– И потом, ещё… – с улыбкой, напомнил Дударев.
– Это снова я! Мы, с девчонками! – Вновь воскликнула Елена, и пояснила во все глаза глядящим на неё музыкантам. – А что вы так смотрите? Когда случайно увидела на сайте Минкульта информацию, что «Вдохновение» прошло в финал. Я обрадовалась. А потом… А потом оказалось, что это не наше «Вдохновение», а подставное. Я и написала. Спасибо скажите. – Обиженно повела плечами и отвернулась.
– Ну, ты, Ленка… – восхищённо выдохнул Боб… – Молодец!
– Да, мои хорошие, если бы не она, я бы не нашёл своего сына. – Заметил Майкл Дударефф, и пряча глаза, принялся сморкаться в платок. Стас, опустив голову, сидел, счастливый, держа отца за руку. Все остальные, с непривычными для себя выражениями на лицах, принялись вертеть головами, и обрадованными, и сочувствующими, и… Обрадованными за Стаса и этого, русского Майкла, отца Стаса. – Я очень виноват перед тобой, Стасик, и мамой нашей… – С волнением в голосе произнёс он. – Хочу побывать на её могиле. Я её любил. Очень любил. И тебя Стас. И не знал… Не мог…
Фанатки, не выдержав, заливаясь слезами, взвыли в голос. Подбежал встревоженный проводник. Испуганно заглянул в открытые двери купе.
– Ещё чаю, – спросил он, и осёкся. – Или врача? Валерианки? Из-за его спины выглядывали четыре встревоженных мужских лица.
Поезд прибыл на станцию назначения по-расписанию. Для пассажиров, по внутренней трансляционной сети прозвучало: «Стоянка поезда пять минут. При выходе не забывайте свои вещи. Будьте осторожны!». Пассажиры, косясь на заиндевелые вагонные окна, заторопились, поднимая воротники курток и пальто, кутаясь в шарфы. По московским меркам на улице было более чем свежо, явно за минус тридцать. На перроне, у одного из вагонов от холода пританцовывая, толпились местные и вездесущие региональной принадлежности репортёры, с острым профессиональным любопытством на лицах. Здесь же, возле треноги под видеокамерой, мёрз телеоператор местного телевидения. По виду человек серьёзный, неулыбчивый и, похоже, не любопытный. Мёрз, не то слово. Зато его маленькая аккуратненькая видеокамера была одета в тёплый спецкомбинезончик, сверху красовалась напяленная мужская меховая шапка видеооператора. Сам он довольствовался шарфом на голове. Вблизи от телеоператора, на тонкой привязи микрофонного шнура, спрятав сам микрофон на груди под шубкой, в красивых сапожках на высоких каблуках, сохраняя независимый вид, осторожно переступала красавица телеведущая. Третий в группе, возможно звукооператор или телесуфлёр, был весел, шутил, улыбался, приставал к обоим, предлагая предназначенные для них огромные валенки и тулупы. Из-под шапки выглядывали чёрные уши наушников, длинный провод уходил в карман полушубка. Неподалёку прохлаждался духовой оркестр военных музыкантов, в сапогах и шинелях. Уши у шапок совсем не по-военному, у большинства, смешно завязаны под подбородками. Из-под такого обрамления торчали красные носы, где и усы. Не смея выйти из строя, музыканты топтались, переступали, притоптывали. Многие курили, оценивающе поглядывая на красивую фигуру телеведущей и завистливо на тулупы и валенки в руках помощника. Их дирижёр, нетвёрдо ступая, вышагивал перед оркестром гоголем, косился на мэра в жёлтом, краснел лицом и таким же ярким носом, Перрон был оцеплен серьёзно проинструктированными полицейскими в полушубках, и игриво настроенными к местному населению (особенно девушкам!) солдатами внутренних войск МВД РФ. Последние тоже были в полушубках и валенках, но без оружия. За оцеплением выглядывали не то встречающие, не то отъезжающие, возможно массовка. Все ждали окончания официальной церемонии. Все! И она началась. Поезд подошёл, остановился. К открывшимся вагонным дверям (нужного вагона), с восторженными улыбками, красными от холода носами и ушами, подбежали представители мэрии. Несколько дам в норковых шубах, таких же шляпах и шляпках, в зимних сапожках, с цветами в руках… Взыграл оркестр. Телеоператор, сняв с видеокамеры шапку, настроил «картинку», заблестели блицы фоторепортёров… Мэр, довольно молодой человек, в ярко-жёлтом осеннем пальто с поднятым воротником, такой же осенней шляпе, в лакированных лёгких туфлях, чуть помедлив, демонстрируя СМИ обворожительную улыбку, радушие и гостеприимство, ступил на подножку вагона. Красавец, и… любимец, скажем, различных слоёв населения районного центра. За встречающей группой, на расстоянии вытянутой руки, в полной готовности подпирали три девицы в алтайских национальных одеждах-малахаях, в унтах оленьим мехом наружу, таких же варежках, с караваем хлеба на подносе и солонкой сверху. Девицы краснощёкие, круглолицые, с подведёнными глазами, без улыбок. Аборигены. Приехавших пассажиров было не много, они быстро вышли, ещё быстрее исчезли за расступившимся оцеплением, а того, из-за которого весь этот сыр-бор, в вагоне не оказалось. Вообще! Как это? Почему? Встречающие, несколько раз пробежав туда-сюда по вагону, бесцеремонно открывая и закрывая за собой двери купе, набросились на проводницу вагона: где австралиец, куда миллиардера дела? Спрятала?! Даже в туалетах его нет. Ни в том, ни в другом. Где? А?! Побелев лицом, проводница испытала состояние человека побывавшего перед расстрельной командой в ожидании команды «Пли!». Спустя несколько минут с трудом, но встречающие всё же установили: да, был, да, ехал, точно вышел, но почему-то из предыдущего вагона. И его группа тоже. Проводница быстро вспомнила главное: они всю дорогу разговаривали, чай пили… Много. И только чай, ничего более. И торопливо дополнила важное: c сахаром и лимоном, и полностью расплатились, копейка в копейку. А вот почему они из другого вагона вышли… Проводница предположила: наверное вас испугались. Видите, как вас много и какие вы… это… На что дамы в шубах-манто фыркнули. Цветы уже держали в подмышках, вениками. Ушёл! Упустили!
