против докторов и санитаров, пусть сразу убьётся об стену. Я говорю всем докторам и иже с ними спасибо. Большое спасибо и низкий поклон, потому что они спасли мне жизнь. А вот говоря о получении бесплатной медицинской помощи, надо заметить, что это не совсем бесплатная помощь. Очень даже платная: на тот момент мой трудовой стаж составлял более четырнадцати лет, и каждый месяц я отчислял процент на страховку. В больницу же я попал первый раз и не знаю, накопил ли я на приличное ко мне отношение, но уж точно за этот период отстегнул на порошок, мыло и лидокаин. Отношение к людям – вот что сильно разочаровало. Хотя в равной степени это вина не только медперсонала, но и самих болеющих.
Если кому интересно, то заведующего через год уволили. Не знаю за что, но такие мелочи, как пьянство, даже не рассматривались – там были дела посерьёзней. Диетологам могу сказать, что за десять дней, проведённых в больнице, я похудел на тринадцать килограмм. Делайте выводы и пишите диссертации. И ещё – не болейте!
…Робинзон не был готов умереть: случай его не устраивал.
Хотя, может быть, вполне устроил бы, если бы представился в других обстоятельствах.
Одним словом, смерть – это вроде как бы женитьба.
Луи-Фердинанд Селин, «Путешествие на край ночи»
…печаль куда разнообразнее, чем кажется на первый взгляд.
Из статьи о творчестве Katharina Nuttall
Вместо пролога
Весёлые шаги свободы в начале двадцать первого века уже более чем аккуратно шелестели по стране, когда их наконец-то услышали на южных окраинах нашей родины. И теперь, с мая по сентябрь, на зелёных просторах лесополос и высоких трав невесть откуда взявшиеся клещи спокойно пили кровь и заражали геморрагической лихорадкой кого ни попадя. Ибо с наступившей демократией тихо закончилась эра обязательно-принудительной борьбы с паразитами, антисанитарией и всякой другой ненужной белибердой, придуманной коммуняками.
