Если изгои не ломаются, то из них вырастают Сталины и Наполеоны. Но мы не целим так высоко.
И вот жил-был маленький грузинский мальчик. Маленький, толстенький, добрый и смешной. Ну и финиш, конечно, был такому мальчику. Природа определила его в козлы отпущения юным джигитам. Его дразнили, щипали, били, обзывали, его обливали мокрым и обсыпали противным, подставляли подножку на переменах и подкладывали кнопку под попку на уроках. Жизнь среди детей гордого горского народа похожа на стажировку перед вечностью в аду.
Его звали играть, как рыбаки зовут червячка на рыбалку. Актер пользовался успехом в амплуа «мальчик для битья». Его заставляли таскать мелочь и папиросы, служить на побегушках и не моргать, получая «горячие без смазки».
Как вы понимаете, к порогу школьного возраста мальчик рассматривал жизнь как юдоль страданий и оплот несправедливости. Дать сдачи он не мог, а жаловаться не позволяла этика. И он стал избегать любого общения, как кролик мехового магазина. Он пристрастился сидеть дома, занимая себя какими-нибудь одинокими играми. Он что-нибудь мастерил, или разглядывал, или рисовал, или фантазировал. Он рано научился читать и обожал героические сказки.
И тут его к окончанию первого класса «за хорошие успехи в учебе и примерное поведение» наградили книжкой «Путешествия Гулливера». Старинного английского писателя Джонотана Свифта.
Сначала он стал листать картинки, и первая же картинка поразила его. На земле лежал огромный человек, могучий такой мужчина. А его опутывала ниточками толпа каких-то человечков ростом с палец.
На следующих картинках великан, явно добрый и рассудительный, хотя безмерно сильный, освободился от этих ниточек. Он стал принимать участие в делах этих гномиков. И, чем дальше тем больше, стал командовать маленькими человечками. Весь их парусный флот просто связал за веревочки и уволок. В конце концов, судя по всему, недобрые и неумные маципуськи горько рыдали, когда он послал их всех к черту и вообще уплыл из их поганой страны.
Ребенок часто провидит свою судьбу – словно в завесе времени открылась на миг дырочка в будущее. Мальчик ясно почувствовал (узнал), что когда вырастет большим – большим, как этот Гулливер! – то уедет отсюда к чертовой матери. В страну, где все такие же, как он. Большие, сильные, побеждающие всех! Добрые и справедливые.
Масштабы детского мира изменились. Он был Гулливер, а вокруг – всякая вредная и бессильная мелочь: это были его враги.
На его лице появилось выражение тайного превосходства над окружающими. Неуязвимый, побеждающий всех и добрый, он прощал им мелочность, слабость и бессильную злобу.
Это он так думал. А на самом деле его продолжали бить.
Он любил, делая уроки или просто играя в своем углу, ставить на стол книжку, раскрытую на картинке, и жить в компании с Гулливером. А потом, сэкономив деньги на завтраках, купил коробку пластилина и вылепил Гулливера – в зеленом кафтане, коричневой шляпе, белых чулках и черных туфлях. Отличный Гулливер.
А из остатков пластилина вылепил лилипутов. Было уже вылепил, но понял, что тут… открываются возможности! В конце концов, Гулливер с ними разобрался. Но есть и нерешенные проблемы! И в виде лилипутов вылепил своих врагов.
И стал над ними измываться по-всякому. Слова «психотерапия» он не знал, но жизнь резко улучшилась! Он бил их вместе и по отдельности, возил мордой в грязи и ставил в позорные позы. И в гробу он теперь их всех видал!
…Жутко подмывает поведать, что все его враги вдруг стали себя плохо чувствовать, болеть, тосковать, хромать, кашлять, и после каждой драки ложились в больницу с загадочной лихорадкой… увы, мечтать невредно, он и мечтал. Били больше – за нахальную улыбку. Но вкус жизни стал сладок! – хоть иногда… Как йог, он перемещался душой в счастливое пространство непобедимости.
Его впервые зауважали, когда он принес своего Гулливера на урок ручного труда по лепке. А лилипуты были с портфелями, рогатками и сигаретами, и вызвали расспросы не только учительницы, но и одноклассников…
Его приняли сначала в школьный кружок рисования и лепки, а потом при Дворце Пионеров. Он стал лепить собак, лошадей и сталеваров. И получил районную премию, областную, республиканскую.
А в школе получал пендели и подзатыльники. А дома лепил могучих воинов, и они безжалостно отрывали у его врагов все, что можно оторвать, жестоко и победно смеясь.
Что делали годы? Годы шли. Мальчики перестали бить кого ни попадя, вытянулись, повзрослели, стали провожать девочек домой и следить за своей внешностью. И только наш юный скульптор и читатель Гулливера оставался маленьким, толстеньким, добрым и смешным; и после школы ходил во Дворец пионеров лепить рабочих, колхозниц, спортсменов и пограничников с овчарками.
