– Ор-ригинальная точка зрения, но похожа на правду, – поддакнул Сорокин.
– А потому мы, аграрии, и есть главные хранители народной сытости, – витийствовал то ли в шутку, то ли всерьез, Николай Прокопьевич. – А следовательно, государственной мощи. А где, скажите, эта народная сытость хранится?
Майор пожал плечами растерянно.
– Да я… в сельском хозяйстве не очень… в полях, наверное?
– Э-э, с полей еще продукцию получить надо, – довольно заулыбался сосед. – Земелька, она, конешно, кормилица… Но не тот урожай, что в стерне, а тот, что на столе… Хранится народная сытость, батенька, в кладовых наших – элеваторах. Золотой стратегический запас страны – хлеб! И мы, хлеб-инспекция, к охране этого золотого запаса приставлены.
Сорокин кивал понимающе, выпивал послушно – по чуть-чуть, дел на завтра запланировано много, но к водке он устойчив был, этому его в свое время учили, – и думал с завистью о том, что есть же счастливые люди, любящие свое ремесло, которые могут вот так же, как Николай Прокопьевич, публично гордиться своей профессией, жить с душой нараспашку, и взахлеб рассказывать о себе первому встречному, не таясь и не маскируясь.
.– Хлеб, он ведь что? Вернее, кто? Живой организм! – просвещал его, между тем, сосед. – Зерно, оно ж дышит, чувствует. И нуждается при хранении в бережном уходе. Как младенец. И, ежели уход плохой – помереть может. А потому его вовремя поворошить, проветрить, просушить требуется. Согреть в холод и в жару остудить. Следить, чтоб микробы не расплодились, от хворей разных лечить. Все это на элеваторах должно делаться. Не приведи бог, какой катаклизм, а он вот он, хлебушек-то, зерно к зернышку, в целости и сохранности. Но на элеваторах тоже люди работают. Со всеми свойственными им, так сказать, слабостями. Проще говоря – разгильдяйством. Вот я и налетаю на них время от времени – с инспекцией. Что да как, в целости ли общенациональное достояние, в сохранности?
– Так ведь все теперь вроде частное, – удивился Сорокин. – И элеваторы, и запасы зерна.
– – Э, нет! – со значением погрозил ему пальцем собеседник, – на здешнем хлеб из госрезерва хранится. Но это – тс-с-с, – прижал предостерегающе палец к губам Николай Прокопьевич, – большая государственная тайна!
Выболтав майору еще несколько стратегических тайн того же масштаба, сосед повалился на койку и заснул, беззаботно всхрапывая, а Сорокин еще долго ворочался, мучимый бессонницей, которая, конечно же, была следствием хронического стресса, и думал о том, что по выходу на пенсию не пойдет ни в какие коммерческие структуры, а купит избушку где-нибудь в лесной чаще… заимку, да, именно заимку, и будет жить там отшельником, разводить, например, пчел, а временами проверять элеваторы… А потом на него вдруг навалился толстый сосед, принялся душить, и, дыша перегаром, впиваясь сильными, привычными к сохе пальцами в беззащитное горло майора, подвывал злобно:
– К-куда дел золотой запасец?! Слопал?! Вот я нутро-то твое вскрою и верну общенародное достояние!
Сорокин проснулся в ужасе, открыл глаза, по которым резанул беспощадно бьющий в окно солнечный свет, и понял, что наступило утро. Глянул опасливо па соседа, но он, по-видимому, ушел уже давно, встав, как всякий аграрий пораньше и аккуратно заправив за собой койку.
«Нервы», – жалея себя, подумал майор и, нашарив в сумке бритвенный прибор, отправился в туалетную комнату.
Сорокин еще в самом начале служебной карьеры застал период всесилия КГБ, имевшего агентуру практически в каждом мало-мальски значимом учреждении, предприятии, но те времена безвозвратно миновали. Граждане свободной России на контакт со спецслужбами шли неохотно, от сотрудничества отказывались, никакие идейные соображения государственной безопасности их не вдохновляли, а денег на работу с негласными информаторами отпускали столько, что на них позариться мог разве что бомж или ни черта не знающий, выживший из ума пенсионер. А начальство давило, требовало с оперативников списки «доверенных лиц», и те, не мудрствуя лукаво, заносили в них под вычурными псевдонимами ничего не подозревавших родственников, а отпущенные на поощрение «источников» средства пропивали или пополняли ими скудный семейный бюджет.
И все же настоящие агенты были – в основном с той, советской еще, поры.
Встречу с одним из них, известным под конспиративной кличкой Пеликан, майор накануне по телефону условным кодом назначил в кафе на первом этаже Дома колхозника.
