– Во-о-о-лк, волк! – испуганно взвизгнула беременная Татьяна. – О Боже…
Сквозь плотно спеленавшую перелесок пургу послышался сначала отдалённый, потом более отчётливый вой существа природы другой. Не прошло и минуты, как этот пронзительно-протяжный звук оказался уже на расстоянии метельной видимости. Петляя меж стоящими на его пути сухими березами, волк несколькими длинными прыжками выскочил на менее заснеженную поляну и бросился наперерез уже взмокшему от работы коню. Он же, словно угадав замысел зверя, устрашающе и с мыслью «За мной ведь – беременная женщина и мальчишка» заржал и сделал резкий поворот вправо. Но побледневшая от испуга Татьяна судорожно стала натягивать левую возжину, пытаясь вернуть коня на прежнюю дорогу. А он, недовольно всхрапывая и мотая головой, уже не подчинялся велению своего кучера и упрямо набирал скорость по ясному только ему маршруту.
– Да отпусти ты вожжи-то, не мешай коню! – крикнул сестре Аркадий. – Он задумал что-то своё, теперь вся надежда лишь на него…
Она закрыла голову огромным воротом тулупа и глухо зарыдала. Парнишка же словно понял своё мужское предназначение и съёжился. Оттого, что через минуту-другую их может настичь настырно бегущий по санному следу дикий зверь. его длинно-серое, с чёрной полоской по спине, пышущее голодной энергией туловище уже было так близко, что ещё несколько прыжков – и оно окажется на санях. На санях, которые сейчас старательно пытается увезти подальше от этого преследующего их зверя такой же серый, как он, с чёрной гривой Важный. Пятиклассник присмотрелся к вытянутой волчьей морде с полуоткрыто-дышащей пастью и подумал: «Погнал его за нами в такую погоду только голод… Вокруг же ничего живого, не отстанет он от нас… Надо что-то делать». И словно кто-то невидимый прошептал ему на ухо:
– Огня ему, огня…
«Точно, мне же об этом папаня как-то рассказывал, – подумал Аркаша, разворачиваясь в санях лицом к уже настигающему его волку. – Только вот спички… Ах, кажись, они в «сидорке» вместе с хлебом и солью, что нам маманька в дорогу снарядила». Быстро развязал прикрытый сеном узелок и – с облегчением глянул на всё ещё находящуюся в шоке сестру.
– Сейчас мы его, Танюша, сейчас, – пробормотал без всякой надежды быть услышанным брат. Достал коробок, в котором сохранилось с десяток ещё не отсыревших толстых спичинок, и вырвал из-под себя большой клок сухого ковыля. Сделал несколько резких движений слегка закоченевшими пальцами и бросил ярко загоревшуюся сенную порцию чуть ли не в сверкнувшие у самих саней глаза зверя. Тот в растерянности остановился и издал пронзительно-протяжный вой. Но очередная волна порывистого со снегом ветра вскоре погасила это пламя, и оскорблённый поведением парнишки волк опять ринулся догонять вконец уставшую санную повозку.
– За что же такая напа-а-асть! – почти выкрикнул в утихающую пургу, чувствуя свою беспомощность, прослезившийся Аркаша. Но внутренний голос успокаивал: «Твой же огонь волчару остановил. Значит, надо ещё и ещё».
И парнишку осенило новой мыслью. Он оставил на всю ширину заднего края саней «валик» сена, а своеобразный кювет между ним и собой засыпал снежным перемётом, который плотным кольцом обхватил Танин тулуп. Несколько раз чиркнув спичкой, зажег эту полоску – и точно огненная граница пролегла между добром и злом. Волчища опять остановился и с завыванием закружился на отсвечивающем белизной снежном пятачке. А оглянувшийся на это Важный, словно одобрив легким ржанием действия юного кучера, ещё с большей скоростью понёс своих седоков в вечернюю даль.
Они же сейчас ничего не понимали: куда, зачем и какой дорогой несётся их уже никем не управляемый конь. Подкладывая в горящую полоску всё новые порции сена, Аркаша тут же добавлял и горсточки снега. Благодаря такому контрасту этот быстро передвигающийся костёр временами больше походил на тлеющие сырые поленья, которые выбрасывали в сторону волка лёгкие язычки огня вперемежку с густым сизым дымом. Не видя более преследований зверя, мальчишка постепенно успокоился, даже разомлел от идущего к нему тепла. И, забывшись, засопел так, что больше ничего уже не видел и не слышал.
Вернули сознание лишь какие-то резкие толчки да конское ржание. Аркаша приоткрыл глаза и не поверил самому себе. Это взмокший до пенных пятен Важный уже стоял у родной конюшни и ритмичными движениями саней взад-вперед оповещал их с Таней о ночном прибытии домой…
– Важный, мой любимый… отважный Важный! – нежно дотронувшись до его пышущих паром ноздрей, стыдливо прошептал пятиклассник. – Прости меня, гадкого пацанёнка… за ту осеннюю выходку… прости.
