– Слушай, Эд, мы же завтра в камбузный наряд заступаем. Надо нам с тобой в хлеборезку проситься. В хлеборезке – самая лафа, точно тебе говорю!
– Вован, ты прошлый раз говорил, что самая лафа в греческом зале, а позапрошлый раз, что на лагунах, а позапозапрошлый, что бачковым. И везде мы с тобой как каракатицы были заёбанные и воняли комбижиром.
– Не, ну чё ты… В греческом зале зато повариху сняли!
– Не, ну если то, что, пока ты её фачил, я вместо неё кашу по бачкам раскладывал, считается, что «сняли», то да, было дело, конечно.
– Ну начинается утро в деревне!
– А ещё, когда ты курил, сидя у неё на коленках, а я отдувался перед двумя ротами пятикурсников за то, что каша в бачки не так наложена, то мне показалось, что сексом-то я тоже занимался. А вернее, со мной.
– Зато другу помог, чо. Почётно же! Не ссы, проедет и по твоей улице грузовик с сахаром!
Проехал, конечно, только ни я, ни Вова, лёжа тогда на скамейке, и не предполагали, что грузовик будет такого размера. Не знали мы, мечтая о хлеборезке, что один из нас погибнет, а второй будет мотаться всю жизнь по городам и странам, но хуй с ним, хотя бы жив останется.
– Ну, Эд, ну подумай сам: хлеб загрузил, порезал, выдал, хлеборезку почистил – и всё, считай, свободен! И делать нечего, и хлеба свежего сколько хочешь!
– Вован, вот у вас, спортсменов, есть один недостаток: вы хреново выстраиваете логические цепочки. Вот скажи мне, друг, как эта тонна хлеба попадает в хлеборезку? А лотки из-под него куда потом деваются? Трансглюкируются, может? Так что-то я трансглюкатора-то как раз и не заметил у нас на камбузе.
А Вова был кандидатом в мастера спорта, между прочим, по подводному ориентированию. Не знаю, что это за вид спорта, но плавал он так, что дельфины в севастопольской бухте чесались от зависти в подмышках, плевались и уплывали жить в Турцию. Вот вы много дельфинов видели в Севастополе? Это потому что там Вова несколько лет жил. Я плавать любил всегда, но для Вовы это понятие было вообще возведено в абсолют – любую свободную минуту он считал необходимым потратить на море.
– Эд, погнали на Сухари, занырнём! У нас полчаса ещё до уборки бачков со столов!
Сухари – это бухта Сухарная, которая была как раз под нашим камбузом и абсолютно не была приспособлена для купания, но разве могло это остановить двух дельфинов, пусть и с ногами? Как, впрочем, не могло их остановить и то, что бухта была под практически отвесной скалой за забором училища, территорию которого покидать было строжайше запрещено.
Однажды нанырялись с ним и сидим на деревянном пирсике из трёх досок, Вова курит, а я рисую ему спичками обгоревшими силы, которые возникают при закручивании двутавровой балки.
– Ой, ребята, а вы курсанты? – на пирс приползли две местные девушки подозрительной наружности. Мы с удивлением посмотрели на наши синие форменные трусы, на сложенную в кучку робу, и Вова сказал:
– Нет, прекрасные незнакомки, мы инвесторы из Австралии, ищем, где бы нам тут припарковать нашу шикардосную яхту.
– Ой, да вы ещё и шутники!
– Да, но только у нас сейчас сессия, и поэтому нам некогда отвлекаться на менее прекрасные, чем сопротивление материалов, вещи!
Те вроде как отстали, но ненадолго, когда мы перешли от скручивания к изгибанию, они опять напомнили о себе:
– Мальчики, а достаньте нам крабиков!
– Они же флиртуют сейчас с нами, да? – прошептал Вова.
– Ну очевидно же!
Вова молча нырнул на глубину метров в пятнадцать и выплыл оттуда с камнем размером с мою грудную клетку.
– Вот, – кинул он каменюку к ногам приставучих барышень, – поковыряйтесь: тут парочка точно есть, а нам обратно на службу пора!
Но этот случай был в наш прошлый наряд по камбузу, а в следующий мы планировали стать хлеборезами.
– Эд, ну ты вечно всё опошлишь! Подумаешь, лотки! Зато бачки мыть не надо!
– Резонное замечание, чо уж! Давай рискнём, конечно!
С соседней скамейки кто-то нагло захрапел в тишину уже почти украинской ночи.
Мы, ошарашенные, сели. Отовсюду начали появляться остальные, не менее изумлённые головы. Понимаете, когда двадцать семь человек не могут уснуть, а один вдруг начинает храпеть, то это – форменная наглость. А если двадцать семь человек – курсанты военно-морского училища, то это ещё и крайне отчаянный поступок, опасный для здоровья. Мы собрались кружком вокруг храпящего курсанта по прозвищу Слон и стали держать совет, как его наказать. И если вдруг вы всё-таки кончали институт благородных девиц или схожее с ним учреждение, то вот это как раз то самое место в рассказе, на котором вы должны остановиться и, поборов своё любопытство, перестать читать.
