Ознакомительная версия.
…Какого-то хмыря из моих перемежающихся собутыльников, я встретил довольно быстро, прямо за углом своего дома.
Рядом с хмырем стоял еще один человек – пил я с ним когда-нибудь или нет, я не помнил, но это сейчас не имело никакого значения.
О чем-то мы говорили – да о чем – о том, где бы опохмелиться.
Тот, второй, кажется, вначале молчал. А, потом, узнав, что я художник, предложил куда-то пойти.
Мне было все равно, куда идти.
И идти ли куда-то.
Так мы и пошли.
И Олеся пошла с нами.
Она хотела разделить мою судьбу, а получила свою. И в этом был виноват только я один.
Там, куда мы пришли, были еще какие-то люди, пахло чем-то сладким, и лишь мельком я заметил – как расширились глаза Олеси.
Говорят, что алкоголь и наркотики в жизни не пересекаются.
Ерунда.
Именно вчерашний алкоголь не дал мне понять, что мы пришли в место, где сегодняшние люди готовят себя на кладбище.
– Попробуй, – сказал мне кто-то, может быть тот самый, что привел нас в эту квартиру, а может – кто-нибудь другой.
– Что это?
– То, что надо.
У меня в руках оказался шприц.
Того, что такой же шприц дали и Олесе, я не заметил.
Кто-то тер мою руку, кто-то иглой искал вену на локте, а потом стало не то, чтобы хорошо, а как-то пусто. И ощущение этой пустоты длилось довольно долго.
Я пил холодную воду, становился под душ, но ощущение пустоты и мути не проходило – словно я сунул голову в пыльный мешок.
Как чувствовала себя Олеся, я не знаю, но, кажется, ее рвало.
Наверное, к наркотикам тоже нужна привычка.
Последняя привычка в жизни …
…Больше я никогда не был в этом доме.
И даже не смог бы найти его, потому, что не помнил, как мы возвращались.
А потом я получил какие-то деньги, за какую-то работу, отдавал какие-то долги, и делал долги новые.
Пил водку и вино.
Даже одеколон, «Розовую воду» и зубной эликсир «Лесной» пил.
И о том, что мы с Олесей «укололись» я почти забыл.
А потом был последний вытрезвитель и вторая психоневрологическая больница города Калуги.
Доктор Зарычев и диагноз: гепатит С…
Обо всем этом я должен был рассказать сразу после того, как открою дверь, перед которой стою.
…Когда-то, на переправе из детства в юность, за какой-то проступок, меня вызвали на какое-то бюро – кажется, это так тогда называлось.
Там сидели учителя и учительницы и укоризненно качали головами.
А еще, они как-то безнадежно вздыхали.
Вот так же вздохнула дверь, когда я, наконец, ее открыл.
Открыл, думая, что все самое страшное, я уже знаю…
…Все мы чего-нибудь не знаем. Только в разных вопросах. И пока происходящее незнание не касается нас самих – это не страшно…
Через пять минут после того, как я вошел в кабинет доктора Зарычева, я стал человеком без замыслов и желаний.
Земли, на которой я стоял, больше не было.
Мир, отныне, для меня, состоял из растерянностей и потерь…
…Прощались с доктором Зарычевым.
Всего два раза мы все, кроме Васи Никитина, встречались с этим человеком. Не слишком удачливым по судьбе, наверное, не слишком счастливым в жизни, не принесшим нам ни одной хорошей новости.
Мало кому известным за пределами областного Здравуправления.
Занятого, как и мы, своим делом.
Только если каждый из нас, окончив очередную работу, получает свою порцию, пусть не большую, известности, то он, врач психоневрологической больницы, за свою работу не получает ничего, кроме маленькой зарплаты.
Кажется, даже обыкновенное: «Спасибо», – ему говорят не всегда.
И каждый из нас испытывал чувство прощальной тоски.
Тоски от разлуки, со ставшим близким, человеком.
Наверное, оттого, что этот не высокий человек в белом халате, вошел в нашу судьбу не по своему, и не по нашему желанию.
Может, такие встречи и есть сама судьба.
Да и вообще, где она начинается – судьба?
Там, где мы ее ищем?
Или, там, где – нет?
Есть в прощании что-то приговоренное. Проститься – это умереть в чем-то…
То, что мы никогда больше не встретимся, было понятно и нам, и Дмитрию Николаевичу, хотя, пожимая друг другу руки, мы обменивались адресами и телефонами, а Вася даже сказал:
– Увидимся.
– Да, конечно, – ответил Дмитрий Николаевич. А потом добавил, не глядя на нас:
– Хотя, лучше, если – нет…
…Уже сев в машину – мы не украли у молчания ни одного мгновения – я вспомнил, как Андрей сказал доктору Зарычеву:
– Я рад, что судьба свела меня с таким человеком, как вы, – а доктор ответил:
– Это самая распространенная на свете ложь.