В сердцах выскочив из вагона, мэр «слил» злость на репортёров, недемократично замахал кулаками: «Не снимать! Не снимать, идиоты, вам сказали! Брысь! Пошли отсюда, пошли, шантропа бумажная…». Не то от холода полусогнувшись, не то от уважения к абоненту, немедленно доложил губернатору.
– Товарищ генерал, ой, извините, Василий Васильевич, извините-извините, докладываю, австралийского гостя в вагоне нет, мы не встретили… Нет… Я тоже не понял… Почему же, я трезвый… Я лично – мы все! – оббежали, даже в туалетах проверили… Нет нигде. Почему-то, говорят, наверное нас испугался, вышел из соседнего…
Оцепление уже сворачивалось, уехал и оркестр, репортёров и след простыл… Только дамы с цветами – пританцовывая от холода, – ждали мэрское решение…
– Куда? В Волобуевск, к Воловику?! Туда-то он за каким хреном, ой, извините, оговорился! Мы же здесь столы накрыли, у нас! Гостевую программу подготовили, сувениры… Деньги израсх… Да! Всё-всё сделали, как вы сказали… Мне звонить Воловику? Вы сами? Понял. А мне, нам? Готовность номер «один»? Понял… Понял. Ждём. На связи. Извините, извините…» Отключив, телефон сунул в карман жёлтого пальто, махнул дамам рукой: «На базу».
Вскоре мэрский кортеж круто развернулся, взвихрил на привокзальной площади лёгкую дорожную пыль. Впереди, крякая предупредительным сигналом, гнал полицейский автомобиль российской национальности, за ним чёрный мерседес мэра с полностью непроницаемыми чёрными стёклами, замыкал кортеж ещё один полицейский автомобиль-джип с шильдиком «Патриот». До мэрии кортежу везде включен был «зелёный».
Звонок сотового телефона застал Главу ПГТ Волобуевск товарища Воловика в местной парикмахерской. Само помещение не большое, 3х4 метра, с вывеской «Салон «Люкс», но не простое, а многофункциональное. Не вообще, а для главы города. Здесь он не только подстригался, брился, причёсывался, но и завтракал каждое утро, и дремал после всех этих длительных процедур. Так и сегодня, только-только он задремал, парикмахерша не успела ещё посуду после завтрака своего родственника помыть, зазвонил его личный сотовый телефон. Вздрогнув, Борис Павлович Воловик проснулся. Парикмахерша, его двоюродная сестра, укоризненно глянула на телефон: вот же ж, поганцы, не дадут человеку нормально подготовится к рабочему дню, шагнула за занавеску, отделяющую рабочую зону от бытовой, настроилась домывать посуду.
– Глава города Воловик, слушаю! – подавив зевок, хрипло сообщил он. И тут же вскочил, сбросил парикмахерский слюнявчик. – Добрый день, товарищ генер… эээ… Виктор Васильевич, я вас слушаю. – Воскликнул совсем бодрым голосом. Прикрыв трубку рукой, быстро прошипел родственнице-парикмахерше: «Цыц! Губернатор!». – Родственница замерла, прекратив бренчать посудой. – Что? Где я? – Удивлённо переспросил Борис Павлович, рукой мазнув по губам и с явной обидой в голосе, как само собой разумеющееся, сообщил. – На работе, конечно, в кабинете и на территории. С утра уже. – И встречное губернатору, как торпеду ниже ватерлинии, на опережение. – А что? У вас что-то случилось? – Через секунду выражение его лица даже парикмахершу напугало. – У меня!! Ко… Ко мне… К нам комиссия?