После школы он поехал в Москву и подал документы в Суриковский институт. На скульптуру.
Его работы оценили благосклонно, а экзамены он сдал хорошо. Кроме того, из Закавказья в том году никто на скульптуру не поступал, а места для национальных кадров включались в плановые разнарядки. Но:
На монументалистику, свою мечту, он не дотягивал по проходному баллу. Там сгруппировались люди серьезные и матерые. А на миниатюре место было. Ему предложили. А там – видно будет: кто отчислится, кто перейдет, на втором курсе посмотрим.
И надо сказать, в миниатюре он поистине нашел себя. Работы рождались на зависть. Изящные, эффектные, легкие – праздник вкуса и украшение интерьера.
Но все это был – подход, подготовка, тренировка; все это были – лилипуты! Мечтой его, идеалом, – высился к солнцу Гулливер… Статуя исполина как символ справедливости, и людишки у ног… Это был его великий секрет, его высокий смысл бытия, его ответ на вызов вечности, из которой однажды мы вышли на этот свет и в которую вскоре опять вернемся, уже навсегда.
Он подарил отцу его гипсовый бюст, и отец показывал его всем односельчанам. А когда он приехал на каникулы домой, к ним пожаловал лично секретарь райкома.
Мать принесла из подвала вино, а отец жарил в саду купленного на базаре барашка.
– А ты можешь сделать мой бюст – вот такой же? – дозируя, как воду с сиропом, лестное уважение и начальственную покровительность, спросил секретарь.
– Конечно, батоно, – поклонился студент.
– Из бронзы – тоже можешь?
– Конечно могу. Только бронзу студенту трудно достать…
– Сколько стоит? – обозначил решение проблемы секретарь. Он был мужчина, и он был грузин, и он был уважаемый человек, и не было таких денег в разумной вселенной, которых не следовало бы заплатить за свой бронзовый бюст. Вах!
…Так студент пощупал и померил материальный эквивалент таланта. Ему дали уяснить, что только от его желания зависит стать богатым. Чистый юноша посоветовался со своим желанием, и желание сказало, что он будет сущий идиот, если упустит такой шанс разбогатеть. «И тогда ты сможешь достойно помогать родителям, как настоящий серьезный человек из Москвы.
И вот тогда! – гремел и ликовал внутренний голос, раскатистый и гулкий, как откровение Гулливера, – тогда твои униженные враги подожмут свои мокрые хвосты, как жалкие шакалы. Они навсегда узнают, кто такие они – и кто такой ты!» Врагов у него, надо заметить, никаких и не было. Он был добр, щедр, приветлив, и отлично ладил со всеми. Но… детские обиды отпечатаны в нас пожизненно. Социальная психология с ее услужливой статистикой и понятия не имеет, сколько великих подвигов в истории произошло из детского жгучего желания разбить нос соседскому гаду.
В те времена у сильных мира сего советского пространства вошло в моду заказывать парадные портреты у художника Глазунова. Критики прощают подобный финансово-политический успех только покойникам, и чем больше грязи лилось на красиво ухоженную голову Глазунова, тем становились длиннее очереди на выставки и выше цены на картины. Заказчики вились и бились за место в вечности. Оригинал выглядел на его портрете похожим и красивым одновременно, что и является идеалом всех просителей. Это смешно, но вешать на стенку свой портрет работы Пикассо в манере кубизма почему-то никто не хотел.
Скульпторы облагодетельствовали страну уходящей за горизонт колонной трех лилипутов – бюстиками Дзержинского, Горького и, разумеется, Ленина («Лукич настольный»). Это была жестко обязательная программа фигурного катания, а дальше дозволялось выгадывать баллы за технику и артистизм по разным версиям. Миниатюристы предпочитали головы балерин, ученых и рабочих. У балерин была тонкая шейка и обтянутое лицо, у ученых мощный лоб, у рабочих надежные скулы. Бюсты Дважды Героев на исторических малых родинах походили на римских легионеров в исполнении Ричарда Бартона.
Первым в Москве собственным бюстом оснастил собственную квартиру писатель-соцреалист Иван Шевцов, автор нетленного романа «Тля». Там художники, понятные народу, плакали в жилет партийным секретарям, ища хоть у Партии защиту от развращающих веяний западного продажного искусства. Читатели восторженно ржали, Партия стеснительно молчала, а Шевцов, человек маниакальной аккуратности, каждый день лично стирал замшевой тряпочкой пыль истории со своего благородного бронзового чела. Гости шизели. Однажды он буквально возложил подаренный ему букет к подставке бюста в прихожей. Шевцов был гений самопиара, опередивший свою эпоху.
