Вскоре Малка устроилась на работу в школу, где преподавала немецкий язык. Ёселька пошел учиться туда же, и авторы легенды особо отмечают, что мир их замкнулся между двумя точками на карте нашего города: дом у реки Вонючки – школа на улице Коммунистической.
Этот замкнутый мирок слегка расширился, когда Ёселька, бредивший паровозами, бросив внезапно школу, устроился учеником машиниста в местном депо. Но даже такой абсолютно невинный выход за пределы привычного круга, как оказалось, таил в себе нешуточную опасность. Молох террора, раскручиваемый по всей стране, достиг наконец границ и нашего города. Ёсельку арестовали в середине лета 1937 года.
Не сохранилось свидетельств о том, как и какими путями Малке удалось выяснить, что дело ее сына вел следователь НКВД Ефим Слуцкий. Зато достоверно известно, что в первое же наступившее воскресенье она надела свое лучшее крепдешиновое платье и направилась к его дому.
Если реконструировать эту сцену во всех подробностях, то выглядела она так. Солнце жарило в тот день немилосердно. Ефим Слуцкий вышел на крыльцо в белых парусиновых брюках и застиранной сиреневой майке, открывавшей на груди множество поседевших волосков, свернувшихся от жары в колечки.
– За что вы его? – глядя на эти волоски, спросила Малка.
Следователь НКВД, видимо, только что пообедал, поэтому, прежде чем ответить, долго ковырял в зубах спичкой, потом отбросил ее в сторону, с интересом посмотрел на Малку и наконец лениво произнес:
– Ваш сын устроился в железнодорожное депо, имея преступное намерение угнать паровоз, приехать на нем в Москву и убить товарища Сталина.
Все прозвучавшее показалось Малке таким нелепым и одновременно из-за этой нелепости таким страшным, что она впервые за много лет снова ощутила себя в середине смерча, воющего на разные лады истошными голосами.
Не помня себя от ужаса, охватившего ее, она, сжав кулаки, бросилась было на ухмылявшегося следователя, но тот проворным движением, с помощью которого не раз выбивал показания из арестантов, ткнул Малку ногой в живот.
Когда Малка, пересиливая боль, с трудом поднялась с земли, она увидела, как Ефим Слуцкий, повернувшись к ней спиной, открывал дверь своего дома.
– Стоять, – тихо сказала Малка.
Было в ее голосе нечто такое, что заставило его обернуться.
– Через три месяца такие же шелудивые псы, как ты, поставят тебя к стенке и пристрелят без всякого сожаления.
– Прочь от моего дома, ведьма, – процедил сквозь зубы Слуцкий и захлопнул за собой дверь.
Сбылось ли пророчество Малки или просто пришло время поменять одних палачей на других, еще не насытившихся как следует кровью своих жертв, но только Ефима Слуцкого действительно арестовали в одну из октябрьских ночей, а наутро чрезвычайная тройка приговорила его к расстрелу, что в тот же день и было исполнено.
Впрочем, Малка об этом так и не узнала. Соседи утверждают, что за ней пришли через несколько часов после разговора со следователем. Она успела только сходить на могилы своей бабки, отца и Франца, сделать генеральную уборку в доме и спрятать в потаенную нишу погреба футляр с гобоем, которым так дорожил ее отец.
Ее осудили по зловещей 58-й статье, дали десять лет и отправили в один из лагерей, находившихся в далеких казахских степях. К этому сроку, по-видимому, потом добавили еще как минимум четыре года, потому что, как гласит летопись, Странная Малка появилась вновь в нашем городе только летом 1952 года.
Этот огромный пробел в ее жизни, эти почти пятнадцать лет незаполняемых страниц, никак нельзя поставить в укор составителям «Жития». Очевидно, судьба подарила им редкую возможность не оказаться среди миллионов тех, кому, подобно Странной Малке, светлое будущее уготовили в виде колючей проволоки и вышколенных вертухаев. А что-либо домысливать самим, не зная канвы подлинных событий, строгие каноны не только не приветствуют, но запрещают категорически.
Существовало, конечно, опасение, что Малка может выбрать какой-либо другой, нежели наш, населенный пункт из перечня мест, разрешенных для проживания. Ведь тогда легенда о ней оборвалась бы, не достигнув своей кульминации. Но Малка надеялась, что если Ёселька жив, то он непременно вернется искать ее сюда, в этот город, в их дом, уцелевший, несмотря на четыре года немецких бесчинств и уничтожения всего того, что напоминало фашистам о большевиках и евреях.