А тот в ответ вскинул вверх большую, с длинной чёрной гривой, лошадиную голову. И так весело заржал, как будто завидел после долгой разлуки любимую кобылицу. Аркаша ласково провёл ручонками по этой самой родной и тёплой для него мордочке четырехкопытного друга, заглянул в его большие, по-человечески понимающие глаза и уже громко запричитал:
– Родненький мой… Важный, мне надо бы ещё сказать тебе что-то важное… Ну, главное… спа-спасибочки тебе за доброту… за подаренную нам жизнь спасибо!
Взялся за его гриву и с улыбкой сделал в ней двойной узелок. Просто так, на память о возобновлении их взаимной человеко-конской любви. От радости, что прощён именно на том же месте, где и обидел этого отважного и верного друга.
Конь же, раздув свои увлажнённые от волнения ноздри, раздвинул большущие губы и знакомым Аркаше поцелуем нежно ущипнул его дрожащую от радости ручонку…
Сотрясение земли на этот раз оказалось наиболее ощутимым. Даже смастерившая себе гнёздышко в потолочном углу балкона ласточка, и та не выдержала таких почвенных колебаний. Качнула длинным хвостом с большим вырезом посредине, словно готовой к стрельбе рогаткой, и отпорхнула от дома. Но отлетела лишь на соседнюю к гаражу берёзу. Уселась на разлапистой ветке такой же, как и сама, природной красавицы и с необычностью для своего певучего характера замолчала. Потом встрепенулась чуть ли не со всей белоствольной и издала серию резкого громкого крика:
– Ф-фи-вит!.. Фи-вит!.. Фи-вит!..
«Что она так встревожилась, как будто это у неё посуда в серванте колотится, а не у нас?» – с недоумением подумал хозяин подворья.
Хотел уже улыбчиво отойти от комнатного окна, но ласточкин крик повторился, и он посмотрел в сторону пристроенного к хозблоку гаража.
– Иё…пэрэсэтэ! – вскрикнул теперь и он, похожий своей миниатюрностью на эту ласточку мужичок. – Оттудова же вода… вон какая прёт… всё снесёт!
– Ты куда это, дед, в моих шлёпках-то кидаешься! Так тряхнуло, что и туфли позабыл где… Сумасшедший! – выпалила ему вдогонку удивлённая таким его поведением пастозного вида супруга.
Но он уже ничего не слышал, а лишь подумал на ходу: «Знай ты всё, бабка, так и нагишом бы сюда сиганула». И устремился в дальний, слегка прикрытый шоферским хламом и уже залитый водой угол гаража…
…Стариковскую дорожку к этому потайному месту полюбивший называться «дедом» Ром Ромыч проложил в очень памятный для себя день. Когда впервые пошёл получать заработанную полностью убелёнными годами майскую пенсию. едва повернулся от шумно обслужившего его банкомата, как наступил на газетный листок. Бросил взгляд на заголовок «Ваша Фортуна» и почему-то подумал, что это именно к нему кто-то таинственный обращается. Поднял и увидел прилипшую к обратной стороне тысячерублевую купюру. Огляделся, как бывший фронтовой разведчик, и быстренько прибрал находку в ближайший карман. Гонимый такой удачей, нёсся домой пошустрее бегающих по дворам пацанят.
Присел в своём пустеющем после продажи «легковушки» гараже и заинтриговался пуще прежнего. Из газеты узнал, что людей его знака «очень любит Фортуна, их везение нередко ничем не объяснимо, странно и даже загадочно». Особым открытием для него стала печатная рекомендация «поддерживать свою удачливость» собственной активностью и даже вызывающим людскую жалость внешним видом. Ром Ромыч чуть ли не с детской радостью завернул находку в непромокаемый пакетик и спрятал за вынутую у самого пола кирпичину стенки. «Вот и проверим энтую писанину на практике», – подумал он. Охотно облачился в засаленную годами спецовку сантехника, обулся в огромные шипованные ботинки без шнурков, завёл вечно отдающую чесночно-луковой смесью бородёнку. И, приучив к такому новому имиджу даже свою семью, играючи приступил к освоению прочитанных рекомендаций.
Едва кучканулись соседские мужики, чтоб отметить конец трудовой недели, как тут же посетил их с интригующе-хитроватой улыбкой дед.
– Цё, скидава́ться пора? – с детства не выговаривая букву «ч», неприятно оголил он скудные остатки своих прокуренных зубов.
– С тебя, дед, проще лохмотья эти скинуть, чем деньги брать, – попытался отшутиться самый крупный, в три его росточка, сосед.