Пеликан работал учителем в местной школе, с КГБ, а затем его приемником – ФСБ сотрудничал давно. Лет двадцать назад его подловили на гнусной истории, связанной с любовными играми тридцатилетнего преподавателя и пятнадцатилетней ученицы, пригрозили судом /«вы знаете, что делают с осужденными по этой статье в зоне!»/, оглаской /«с профессией учителя распрощаетесь навсегда!»/, распадом семьи. Впрочем, семья Пеликана и так распалась, жена, будто почуяв неладное, ушла, забрав с собой сына, а вот спецслужба вцепилась намертво и вела, несмотря на смену общественно-политического строя в стране, передавая от одного резидента другому.
Сорокин ранее с Пеликаном не встречался, знал его только по фотографии да редким, в основном пустяковым оперативным отчетам, и потому, когда в бар вошел худой высокий мужчина с длинным клювовидным носом – и впрямь пеликан, – узнал его сразу и помахал приветливо:
– Вениамин Георгиевич! Коллега! Пожалте к моему столику!
Пеликан, в чьей квартире накануне вечером раздался звонок, и безликий голос поинтересовался буднично, можно ли зарезервировать столик в кафе Дома колхозников часиков в десять утра, и ожидавший встречи с оперативником, изменился в лице. Присев на свободный стул, он зашипел заполошно, прикрывая губы рукой.
– Какой я зам коллега?! Вы с ума сошли? Раскрыть меня хотите?! У вас же на физиономии гэбистская принадлежность написана. Как у нашего дорогого президента Путина! Присылают на связь кого ни попадя… Так и ценного агента провалить недолго!
– Ну, Вениамин Георгиевич, чего это вы так перестраховываетесь? – Сорокин кивнул на соседние столики. – Гляньте, вокруг люди командированные, завтракают, пивком похмеляются, и ни о каких секретных делах наших с вами не думают. Я тоже – из управления образования. Инспектирую готовность школ к новому учебному году. Могу и документ соответствующий показать.
– Знаю я, с какого вы… управления, – нервно утирая потный лоб несвежим платком, пробормотал агент.
– Угощайтесь, – пододвинул к нему непочатую бутылку пива майор и подмигнул заговорщески, – для конспирации!
– Для конспирации лучше б водочки, – наливая себе в стакан, буркнул Пеликан.
– Не время, – строго отрезал Сорокин, а потом напомнил задумчиво. – Вот вы, Вениамин Георгиевич, давеча себя ценным агентом назвали…
– Я?! – поперхнулся Пеликан.
– Ну да. Провалите, мол, ценного агента, то да се… Что ж, у вас появилась возможность подтвердить еще раз свою полезность… для органов.
– В смысле? – напрягся тот,
– В смысле дать информацию по интересующим нас вопросам.
– Вот где у меня ваши вопросы, – резанул себя ладонью по худой шее Пеликан. – Думаете легко столько лет вести двойную жизнь, стукачить…
– Ну-ну… – поморщился майор. Он терпеть не мог такого вот интеллигентского самоедства сексотов, и, часто сталкиваясь с подобным по долгу службы, знал верный способ борьбы с муками совести агентуры. – Да, кстати, Вениамин Георгиевич, совсем забыл… Тут для вас… хм… премиальные. – Сорокин достал из внутреннего кармана пиджака тощий конвертик, протянул через стол собеседнику. – Три тысячи рублей. Понимаю, не густо. Но у государства сейчас, как вы знаете, трудный период…
– Вечно у вас… периоды, – оттаял при виде конверта Пеликан. – Раньше, бывалыча, тоже на временные трудности эпохи социализма ссылались. Сунут две сотни рублей – и крутись, как хочешь. А настроения антисоветские в обществе нарастали. И я, между прочим, о том постоянно сигнализировал.
– Расписочку… Вот здесь псевдонимчик черкните, – подсунул ему заранее заготовленный текст майор. Спрятав расписку в карман, он откинулся на спинку стула, с удовольствием осушил стакан пива, и, утирая губы бумажной салфеткой, сказал. – А интересует меня, коллега, информация об экстремистских и террористических организациях в вашем городе.
Учитель икнул, вытаращил глаза испуганно.
– Эк… экстремистских?!
– Ну, это, конечно, громко сказано, – успокоил его Сорокин. – Я имею в виду группировки какие-нибудь тайные… В молодежной среде. Нацболы, троцкисты, маоисты и прочие революционеры…
Учитель тоже приложился к пиву, облизнулся – язык у него оказался удивительно длинным. Не пеликан, а ящер какой-то… Птеродакль! – усмехнулся сравнению майор.
