– Обвиняемый Молпой Зиматир, – кто-то произнес так громко, что Носиков вздрогнул.
– Обвиняемый Тувжуй Летохем, – сказал кто-то другой.
Носиков видел всех, но не мог определить, кто именно произносит то, что он слышит.
– Почему он не отвечает? – спросил третий. Это был Чолжил (цуремух неизвестной национальности).
– Меня зовут Сергей, – сказал Носиков.
– Где-нибудь, может быть, и зовут, но только не здесь, – сказал первый голос.
– В летнюю сторону Тувжуй, в зимнюю – Молпой, – сказал другой голос. – В левую Зиматир, в правую – Летохем.
– Обвиняется в причинении вреда по неосторожности, – сказал первый голос.
– В причинении вреда по недомыслию, – поправил его второй.
– И присуждается к мере наказания, – сказал Зирухи (восточный цуремух).
– Надеюсь, к высшей, – сказал Силтулжуни (африканский негр, если кто помнит).
– Сделать себе харакири был бы для него самый достойный выход, – сказал Сихучиси, японец.
В его руке появился короткий меч. Он сделал движение вручить клинок Носикову. Носиков отвел взгляд и сложил руки на груди. Японец протянул меч сидящему рядом грузину.
«А он, кажется, не настоящий японец, – подумал Носиков. – Настоящий сказал бы “сэппуку”, а не “харакири”».
В руке Тулшижихели врученный меч оказался кинжалом с узким лезвием.
– Заколоться кинжалом в грудь больше подходит нашему климату, – сказал он, – но я не настаиваю, – и передал оружие тому, кто сидел рядом. Это был Шмоку (единственный подлинный зулус среди мнимых зулусских вождей).
– Отрубить этому цуремуху голову! – воскликнул Шмоку, потрясая боевым топором.
«Цуремух – это он про меня?» – удивился Носиков.
– А разве цуремух не заслуживает скидки по малолетству? – сказал Сегё (сейчас его, наверное, не стоило звать Георгием, а Поилпаем было непривычно). Да и букву «Ё» не стоило употреблять в имени зулусского вождя.
«Значит, Сеге», – решил Носиков.
– Отрубить голову прямо сейчас, – настаивал Шмоку.
– Цуремуху было меньше семи лет, когда он по недомыслию совершил ошибку, – сказал Сеге. – Это нужно учесть.
«Сеге, друг», – с благодарностью думал Носиков о Георгии. А о зулусе Шмоку – с грустью. Не ожидал от него. От кого другого, только не от него. И от кого другого было б не так обидно.
– Но сейчас этот донирот уже не мальчик и может ответить по строгости, – сказал Силтулжуни.
«Цуремух, донирот, – подумал Носиков, – почему не сказать просто “человек”».
– Он может исправить свою ошибку, – сказал Сеге.
«Друг, – подумал Носиков, – в левую сторону “жлеп”, в правую – “чваж”. Хотя почему “чваж”? Там не должно быть буквы “А” на этом месте».
– Насчет «А» все верно, – жлеп Георгий (все-таки Носиков про себя продолжал называть его этим именем) вложил ему в руку лист бумаги, на котором – Носиков посмотрел – был напечатан исправленный вариант его таблицы.
АИОЕУА
ФБЗНЛРВМСТКХПГЖДЧЦШЩФ
ЫЭЮЯЫ
ЪЪ ЬЬ ЙЙ.
Носиков понял, что буква «А» теперь на правильном месте. Твердый и мягкий знаки и «И» краткое тоже определились – эти буквы при шифровании не изменялись, и маленький Носиков не включил их в таблицу. В формальной полноте описания он в то время еще не видел смысла.
– Приложи руку – в смысле, подпишись, – сказал жлеп Георгий голосом Жукова.
– Это все? – спросил Носиков.
– Нужно еще заверить и поставить печать, – Георгий подтолкнул Носикова к двери (все в ту же комнату), на которой теперь была золотыми буквами надпись:
ЖВАСЛАЙ ВОЖГОЖОГ
Начальник
P. S. По новой таблице пятеро – бсс! – непроизносимых получали имена, которые можно было произнести, не спотыкаясь:
Астрегежит;
Асрилжил;
Алилчи;
Астачахи;
Асшорохино.
Пять человек (цуремухов) сидели у стены на скамейке.
Бледные и худые, в плащах не по росту.
Они даже не могли сидеть прямо. То и дело кто-нибудь заваливался набок и готов был упасть. Тогда жлеп Цухи и жлеп Личи, оба невысокие, в одинаковых синих костюмах в полоску и одинаковые лицом, помогали бессильному.
Носиков глядел на это и чувствовал себя виноватым.
Да и все собравшиеся вокруг зулусские вожди видели в нем виноватого. Они глядели на него злыми глазами и собирались расправиться с ним, каждый по-своему. Один предлагал заколоть, другой – отрубить голову.