«Житие» утверждает, что дом – единственное достояние Малки – оказался никем не занят. После изгнания немцев несколько семей пыталось было поселиться в нем, но каждый раз что-то необъяснимое выдавливало их отсюда. Почти все говорили про чувство какого-то безотчетного страха, накатывающего по ночам, утверждали, что в каждой из трех комнат под утро принимался завывать ветер, а стоило подойти к окну, как казалось, что штакетник, окружавший небольшой двор, неожиданно воспламенялся, грозя уничтожить огнем близлежащие постройки. Как бы там ни было, все посчитали за лучшее впредь держаться как можно дальше от этого места. А те, кто когда-то вынес из дома всю без остатка мебель, предпочли немедленно принести ее обратно.
Поскольку второе возвращение Малки оказалось гораздо ближе по времени к нам, чем ее первое, то жизнеописание постепенно начало приобретать черты уже некоторого художественного свойства. Авторы, кем бы они ни были, уже не удовлетворялись сухим перечислением фактов, но попытались (и это частично у них получилось) передать психологический настрой всех участников последнего, самого трагического, периода ее жизни.
Этот последний период начался с того, что Малка пришла в милицию оформлять необходимые документы, а начальник отделения, повертев в руках ее бумажки, предложил вдруг взять в квартиранты их сотрудника, молодого парня, который за неимением лучшего коротал ночи на диване в приемной.
– Нет, – будто бы ответила тогда Малка.
На работу она устраивалась долго и безуспешно, пока наконец ее не взяли уборщицей в местный Дом пионеров. Приходила Малка вечером, когда все кружки заканчивали свою работу, и тщательно убирала шестнадцать комнат, два туалета и три длинных зигзагообразных коридора.
Через неделю ее вызвал директор и, не поднимая глаз, объяснил, что человек с такой подпорченной биографией не имеет права работать в учреждении, связанном с воспитанием подрастающего поколения.
Малка все поняла, снова явилась в милицию, открыла дверь в кабинет начальника и, не переступая порога, будто бы сказала:
– Твоя взяла.
Так на страницах «Жития» появился новый персонаж, которому провидение уготовило особую роль.
Если бы Василий Бусел – милиционер, который тем же вечером появился на берегу реки Вонючки, – мог предположить, свидетелем каких событий ему предстояло стать и как все это отразится на его дальнейшей судьбе, он по примеру тех, кто уже пытался жить в этом доме, не приблизился бы к нему ближе чем на выстрел из табельного пистолета.
Но Василий Бусел был молод, чист душой, не верил ни в какую чертовщину, а так же, как некогда Франц Шеффер, верил исключительно в светлое коммунистическое завтра. Впрочем, как утверждают авторы, возникло еще одно обстоятельство, которое заставило Василия остаться в этом доме. Едва он увидел Странную Малку, как в сердце его вошла никогда не испытываемая раньше тоска. Эта женщина, обладавшая какой-то особой статью, красоту которой практически не затронули годы мытарств и унижений, с такой силой притянула к себе его душу, что Василий просто физически ощутил нехватку воздуха.
В этом состоянии, когда вдох и выдох стали даваться с огромным трудом, он прожил в доме Малки почти шесть месяцев, ловя за тонкой перегородкой все шорохи ее перемещений, пытаясь вообразить, чем она занята, как одета и даже о чем думает, когда по тюремной привычке начинала вышагивать от одного угла до другого в своей комнате, всегда притемненной из-за плотных штор, задернутых на окне.
Особенно тяжело приходилось ему по ночам. Он лежал на узкой металлической кровати, принадлежавшей некогда сыну Малки, и прижимал руку к стене, за которой, он знал, стояла ее тахта. Ему казалось, что таким образом он прикасается к ней самой. И оттого, что рука затекала, а сон все не шел, он злился на себя, потом на весь мир, но только не на саму Малку, которой дела не было до его ночных мучений.
Чтобы как-то все это прекратить, он принес и прикрепил кнопками к стене портрет Сталина, вырезанный из «Огонька». А когда и вождь не помог, стал просто напиваться перед тем, как переступить порог своей съемной квартиры. От выпивки, количество которой все нарастало, он ночью впадал в полное беспамятство и лишь утром с тяжелой головой снова ощущал глухую тоску, ворочавшуюся в сердце.
А между тем развязка стремительно приближалась.
Двадцать третьего февраля, в День Красной армии – авторы «Жития» этот момент выделяют особо, – он пришел слегка навеселе, гордый тем, что руководство отметило его труд почетной грамотой. Чтобы хоть как-то заинтересовать Малку своей персоной, он стал взахлеб рассказывать ей о том, как высоко ценит его начальство. Этот вывод он сделал из того, что ему одному из всего отделения было доверено секретное мероприятие: вместе с особистами приступить по приказу товарища Сталина к формированию составов, в которые планировалось загнать все еврейское население страны и отправить его за Урал, подальше от насиженных мест.
