Так думал он, вслушиваясь в редкие очереди, которыми захватчики отгоняли зевак. Не было танков. Не было «Альфы» в титановых шлемах. Не было мегафонов. Силовики, которыми управлял Потрошков, и захватчики, совершившие налет по его указанию, были на равных. Встроены в план Потрошкова, получали команды из единой, непревзойденной в кошмарных замыслах головы, – готовили убийство детей.
Становилось жарко. Солнце широкими косыми потоками проливалось в зал, светило на сидящих людей, медленно перемещалось по детским головам, словно выжигало их. Дети просили пить. Матери накрывали детские головы носовыми платками, косынками. Обращались к захватчикам за разрешением пойти в туалет и напоить детей. В ответ раздавался рык, вытягивался в сторону просившей вороненый ствол автомата.
Боевики непрерывно перемещались по школе, устанавливали минные ловушки, обустраивали амбразуры у окон, переносили амуницию и взрывчатку. Взмокли, поснимали черные, обтягивающие головы маски, некоторые совлекли камуфлированные куртки, оставшись в майках. Стрижайло их мог рассмотреть. Это были молодые мужчины, сухощавые и подвижные, с наметанными взглядами и движениями спецов, умевших обращаться с оружием и зарядами. Действовали так, словно школа была им знакома. Все их действия были расписаны, подчинены продуманной схеме. Каждый имел свое место, свою работу. Их расовый тип отличался от черноволосых, сочных, волооких осетин. Они были худы, длиннолицы, рыжеватой масти, некоторые почти белесы, почти славянского вида. Изъяснялись между собой на непонятном горском наречии, к заложникам обращались по-русски, с характерным кавказским косноязычием. Они были ингуши или чеченцы, и у всех было похожее выражение лиц – деятельное, озабоченное, направленное мимо страдающих заложников, к какой-то, им одним понятной цели, к которой они стремились, не желая видеть в заложниках подобных им людей, а лишь необходимый и обременительный материал, который служит достижению цели. Так погонщики обращаются с коровьим стадом, направляя животных на бойню, уже не жалея, не скупясь на удары и окрики, торопя на заклание.
Стрижайло сидел на горячем свету, окруженный изнывающими от солнца детьми. Некоторые обморочно раскрыли рты, другие погрузились в сонную неподвижность, третьи вздрагивали, удерживая всхлипы. Тонко светился металлический тросик, пропущенный через весь зал, от одной баскетбольной корзины к другой. На равных расстояниях на тросике висели кульки, соединенные проводами. Провода опутывали заряды, подвешенные к корзинам, спускались вдоль стен к полу, змеились у плинтусов под окнами, среди сидящей толпы. Сходились все в одно место, где на стуле, один, восседал боевик, бритый наголо, носатый, с рыжей бородкой. Держал толстокожий ботинок на педали, напоминавшей автомобильный насос. Это был взрыватель, – нажатием башмака приводилась в действие вся система зарядов, способных превратить пространство зала в огненный ад.
Стрижайло услышал, как внутри школы прозвучали выстрелы. Сначала одиночные, затем очереди, и снова несколько одиночных. Появился боевик, которого Стрижайло окрестил Одноруким. Без маски, с короткой, боксерской стрижкой, с лицом, на котором была смещена ось симметрии. Нос съехал на сторону, губа наплыла на губу, наискось проходил уродливый шрам. Следы одного большого ранения, унесшего руку, исказившего лицо, поселившего в злых зеленых глазах неисчезающую подозрительность и тревогу.
– Давай ко мне! – приказал он Стрижайло, поднимая его с полу. – Слышь, двигай сюда! – отыскал он в толпе осетина в белом костюме. Погнал обоих из зала, толкая в спину стволом.
В школьном коридоре все так же стоял запах парного мяса, кровенели на стенах кляксы, прилипла слизь. Но останки женщин были убраны. В углу, накрытая брезентом, высилась груда, из-под грубой ткани на пол вытекал черный, густеющий ручей.
Дверь в учительскую была открыта. «Снайпер» – так окрестил Стрижайло боевика в учительской – без куртки, в армейской зеленой майке, стоял и разговаривал по мобильнику.
– На что мне ваш мэр-педераст!.. Пусть сюда явятся два педераста Дзасохов и Зязиков, мы им в глаза посмотрим. Мы, б…, не шутки шутим. Через сорок минут пусть оба педераста прибудут. И никакого, б…, штурма, – здесь будет атомный взрыв! – захлопнул створку телефона, удовлетворенно улыбнулся. Стрижайло заметил на столе, где лежала винтовка, рядом с букетом цветов, – маленький пульт с кнопкой, – тот, которым были взорваны женщины.
– Давай, козлы, шевелись. – Однорукий указывал автоматом на дверь, ведущую в класс.