Носиков и сам считал, что заслуживает наказания. Но не высшей все-таки меры, не высшей меры.
Когда-то давно – в точке начала событий – возможным наказанием для маленького Носикова было бы строгое слово от бабушки или мамы. Конечно, вряд ли бабушка сочла бы предосудительным отведение букве «А» неудачного места в шифровальной таблице. Но если бы она обнаружила вдруг тетрадь Носикова с зашифрованными именами зулусских вождей (а ведь для нее между зашифрованными и незашифрованными именами не стало бы разницы, только сейчас понял Носиков), открыла на той самой странице и спросила «Что у тебя здесь написано?» – строгим, разумеется, голосом, – то по истинному своему смыслу эти слова и оказались бы тем самым наказанием.
За годы малое зернышко вины выросло до размеров большого дерева – стало быть так. И вот, одни хотели зарезать, другие придушить (и веревка с петлей была наготове у Зирухи, восточного цуремуха, который стоял и смотрел, ухмыляясь). Один жлеп Георгий был единственный защитник.
– Можно поправить дело, – сказал он голосом Жукова, и Носиков обнаружил себя перед дверью с надписью
ЖВАСЛАЙ ВОЖГОЖОГ, —
той дверью, перед которой он, кажется, и так уже стоял с готовой на подпись бумагой. Нужно было войти, и он вошел.
За дверью была другая, на которой было написано:
ЧСОКВОЙ КУЧМУЧУМ
Это было правильно, Носиков как раз и ожидал чего-то такого. Но мешкал, остановившись. Первая дверь закрылась у него за спиной, словно притянутая пружиной, а наверху зажглась лампочка. Носиков закрыл глаза. Стоя в узком междверном пространстве, он, кажется, потерял ощущение связи событий. Какую дверь он только что открывал? Какая закрылась за ним? Он посмотрел на бумагу, которую держал в руке. Внизу листа было написано: «Исправленному верить», – и подпись шла, размашистая и жирная – неудобочитаемая, но Носиков знал, что это Вожгожог, он же Кучмучум.
И печать на положенном месте.
Пять цуремухов, они же нитголлохи, сидели у стены на скамейке.
А другие – стояли.
Те, что сидели, до недавнего времени хилые, теперь окрепли и приободрились. Под плащами у них чувствовалось тело и мускулы. Астрегежит, Асрилжил, Алилчи, Астачахи, Асшорохино – прежде непроизносимые, теперь они стали как бы асами.
«Имя красит человека, – подумал Носиков, – а цуремуха тем более».
С чистой, как ему казалось, совестью он обернулся к сидевшим, и тут же понял, что сейчас будет. Те, что сидели, стали медленно подниматься, а которые стояли – двинулись вперед.
«Я ведь исправил ошибку», – хотел сказать Носиков, но нитголлохи, они же бумхаззаты, набросились на него, кажется, со всей обретенной силой.
– Одно другого не отменяет и в зачет не засчитывается, – сказал чей-то голос.
Схватили его справа и слева, держа как за жабры, он вырывался.
Хотел представить себя Жуковым, но не смог.
Там виселица, сделанная из досок, мелькала в каком-то дверном проеме – неужели?
– Мухи-котлеты отдельно, – сказал другой голос, – котлеты отдельно, и мухи на отдельной тарелке.
Нитголлохи и бумхаззаты держали его одни с летней стороны, другие с зимней и волокли на юг или север, где сделанная из досок уже стояла готовая виселица, то справа оказываясь, то слева, когда голова Носикова моталась из стороны в сторону.
Тогда Носиков оставил нитголлохам свое летнее имя, а бумхаззатам – зимнее, и уполз босиком по полу, как ящерица, которая отбросила сразу два хвоста.
Но уполз то ли недалеко, то ли плохо, потому что обнаружил в итоге, что стоит вплотную лицом к стене, а прямо перед глазами та самая поднималась виселица, и веревка с петлей, намыленной жидким мылом, и табуретка, на которую нужно было залезть и спрыгнуть.
Носиков дернулся, выходя из сил, но нитголлохи и бумхаззаты держали крепко, он хотел крикнуть, но не смог – или петля уже сдавила горло? И вдруг прямо перед собой в стене он увидел окно (а стена, к которой стоял вплотную, словно отступила при этом на несколько шагов) – и за окном высокого человека в длинном черном пальто.
Человек бросил взгляд в сторону Носикова, и Носиков поймав направление взгляда, посмотрел на свои ноги. Ноги были голые, и синие трусы в цветочек.
– Что смотришь, брюк нет, это точно, – сказал сзади Георгий голосом Жукова.
«Это все сон», – понялНосиков и проснулся.
P. S. «Как Георгий или как Жуков сказал Сегё эту фразу?» – потом спрашивал себя Носиков, вспоминая.
Он лежал на мосту через канал Грибоедова.
