Ознакомительная версия.
– Je suis étranger. Je suis Français. Je suis le correspondent du magazin «L’Express». Je m’appele Patric Lessage… J’ai arrivé pour ecrire l’article sur les reformes economiques et politiques en Russie[39].
И тогда Илья закричал, заорал – всем – то, что сам только сегодня узнал, ту коротенькую, состоящую всего из двух слов благую весть.
– Он есть!!! – закричал Илья, но страшный, чудовищной силы пинок кованым армейским ботинком смешал слова и буквы – так, что получилось: – Не-е-е-есть!!!
Наверняка многие в округе слышали крик, но наверняка также – никто ничего не понял, в нем не было смысла: интонация ужаса и боли победила смысл.
Несколько метров Илья пролетел по воздуху, как прыгун в длину, перебирая при этом ногами, шлепнулся на четвереньки, пробежал так по инерции немного, вскочил и, скуля, держась обеими руками за ушибленную задницу, скрылся в темноте.
Где-то в стороне, в невидимых сараях, глухо закукарекали петухи.
5
– Стой-ка! – обрадованно закричал Владимир Иванович, увидев из машины свет в угловом окне панельной пятиэтажки. Перемахивая через две ступеньки, он быстро поднялся наверх, хотя это было и непросто: из груди выскакивало сердце, а с ног сваливались великоватые генеральские ботинки.
Перед фанерной дверью Печенкин остановился, переводя дух и прислушиваясь. Оттуда доносились гитарные переборы. Дверь была не заперта. Владимир Иванович легонько толкнул ее и вошел.
Все было как всегда: Геля полулежала на тахте и, внимательно вслушиваясь в мелодию, наигрывала на гитаре. Печенкин улыбнулся и присел на табурет, отдыхая. На низком треногом столике рядом с тахтой стояла бутылка водки, рюмка, соленый огурец, колбаса, хлеб.
Все было как всегда: те же выцветшие бриджи и старая, завязанная узлом на животе ковбойка.
– А, Печенкин, – поприветствовала Геля гостя, на мгновение оторвав взгляд от гитары.
– Улетаю, – сообщил Владимир Иванович.
Геля кивнула, не поднимая глаз.
– Далеко, – добавил Печенкин.
Геля снова кивнула.
– И надолго, – закончил он.
Геля вздохнула, отложила гитару в сторону, налила в рюмку водки.
По лицу Печенкина пробежала судорога страдания.
– Плохо выглядишь, – заметила Геля. – Ты не заболел?
– Нет, – ответил он, глядя на ботинки генерала.
– А нос почему красный?
– Простудился.
– А говоришь – нет, – укорила она и, подняв рюмку, прибавила жизнерадостно: – Как говорят евреи: лэ хаим – за жизнь! – Лихо опрокинув в себя водку, весело захрустела огурцом.
– Слушай, какое сегодня число? – живо поинтересовался Владимир Иванович.
– Число? – Геля задумалась и повторила: – Чис-ло… – Схватила гитару и стала торопливо подбирать мелодию: видимо, это слово – «число» – затронуло ее ассоциативный ряд. Кажется, мелодия наконец сложилась…
– А где Володька? – испуганно спросил Печенкин. Только сейчас до него дошло, что Геля не беременна, совсем ни капельки не беременна.
Она подняла на него радостные светящиеся глаза и сообщила:
– А я новую песню сочинила. Называется «Маленький человек ушел».
Владимир Иванович встал и отвернулся к окну. Страшное, составленное из красных букв слово висело над Придонском: ПЕЧЕНКИ.
Она не предложила спеть свою новую песню, а он не попросил – ушел неслышно.
Глава тридцать третья. ВСЕ В ПОРЯДКЕ! ЭТО Я ТАК…1
Какая-то была бесконечная ночь, никак она почему-то не кончалась…
Печенкин торопливо выбрался из «Волги» и вбежал в домик охраны. Голая дебелая баба метнулась, скрываясь в смежной комнате. Навстречу, застегивая на ходу штаны, выскочил охранник. У него была опухшая от пьянства рожа – видно, пока хозяин гулял, слуги тоже даром времени не теряли.
– Где Илья? – сердито спросил Печенкин.
– Илья? – спросил охранник.
Владимир Иванович плюнул в сердцах и заторопился на территорию усадьбы. Там было безжизненно и темно. Какой-то человек, маленький, жалкий, припадая на обе ноги, бежал вдалеке.
– Илья! – крикнул Владимир Иванович. Да, это был Илья. Печенкин обрадованно улыбнулся и, вскинув руку, изображая викторию или по-нашему козу, закричал: – Летим, Илюха!
Илья остановился, посмотрел на отца и побежал дальше – тяжело, медленно, припадая на обе ноги. Он бежал в сторону «Октября».
2
Владимир Иванович вошел в темное фойе, нашарил на стене ряд выключателей, стал щелкать ими, но свет почему-то не зажигался. Замерев, он услышал скрип и стук фанерного сиденья в зале. На улице было темно, в фойе – темней, чем на улице, а в зале была абсолютная, беспросветная темнота.
