– Начнем? – повторяет хозяйка, но результат тот же, то есть никакого. Сосредоточенное жевание не прерывается. – Начинаем! – Ева трижды хлопает в ладоши. – Оставьте в желудке место для агнца, – добавляет она с улыбкой, чтобы не походить на воспитательницу. – Криста, давай!
Подождав чуток, пока все рассядутся, Ева ищет место для себя. Красное кресло в красном углу давно уже занято. И гадать не надо – там Лина. Свободна только банкетка без спинки – ни откинуться, ни облокотиться… Павлуша вскочил и озирается. Но его сгонять – менять шило на мыло: устроился на таком же насесте.
Сообразил Матвей. Встал и подтолкнул Еву к своему креслу.
Приобнял за талию. Хм…
– Порассуждаю позже, может быть, вместе с вами? – Докладчица робко задирает голову, чтобы козырек не мешал ей встретиться глазами с каждым из слушающих.
Многие спешно и согласно кивают. Поговорить тут почти все любят.
А Ева напрягается.
Нарушено правило: никогда не обращайся к аудитории как к друзьям. Не хочешь, а все равно получится, будто заискиваешь или даже подлизываешься. Хотя бы из чувства противоречия будут искать изъяны в твоей речи.
Надо было заранее проверить, что она там насочиняла… Мой выбор – мне и отвечать.
«А, расслабься!» – командует сама себе Ева. Даже в деловой жизни доверяла сердцу, а сейчас-то что суетиться. Если Салоны – не путь в другую, сердечную реальность, то пусть их… Кончайтесь…
– Пока я обдумывала, что сказать, у меня написалось что-то вроде притчи. – Криста опять вскидывает голову и добавляет как-то совсем по-детски: – Она короткая!
Все – даже Эрик, даже Матвей – непроизвольно смеются. Незло.
Кажется, получается невозможное – создать несоревновательную среду.
– «Все, что бренно». – Криста опускает голову к своим бумажкам, поясняя: – Это название.
Все, что бренно
Притча от Кристы
Нераннее, срединное утро. Середина года, середина июня, середина недели. Дом в дорогостоящей середине Москвы.
На первом этаже уже заработал «Ароматный мир». Рыженькая кассирша супермаркета кивает запомненному покупателю, черноволосому таджику с пятого этажа. Каждый день он запасается самой дешевой чекушкой-взяткой для своего русского шефа: бригадка гастарбайтеров превращает расселенную коммуналку в пентхаус, предназначенный для подруги русского олигарха.
Содержанка эта тоже зашла. Выхватывает из шеренги с вискарями сине-ярлыковую литровку и, расплачиваясь пластиковой карточкой, весело и одновременно обреченно комментирует свое социальное место: «У нас как на мясокомбинате. Пока ты внутри, ешь, сколько влезет. Но на вынос не дают».
Такой вот у них юмор…
Дворничиха Мансуровна набирает код, чтобы попасть в перестраиваемое нутро дома.
Сразу за парадной дверью – пол, выложенный бежевой плиткой с орнаментом из черных свастик. Говорят, в начале девятнадцатого века мода была такая: считалось, что крест с загнутыми концами помогает собирать энергию, оберегает здание. Тут еще и на стены налепили кресты, чтоб уж наверняка подействовало.
Утром пол вымоешь – к середине дня не различить узора… Все заляпано.
А код простенький: два нуля и номер квартиры. Их всего-то девять.
В бельэтаже – две. Обе пустые: лето. Адвокат с семьей круизит по Атлантике на чем-то помпезном вроде «Титаника». Его сосед, бывший депутат, ныне банкир, улетел в Нью-Йорк – сливать свою фирму с их «Меркурием».
В левой четырехкомнатке на третьем этаже кукует моложавая писательница-пенсионерка. Вежливая. Поздоровалась, когда въезжала с тощей дорожной сумкой, и даже объяснила: «Я тут поработаю в одиночестве, пока подруга в санатории». Не больно важная персона. Ни разу пока не вышла на волю. Со двора, если отойти от стен подальше, видать, как допоздна сидит она за компьютером у окна. Что пишет?
В правой сейчас царствует Фаина. Командует веником, пылесосом, стиральной машиной… Просит называть себя домоправительницей. Пусть, не жалко. На самом-то деле бывшая училка истории из наших – приходящая уборщица. Два раза в неделю по семь часов наслаждается хозяйскими хоромами, а остальное время ютится с двумя взрослыми сыновьями возле кольцевой в однокомнатной хрущобе. Говорит, иногда удается сдать диванчик на кухне и раскладушку беженцам из Самарканда, товарищам по несчастью.
