Ознакомительная версия.
Я долго рассматривал человека в военной форме, похожего на меня и ещё больше – на отца. Но с другим выражением глаз. Это выражение редко удаётся голливудским киногероям. Потому что его нельзя сыграть. Дед выглядит благодушным человеком, у которого в кобуре есть наган. И если что – он не промахнётся. Хорошим, добрым малым (на фото он чуть заметно усмехается), которого не стоит злить. Иначе он быстро становится плохим и опасным. Даже без нагана. И это как-то сразу всем понятно. Я переиграл сцену со штрафом. Только вместо меня на платформе был дед. Тридцатилетний, в модном плаще. Кейс для ноутбука через плечо. В руке – сигарета. Интересно, курил ли он? Итак: свет, камера, мотор. Полицаев дед, конечно, заметил раньше меня. Но сигареты не бросил. Просто глядел на них с лёгкой усмешечкой – как в объектив брестского фотографа. Они приближаются, наталкиваются на этот взгляд и… И вежливо напоминают, что здесь не совсем правильное место… в другой раз, пожалуйста, учтите… Счастливого вам дня. Вот так.
Я задумался: как от этого сильного, уверенного человека получился рефлексивный тюфяк вроде меня? Это надо понять. Хотя ответ здесь же, рядом с дедом. Платье в горошек, контрастный макияж. Короткая стрижка с завитками по довоенной моде. Баба Лера. Моя бабушка. Вот у неё знакомый взгляд. Тот самый, который я по утрам наблюдаю в зеркале. Тревога и ожидание. Словно она предчувствовала, какая гигантская задница накроет их всех через месяц-полтора.
Узнав о начале войны, дед немедленно отправил жену и сына в тыл. Собирались наспех: город уже бомбили. Значит, моя бабушка и пятилетний отец видели то, о чём мне и думать неохота. Бабушка никогда не рассказывала об эвакуации. Если по радио или телевизору упоминали Брест, всегда плакала. И просила выключить.
Как многие, воевавшие на границе, дед попал в окружение. Но, как очень немногие, сумел выбраться. Разыскал партизан, затем оказался в Киевском подполье. Работал в городе сапожником. Стало быть, знал это ремесло? В свободные часы координировал теракты, ликвидацию высших немецких офицеров и так далее. В общем, не биография, а готовый киносценарий. Из Киева дед сумел отправить бабушке письмо. Где сообщал, что в отряде познакомился с медсестрой Таней. Она спасла ему жизнь, то-сё, ну понятно – военная любовь. И к бабушке он не вернётся, не держи зла, прости, если сможешь. Бабушка не простила. Уничтожила все его письма и фотографии. От горя и тоски мимоходом переспала с кем-то. Так на свет появился дядя Виталий. Между тем в январе сорок третьего немцы арестовали большую часть киевского подполья. Трое руководителей были казнены. Судьба остальных, включая деда, неизвестна.
Последние сведения о нём бабушка получила в конце семидесятых. К тому времени она давно простила и много лет искала его. Несколько фраз из закрытого архива потребовали включения мощнейших аппаратных связей дяди Гены. Неизвестный информатор НКВД сообщал, что заключённого, похожего на деда, видели осенью сорок четвёртого в концлагере Шталаг-326, который позднее освобождали американцы.
Слова «освобождали американцы» долгие годы терзали моё воображение. Я видел, как достаю из ящика продолговатый светло-голубой конверт, украшенный таинственными марками. Или слышал прерывистый международный звонок. И шелест незнакомого голоса в трубке: «Здравствуй, внучек. Давно хотел позвонить. Не мог. Так уж вышло. У меня здесь кое-какие инвестиции и домик во Флориде».
Мой отец редко говорил о деде. Точнее, два раза. Говорил он примерно следующее: «Знаешь, сложись обстоятельства чуть по-другому, и ты мог бы стать внуком генерала». Это хорошо звучит «внук генерала». Тут есть какой-то ритм, эффект газетного заголовка. Но «инвестиции и домик во Флориде» мне нравятся больше. В ритмическом смысле – тоже.
Незадолго до конца войны бабу Леру исключили из партии. Запретили работать в городах. Это была непонятная милость системы. Жену командира-предателя могли запросто упечь в лагеря. Бабушка, учитель истории, оказалась нищей с голодными детьми полутора и восьми лет. Они долго скитались и бедствовали. Работу не удавалось найти даже в глухой провинции. В это трудное время бабушке неизменно помогала сестра Женя. Деньгами, продуктами, одеждой – чем могла. Когда отцу исполнилось девять, Женя приняла его в семью. Уговорила Леру отдать племянника ненадолго. Всё-таки трёхкомнатная квартира, рядом хорошая школа. И Гене веселее с двоюродным братом. «Ненадолго» растянулось лет на пятнадцать. За все эти милости бабушка сестру постепенно возненавидела.