– Илья, – позвал Печенкин, – ты здесь?
Сын не отозвался.
Владимир Иванович прощально глянул в сереющее пространство фойе – словно глотнул воздух перед тем, как глубоко нырнуть, – и стал погружаться в темноту зала, выставив перед собой, как слепец, руки и осторожно передвигая ноги. Он добрался до бокового кресла без приключений, опустился в громко скрипнувшее сиденье и облегченно вздохнул.
– Ну что, Наиль, заводи свою шарманку! Знаешь, что нам на дорожку поставь? «Бродягу»! – Печенкин прокричал это явно шутя, зная, что никакого Наиля в проекторской нет. Да он сейчас и не нужен был.
А-ба-ра-я,
Бродяга я,
Никто нигде не ждет меня,
А-ба-ра-я! –
пропел Владимир Иванович, надеясь, что Илья подхватит. Илья, однако, не подхватил.
– Экспорт-импорт! Это вещи отсюда туда, а оттуда сюда! – задорно выкрикнул Печенкин и озадаченно послушал в ответ тишину. – Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор, – теряя надежду, сам особенно не веря в эти слова, проговорил Владимир Иванович и помолчал, размышляя. – Не нравится? Я знаю – тебе другое нравится… А я и другое могу – пожалуйста! Как там:
Камень на камень,
Кирпич на кирпич,
Умер наш Ленин
Владимир Ильич.
Нет, он не умер,
Он вечно живой…
Будет он… вечно
Стоять над тобой!
Но даже и на это Илья не откликнулся. И тогда Владимир Иванович закричал – нервно, истерично почти, не выдерживая больше пытки темнотой:
– Свет, сапожники!
И в то же мгновение на фоне едва различимого прямоугольника экрана беззвучно пробежал человек.
– Ну, Илья! – обиженно воскликнул Владимир Иванович, вскочил, рванулся вперед, ударился о спинку переднего кресла, перекувырнулся и с грохотом повалился на пол.
3
На чердаке было светлей. Илья лежал на своей кровати, укрывшись с головой чем-то красным, – спрятался, затаился. Владимир Иванович улыбнулся, подошел к арочному окну, посмотрел вниз. С прибытием хозяина имение на глазах оживало: зажигался свет в окнах особняка, бегала, суетилась прислуга, из ворот гаража выезжал «мерседес». Печенкин нашарил рукой шпингалет, распахнул створку окна, пронзительно свистнул и закричал:
– Эй! «Роллс-ройса» запрягайте! На нем поедем!
Те завертели головами, заметили хозяина, заспорили между собой и стали загонять «мерседес» обратно в гараж.
Печенкин с хрустом расправил плечи. Силы возвращались к Печенкину.
– А ты знаешь, какой мне сон сегодня приснился? – воскликнул он, вспомнив неожиданно. – Как будто летим мы с тобой на нашем «фальконе»… Летим, значит, а потом я Фрицу говорю: «Дай Илье порулить немножко». Ты представляешь? – Владимир Иванович смущенно засмеялся и прибавил, посерьезнев: – Ну, он, конечно, не дал… немец…
Илья молчал и не шевелился. Владимир Иванович вздохнул.
– Пощиплют они меня без меня, обкусают, обгрызут… Букву «нэ» уже схавали, хоть бы «пэ» осталась, когда вернемся… Мироеды московские… Ну и чёрт с ними! Мы с тобой вернемся, хоть с нуля начнем, а все равно их в соответствующее положение поставим. Да мы их всех… в замазку сомнем, щели в окнах будем промазывать, чтоб не дуло!
И на это Илья не отозвался.
Владимир Иванович понимающе усмехнулся, подошел, присел на край кровати.
– И насчет этого ты не расстраивайся, – осторожно заговорил он. – Чему бывать, того не миновать… Седьмое чудо света, тоже мне! Или восьмое? «Рюмка» – правильно ее народ прозвал! Русский народ – он на язык меткий. Рюмка – она рюмка и есть. Хрусталь для того, чтобы пить из него! А не молиться… Так что не ты виноват, а я! Ну ничего, я вину свою искуплю. Вернемся, я на том самом месте настоящий храм поставлю! Каменный! Цемент – на яичном белке. На века, как раньше строили! Не золотое, а простое… «Ко-ко-ко… Снесу я вам яичко не золотое, а простое». Я все думал, про что сказка, любил ты ее слушать, когда маленький был, до пяти раз, бывало, тебе читал, все еще и еще, а я читал и не понимал и потом никак понять не мог: чем же простое лучше золотого? Не мог понять, про что она… Или про кого… Теперь понял – про меня. – Печенкин смущенно улыбнулся. – Ко-ко-ко… Снесу я вам яичко, не золотое, а простое… И не содрогнется… Не содрогнется! Не такое видела… Ну вставай, сынок, вставай.
Ознакомительная версия.