У порога лежали два осетина, которых накрыла взрывная волна. Усатый, с перебитой рукой, и лысый, одутловатый, с окровавленным ртом. Оба были мертвы. Во лбах чернели пулевые отверстия, под затылками блестели лужи, красные, как компот. В классной комнате у стены, завалившись, лежали другие четыре носильщика. По стене была прочерчена дырчатая бахрома от пуль. Стекали мазки крови. Из застекленных рам воодушевленно, вдохновенно смотрели – Пушкин с бакенбардами, Толстой с патриархальной бородой, Чехов в пенсне и галстуке-бабочке, Достоевский с запавшими висками. Они не замечали происшедшего, были погружены в «разумное, доброе, вечное», ради чего их принесли в этот солнечный класс. И это усиливало ужас случившегося, перемещало его в область помешательства.
– Зачем убили? – спросил конвоира осетин в белом.
– Любопытный, да? Федералы должны узнать, что мы не в нарды играть приехали. Наши женщины уже в раю с Аллахом. А ваши мужики с дохлыми крысами на помойке. Тащите их на второй этаж и выкидывайте из окон.
Окна первого этажа были зарешечены, и тела можно было выкинуть лишь через окна второго этажа, свободные от решеток.
Стрижайло наклонился над молодым красивым мужчиной, у которого в приоткрытых губах сиял золотой зуб. Ухватил за мускулистую волосатую руку с часами, продолжавшими идти уже двадцать минут после того, как их хозяин умер. Рука была теплой, эластичной в плече. Но когда Стрижайло потянул, голова стала откидываться, из-под спины обильно полилась кровь, так что Стрижайло едва успел отскочить, чтобы ручей не запачкал туфлю.
– Не так, – произнес напарник. – Станем как мясники. – Он осмотрел свой белый костюм, представляя белую ткань, залитую кровью. – Надо дверь снять с петель. Будут носилки.
Вдвоем, не без усилий, они сняли с петель дверь, на которой была табличка «4 А класс». Положили на пол рядом с убитыми. Переволокли мужчину с золотой фиксой, так что спина его закрыла табличку. Конвоир с любопытством наблюдал за ними, не мешал, не понукал. Видно, ему было интересно, сумеют ли они перенести тела, не испачкавшись кровью.
– Берись! – сказал напарник.
Он впереди, Стрижайло сзади, – подняли тяжелую ношу, держась за углы, понесли. Убитый чуть колыхался при движении. Из него на дверь продолжала натекать кровь. Пролилась на пол, оставляя дорожку капель.
Ступая по лестнице, Стрижайло приподнимал свой край носилок, чтобы тело не соскользнуло. Боялся, что накопившаяся под спиной кровь разом хлынет на него.
На втором этаже они внесли убитого в класс – точное подобие первого. Лишь на стенах висели портреты знаменитых ученых – Ломоносов с кудряшками, Мичурин в мягкой шляпе, Павлов в маленьких очках, Курчатов с холеной бородой. Все они многозначительно, едва ли не с одобрением смотрели, как появляются визитеры – опускают дверь с мертвецом на ученический стол, открывают окно.
Со второго этажа был виден пустой школьный двор, на котором лежали оброненные букеты. Железнодорожная насыпь с зелеными касками солдат, осторожно выглядывающих. Улица, по которой на огромной скорости промчался военный джип. Какие-то гражданские, возбужденные люди, вооруженные, перебегавшие, представлявшие собой отличную мишень.
Стрижайло стоял у окна, вдыхая горячий воздух, не прячась, напоказ, ожидая, что из-за насыпи ударит короткая вспышка и прилетевшая пуля погасит этот слепящий свет, сухое поблескивание двора с букетами, все пережитое в эти несколько ужасающих часов, избавит от неминуемого, предстоящего кошмара, в который, как в воронку, всасывается вся его яркая, неистовая, не имеющая объяснения жизнь.
– Что выставился, козел! – окрикнул его Однорукий. – Давай, вали жмурика!
С напарником Стрижайло приподняли со стола дверь, положили одним концом на подоконник. Двинули из окна. Приподняли другой край. Мертвец мягко соскользнул, шлепнулся о землю, издав резиновый звук. Дверь была пустой. На ней открылась табличка «4 А класс», розовая и мокрая. По наклону на улицу продолжали сбегать две резвые красные струйки.
– Они нас тоже убьют, – произнес осетин, когда они спускались на первый этаж. – Или бежать сейчас, или они нас кончат.
То же самое они проделали со вторым убитым, маленьким, коротконогим толстячком, у которого из-под рубахи выглядывал волосатый живот с пупком, а на расстегнутой груди висела нетолстая золотая цепь. Внесли на второй этаж. Стрижайло заметил, что люди в отдалении наблюдают за ним, указывают руками.