Ретроспектива. Жили-были сёстры – Евгения и Валерия. Не так чтобы красавицы, однако при мозгах, ладных фигурах и всегда хорошем настроении. А откуда быть плохому? Страна шагает намеченным курсом. Звучат бодрые песни Дунаевского и весёлый джаз Утёсова. Стахановцы перевыполняют нормы. Враги быстро ловятся, сознаются и каются. На то они и враги, чтобы каяться. Словом – подъём, вставай, кудрявая! Окончив школу, кудрявые сестрички поступили на рабфак. Потом – в институты. Учились хорошо, но и о танцах не забывали. Почти одновременно выскочили замуж. И обе за военных. Тут начинается существенная разница. Лера выходит за капитана-артиллериста. Ему в Бресте, в случае женитьбы, дают отдельную квартиру. Плюс до майора служить год. А сестра – за лейтенанта железнодорожных войск. Хоть бы за старшего, так нет, за простого летёху. И отбывает в Куйбышев по месту его назначения. В коммуналку, это если повезёт. А то и в общагу. Женечка, ты чем думала, а? Зная бабушку, не уверен, что она избежала первого из семи грехов. Это был 1935 год.
Только летёха оказался совсем не прост. По интересному совпадению, его тоже звали Женя. Евгений Николаевич Воронин. Пройдёт год-другой, и коллеги, даже за глаза, станут называть его исключительно так – Евгений Николаевич. Сперва осторожно, затем с холуйской проникновенностью. Евгений Николаевич с детства хотел стать большим начальником. А в этой области сильное хотение – залог успеха. Это вам не ядерная физика или, там, балет. Война и репрессии здорово помогли. Евгений Николаевич понимал, что ему надо: а) не попасть на фронт; б) не угодить в лагеря; и в) грамотно выступать на партсобраниях. И всё у него получится.
Как железнодорожного спеца, на фронт его не взяли. При этом некоторые сослуживцы добились мобилизации. Лучшие из них погибли. Евгений Николаевич решил ковать победу в тылу. Этим ведь тоже кому-то надо заниматься. Кроме того, у нас везде есть место подвигу. Однажды старший лейтенант Воронин предотвратил большую аварию на железной дороге. На разборе заявил, что авария могла быть неслучайной. И, если надо, он готов предъявить факты. Вскоре арестовали его начальника и зама. Место зама досталось Евгению Николаевичу. Руководство и коллеги запомнили, что эта птица может больно клюнуть. Карьера пошла на взлёт.
Через месяц Евгений Николаевич был представлен к высокой награде. Затем получил внеочередное звание и двухкомнатную квартиру. Когда родился сын Гена, квартиру поменяли на трёхкомнатную. Звания и посты тоже регулярно менялись к лучшему. Новая квартира была в обкомовском доме, через сквер от вокзала. Иногда Евгений Николаевич, отпустив шофёра, шёл с работы пешком. На нём хорошо сидела военная форма с орденской планкой. Китель почти скрывал отрастающий живот. Ему нравилось отдавать честь фронтовикам. В эти минуты как-то странно думалось, что он и сам фронтовик.
Раз в неделю привозили спецпаёк. Евгений Николаевич лично распаковывал объёмистые сумки. Разворачивал слюнообразующие деликатесы, обёрнутые тонкой, нежной бумагой. Салями, карбонат, балык осетра или сёмги… м-м-м, как пахнет! Икра. Марочный коньяк, «Посольская» водка. Шоколадные конфеты, мандарины, ананас. То, что не съедали Воронины – в основном консервы, – отдавалось Лере.
Свояченицу Евгений Николаевич едва замечал. Он не забыл прощальную вечеринку в тридцать пятом. Особенно – ироничные взгляды (явно по его адресу), которыми обменивались Лера и этот, как её… враг народа. Теперь при нечастых встречах Лерины глаза отчётливо шептали: «Жирная тыловая крыса. Почему убили его, а не тебя?» Так что помощь бедной родственнице Евгений Николаевич сперва воспринял кисло. После догадался, как унижает Леру его милостыня. Ведь она не могла отказаться – дети. И стал подавать охотнее.
Но одно дело продукты и шмотки. А другое – чужой мальчишка в квартире. Хорошо, что папа был ребёнком тихим и незаметным. Евгений Николаевич быстро привык к нему, словно к мебели. В спальне Гены поставили второй диванчик. Двоюродные братья стали ходить в одну школу. Папа – отличник и будущий медалист – серьёзно занимался с балбесом Геной. Вытягивал его на твёрдые четвёрки. Гена был младше отца, но крупнее, что позволяло экономно использовать одежду. Гене брали новое, а папа донашивал. Тётя Женя заменила ему мать.
Ознакомительная версия.