Стандартные приколы типа «барабан», «велосипед», «аэроплан» и «муравьи» мы сразу отмели как технически невыполнимые. Сейчас расскажу про них, ведь люди со слабой психикой читать уже перестали, я же их попросил об этом в предыдущем абзаце.
«Барабан». С испытуемого стаскивается одеяло с целью обнажить его грyдь, на грудь бросается раскалённая на зажигалке монета и накрывается сверху тазиком или железной кастрюлькой.
«Велосипед». Спящему человеку между пальцев обеих ног вставляются свёрнутые в трубки бумажки и поджигаются.
«Аэроплан». Вы же представляете себе, как устроена панцирная кровать? Так вот. Из специальных зажимов на спинках вытаскивается сам каркас и ставится обратно сверху, но так, чтобы цеплялся он только микронами. И если человек бухается на свою кровать просто жопой, то он отбивает себе жопу об пол. Ну, максимум получает спинкой по плечу или ломает ключицу. А если человек, как гусар, плюхается на кровать всем телом, да ещё с разбегу, то вот это и есть то, что называется «аэроплан».
«Муравьи». Самый коварный трюк. Вокруг матраса боевого товарища наматывается крепкая нить. Конец её, с достаточным запасом, крепится снизу, кровать застилается до первозданного вида. Тут главное не уснуть раньше, чем жертва, а вот когда жертва засыпает, то тот, который спит на соседней койке, аккуратно достаёт конец нити, затягивает его к себе под кровать и начинает медленно наматывать. Трюк этот при должной подготовке и организации способен свести с ума слабоподготовленный мозг и привести к полному коллапсу психики испытуемого. Конечно, сначала он не хочет просыпаться и пытается вытряхнуть муравьёв или крошки из-под одеяла не вставая. Потом он вскакивает и стряхивает их руками. Потом он снимает простыню и вытряхивает её в окно или коридор. Потом он просит разрешения включить свет в каюте, но ему говорят, что он охуел вконец и нехер жрать под одеялом, тогда и крошки колоться не будут…
А тут что – ну спит Слон на лавке под синим небом и спит, как его отчебуречить-то? Не из лёгких задачка, да? Но не для будущих стратегов! Тихонечко подсвечивая себе спичками, мы с помощью пилоток расслабили гайки снизу под досками на скамейке со Слоном, распределили роли, шёпотом их отрепетировали на соседней скамейке и потом…
Шестеро человек взялись за доски скамейки с обоих концов и под управлением седьмого начали ритмично изображать ими продольную волну. Остальные начали вслух изображать страдание и горе с треском рвущихся тельняшек, они орали: «Земля уходит из-под ног!», «Трещина, ребята, осторожно, ОГРОМНАЯ трещина!» и «Мы все умрём!» или просто «Аа-а-а-а!!!».
Знаете, до этого, когда я смотрел всякие мультики с сюжетами, где герой мгновенно перемещается в случае опасности на большие расстояния и высоты, то я думал, что это всего лишь фантазия авторов. Но нет, видимо, просто их авторы в своё время тоже учились в военных училищах. Слон, который мирно похрапывал на лавочке под фривольно мерцающими звёздочками, ровно через одно моё моргание стал ближе к этим самым звёздочкам на одну липу. Ну не на целую липу, а на ноль восемь её высоты. А какие у него были глаза! Боже ж мой, их было видно с земли даже в темноте!
– Хуясе, – сказал я, – и этот человек не может подтянуться два раза?
– Я думал, что такие скорости при нашей гравитации вообще невозможны! – поддержал меня Вова.
– Да ладно, Вова, не пизди, помнишь, как на мачте от акулы спасался?
И все начали в красках и соку вспоминать тот самый случай с Вовой и акулой, даже не сразу услышали писк Слона с липы:
– Ребята-а-а! А помогите мне слезть! Как мне слезть-то теперь, ребята-а-а?
Помогли, конечно, не садисты же. А было то землетрясение на самом деле или не было его вовсе, так никто из нас и не почувствовал.
И в хлеборезке оказалось ровно так, как я и предполагал. Сначала мы с Вовой таскали миллиард (по ощущениям) лотков с хлебом на второй этаж, потом резали этот хлеб в постоянно ломающейся и клинящей хлеборезке, потом ещё ремонтировали лотки, которые расшатались и из которых торчали гвозди, и грузили их обратно в машину. Заебались, как каракатицы, но да – комбижиром от нас не воняло.
И вот понимаете, ну чем наша мечта о хлеборезке была мельче мечты о мире во всём мире в ту ночь? Мир во всём мире – вот же он вокруг нас прямо сейчас, во всяком случае, в данный момент и в данной части мира. В темноте бубнят о чём-то своём наши товарищи, в траве стрекочут насекомые, которых, видимо, забыли оповестить о надвигающейся опасности, ласково шуршит тёплое море совсем рядом, где-то на северной стороне орёт кто-то пьяным голосом песню ВИА «Сектор Газа», в самом городе за огоньками в окнах домов нас ждут девушки, и не все ещё даже знают об этом, но мы-то знаем, что никуда они не денутся… То есть жизнь полна жизни, уж не взыщите за тавтологию, и только мечты о хлеборезке не дают покоя двум мечущимся душам в полоску.