Телевизор у нее орет – на весь подъезд. Значит, хозяев дома нет, и она, глуховатая, наслаждается глажкой белья под матч любимого «Спартака». Тоже мне, фанатка…
На четвертом этаже очередной консилиум: три профессора, мать, отец и нянька вокруг четырехлетнего бедняги. Слюна из полуоткрытого рта не высыхает. Каждый месяц выписывают новых светил. Светят, но не греют… Несчастные родители все надеются, что кто-то вылечит их убогонького. Спаси его, Господи…
Где оно, чудо?!
Поднимусь-ка на верхотуру, поболтаю с тамошними работягами – благо во дворе уже подмела.
Фу, воняет…
Чо не открывают-то?
Звонок не работает?
С силой вдавленная кнопка выдает искру, секунда – и газовый генератор (его давно надо было чинить, сегодня вроде собирались…) оглушительно взрывается. Перекрытия, которые не укреплялись с начала прошлого века, летят в тартарары. Разносит весь подъезд.
Страховая компания потом затянет платежи, а в самом начале кризиса лопнет, как банк «Меркурий» и многое другое.
Но все ушедшие успели побыть счастливыми.
Не так ли и вы?..
– Ну и чего хочет автор сказать этим художественным произведением?
Зощенковский вопрос задает Воронин. Поставил локоть на стол, подбородок уложил в лунку ладони… Бликуют два перстня, охватывающие средний и указательный пальцы правой руки. Граненое серебро или даже платина? Дьяволом окольцован…
В довольно-таки оторопелой тишине звучит его нарочито нейтральная интонация, но Лине видно, что внутри у него вскипело. Не терпят писатели даже такой самодеятельной конкуренции… Борется Эрик за первенство.
Вспомнилось, как укололась о бородку, когда губами промокала капельки пота с жилки, бьющейся на его виске. Уже лежал рядом. Лобастая голова откинулась на подушку, глаза открылись, но смотрят еще куда-то в глубь себя, и губы выдают сокровенное, прочитанное там, внутри: «Правильно говорил Бродский, надо все время вести оборонительные и наступательные бои: места наверху мало». Такой у него был знак близости: говорю при тебе то, что думаю. Не опасаясь, что предашь…
Но думал только о себе…
Лина наконец-то сбрасывает противное напряжение, которое парализует ее в присутствии бывшего друга.
Всегда.
Навсегда?..
Скованность возникает из ничего, помимо воли, слабеющей при встрече с Эриком, при любом пересечении – и ожидаемом, и непредвиденном.
Давно была их история, но, черт возьми!.. Каждый раз ускользает, что… сердце в Вас – только ночник, не звезда! Я забыла об этом!
Больше года не виделись, вроде успокоилась… Но вот он обнимает и целует в щеку – пронзает своим электричеством, которое не заземляет даже присутствие соглядатаев – хоть мужа, хоть подруги, хоть вообще посторонних, кто совсем не в теме.
Правда, «посторонние» для Эрика – понятие относительное. Шокировало, когда он вот так же поцеловал и приобнял землистую мымру, министерскую чиновницу небольшого ранга, которую как-то давно походя, без личного отношения припечатал: «Она как пустое ведро – чем заполнишь, то и гремит. Зато звучно, всем слышно». Обозвал так во время дружбы с Линой, а обнимался, когда она уже год как изучала – без успеха – науку расставания. И хоть эти двое обоюдно «тыкали» (Лина подслушала), интимность была явно делового свойства: Эрик реально предпочитал «плюфрешек» – тех, что посвежее. А тетка та что-то ему оформляла. И все равно Лину тогда укололо.
И сейчас приходится напрячься, чтобы не утонуть в «чуйствах»…
Лина осматривается. Кто сидит, потупив взгляд, кто разглядывает фрагмент стены, выложенный глазурованной разноцветной плиткой… Копия картины Матисса… Узнанная или нет – все равно притягивает взгляд.
– Кристина притча – это эпиграф к объявленной теме. Образцовый постмодернизм, – включается Ева. Знает, что пауза – как вино: передержишь – скиснет. – Маргинальная форма переселилась в центр. Будет видно впоследствии: одноразово или наподольше. Мы не станем рвать на части сочный кусок прозы, прочитанный нам. У меня внутри – звенит…
Ева бросилась на амбразуру.
Грамотно поступает.
Всякое новое нуждается в защите. Новичков бьют, новаторам ставят в пример их классические вещи… Инстинктивно, а не по злому умыслу часто затаптывает новизну тот, кто по жизни никак не связан с ее источником. Родственность, дружество – любая соотнесенность с производителем новизны помогает хотя бы задуматься над свежатинкой, а не отвергать ее с порога.
Везет Кристе…
– Доскональное разбирательство претит справедливости…