Вы бы все отдали за то, чтобы никогда в жизни со мной не встречаться.
– Может быть.
Но, слава Богу, это теперь не имеет значения…
А потом я завел мотор.
Мысли о том, что мы в последний раз едем куда-то вместе в моем «Ленд-ровере», в тот момент мне в голову не пришло.
Но я вспомнил одну из фраз, сказанных доктором Зарычевым, хотя, что именно я стану делать, еще не решил.
Хотя – нет.
Решил.
И, даже, перестал сомневаться в своем решении.
На сомнения у меня времени просто не оставалось.
Сомнения – это уверенности, сумевшие себя пережить…
Вася тихо забился в угол, рядом с ним молчали Петр и Андрей. Место рядом со мной оказалось свободным.
…На выезде из Калуги движение довольно интенсивное.
И очень много деревьев и кустов вдоль поворотов дороги.
Так, что, проехав несколько поворотов, своими друзьями я не рисковал, когда остановил машину на обочине.
– Я вернусь минут через десять, – сказал я и вылез из машины.
О том, куда я пойду, меня никто не спросил.
И это тоже упрощало мое дело.
Сквозь кусты, напрямик, я вернулся немного назад.
Туда, где стоял одноэтажный дом, в котором находился толи магазин, толи кафе среднего пошиба.
Туда, где я заметил парня в рыжей кепке.
Конечно, я понимал, что рядом с торговцем должны быть «быки», мне нужно было только сразу заметить их.
– Наркота есть? – спросил я у парня.
У него было лицо бездарного, тупого, мелкого человека, не способного ни на что.
А, значит, способного заниматься подлостями.
То, что я не наркоман, парень понял сразу. Кроме того, у него, наверняка, была своя клиентура, и каждый новый покупатель вызывал подозрение.
Парень, не оборачиваясь, махнул рукой кому-то у себя за спиной, и я увидел, как из перелеска появился стриженоголовый.
Всего один.
Я внимательно смотрел на ветви кустов, они не шевелились, и, похоже, кроме того, который выходил к нам, в кустах никого больше не было.
А тот меня пока не интересовал – подойдет ближе – решу, что с ним делать.
Лишь бы подошел поближе, на шаг-полтора, чтобы не успел воспользоваться оружием, если оно у него было.
Я стоял перед парнем в кепке, молчал, и у меня в голове промелькнула мысль: «Только бы они не испугались и не бросились врассыпную»…
Боялся ли я их и их возможного оружия?
Нет.
Бороться со злом не страшно – нужно только найти добро, ради которого стоит это делать.
Парень в рыжей кепке уже понимал, что происходит что-то не то, а стриженоголовый «бык» продолжал подходить.
Очень медленно.
Для меня.
Для человека, желающего остаться в живых, «бык» двигался слишком неопытно.
И еще: он смотрел мне в глаза, а ему нужно было следить за моими руками и ногами – глаза соперника в бою нужно просто видеть.
И читать.
Тогда я сделал доскок, и приподнял для удара левую руку. Но сделал это чуть медленнее, чем нужно.
Именно на это я и расчитывал.
Убивать этих подонков не входило в мои планы. В мои планы входило – дать им шанс жить по-другому.
То, что я делал, было не наказанием, а воспитанием.
Стриженоголовый успел сделать блок, под имитацию моего удара, но при этом раскрыл солнечное сплетение – десяток занятий и белый пояс, не выше.
У таких не хватает терпения совершенствоваться – им достаточно того, чтобы их боялись люди, законченные наркотиками.
Тремя пальцами соединенными вместе, копьем – указательным, средним и безымянным – я ударил его в солнечное сплетение, чувствуя, как глубоко в его тело входит моя рука.
Он согнулся пополам, беззащитный, и у меня было достаточно времени, чтобы решить: сломать ему нос или челюсть.
Я ударил согнутым локтем правой под челюсть, с разворотом всего плеча и «доходом» бедра, усиливающими удар вдвое.
Крови почти не было, но только сухожилья удержали его рот от того, чтобы он не разлетелся в разные стороны.
Хруст от ломаемых костей был тихим, но он, кажется, парализовал парня в рыжей кепке. Тот так и стоял с открытым ртом, подставляя мне горло под удар ребром ладони.
Но его горло было мне не нужно.
В том, что должно было с ним произойти, виноват был не я, а его собственная жизнь.
Мне нужна была его правая руку.
Рука, торгующая смертью.
Я потянул его за руку своей правой рукой, а левой слегка подтолкнул в плечо.
Правая рука подонка вытянулась в струну, и уже одним этим, я мог бы вывихнуть ее.
Он я левым запястьем ударил его под локоть, и потому, как неправдиво вывернулся этот локоть вверх, а из глаз брызнули слезы, понял, что рука сломана надолго.
Ознакомительная версия.
