Ознакомительная версия.
Уже у калитки тети Солмаз я понял: умер ее сын, страдающий болезнью крови, – из дверей выносили завернутое в ковер тело. Везли в мечеть на омовение. Вслед за мужчинами из дома высыпали женщины. Бабушка, прижимая к лицу платок, обнимала горько причитающую тетю Солмаз. Я заплакал, убежал домой. В саду крепко обхватил встревоженного Пялянга. Мы долго сидели под инжирником…
В исламе смерть – не исчезновение, а переход между мирами. Скорбя по умершему, мы отдаляемся от него, погружаясь в темную яму горечи. Вспоминая ушедшего с улыбкой, согреваем его невидимым объятием.
Э.
Мое тело все хуже мне подчиняется. Старость? Лейла не согласна. «Ты никак с ним не договоришься, Гилавар. Бежишь за одним, а тело советует другое. Стремления у вас разные». Целую жену в шею. «Хорошо, что у нас с тобой они одинаковые».
В ней уживаются женственность, ранимость и одновременно готовность стоять против ветра, смотреть в глаза тому, что несется навстречу.
Я встретил Лейлу спустя череду расставаний. Когда уже не искал, не верил, появилась она, женщина с тонкими запястьями и густыми волосами-волнами.
Лейла открыла новую страницу моей жизни, не перелистывая предыдущие. Называет меня Гилаваром в честь ветра – теплого, переменчивого, дующего с моря.
* * *
Надеваю шляпу, выхожу из дома. Как всегда – к морю.
Иду по дороге из детства. Она, как и многое вокруг, изменилась – сузилась заборами вычурных особняков. Но сейчас я будто не вижу изменений, ведь по дороге идет не грузный любитель букв Гилавар, а тот самый мальчишка по кличке Финик. Мое нынешнее тело – подуставшее, осунувшееся, местами одрябшее – не успевает за ним, но есть то главное, что живет вне физического, видимого.
По этой дороге к морю я часто шел с дедушкой Асадом. Отчетливо слышу его голос. «Человек ни черный, ни белый – он посредине. Долгие годы ты будешь „нигде“, пока не найдешь себя настоящего и не отыщешь любовь. Она не только в объятиях твоего человека, но значительно шире, выше, глубже. Финик, к тебе все придет, как только ты все отпустишь».
Сегодня море буйное, его звук похож на ток крови в венах – живой, пульсирующий, преодолевающий все препятствия. В шуме Каспия слышу голоса из детства, перед глазами раскрываются картинки волшебного времени жизни.
Вижу старушку Гюльназ в шелковом фиолетовом платке. По понедельникам соседка приходила к нам, заваривала хну, молилась за упокой душ ушедших. На Абшероне понедельник называли женским днем. Женщины собирались под одной крышей – общались, готовили еду, оживляли волосы хной, читали дуа[38]. Гюльназ расплетала длинные мамины косы, вычесывала их гребнем, пропитывала маслом кардамона перед окрашиванием, заодно и истории вслух перелистывала – о себе и мире.
Я прятался под столом, подслушивал.
В роду Гюльназ мужчины надолго не задерживались. Они либо исчезали, либо умирали. Это можно было бы назвать проклятием, если бы не дар, которым награждались женщины семьи Гюльназ, – каждая из них познавала любовь. Пусть вспышкой, пусть возможностью увидеть, испытать, попробовать и потом лишиться, но до последнего вздоха вспоминать, благодарить. За то, что было, хоть и ненадолго. «Значит, я жила».
«Моя мама Биби-ханым, да упокоит ее душу Аллах, говорила, что мужчины уходили от нас из-за того, что мы слишком их любили. По-моему, дело в том, что к сильным женщинам обычно тянутся слабые мужчины. Оживляем их своими чувствами, потом они уходят к другим».
…Прохожу мимо инжирника и слышу голос троюродной сестры Натаван, с которой лазили по веткам деревьев. У нее были веснушки на все лицо, над губой шрам-полумесяц. Приезжала к нам на каникулы из горной деревни, где жила с рождения.
Ей было пять лет, когда она впервые увидела море. Любила вспоминать эту встречу.
Они с мамой ехали две ночи, сначала автобусом, потом на поезде. На Натаван был льняной сарафан горчичного цвета, пропахший корицей, – ее мама раскидывала кусочки коры по полкам шкафа, чтобы не заводилась моль.
«Помню, мои ноги натерли сандалии из желтого дерматина, было больно, но я жевала кизиловую пастилу, только бы не капризничать. По случаю большой встречи мама разрешила намазать ногти хной. Хотелось понравиться морю. Приближаясь к нему, я ждала, что волны раскроют тайну – только мне и никому больше. Этого не произошло. Зато тогда я впервые влюбилась. В волны».
* * *
Возвращаюсь домой, сажусь за письменный стол. Записываю истории, нашептанные мне бризом. Где-то в глубине дома бранится Лейла – я снова забыл снять ботинки, теперь пол в ракушечном песке.
Через какое-то время она тихонько приоткрывает дверь и ставит на мой стол кружку с чаем. Знает, что после каждой главы я встаю, подхожу к окну, пью чай и смотрю на исписанные листы, к которым, чуть передохнув, возвращаюсь.
…Ты против, чтобы я писал о тебе в своих историях. Но как не сказать о человеке, который подарил тебе новый мир? «Достаточно того, что мы вместе стоим на одном берегу. А тексты… Это другое. Они ведь окажутся в руках людей, которых нет на этом берегу».
Водяная мята (азерб.).
Слово, состоящее из терминов «бытие», «знание» и «блаженство» (санскр.).
Машаллах – ритуальное молитвенное восклицание, используется при выражении радости, хвалы и благодарности Богу и смиренного признания того, что все происходит по Его воле (араб.).
Гладкий двусторонний тканый ковер ручной работы (иран.).
Мастер (азерб.).
Гусейн Джавид – азербайджанский поэт, драматург.
Надежду каждый раб в душе хранит, мечтая, / Свою святыню чтит любой искатель рая. / У каждого – свой бог, своя любовь святая, / Мой бог – любовь и красота (азерб., автор Г. Джавид, перевод М. Синельникова).
Так на Востоке называют владельца или работника чайханы.
Чего считать, если чай пьешь (азерб.).
Господа (азерб.).
Выпечка с начинкой из молотого миндаля.
Кислая или сладкая приправа-пастила из уваренного фруктового сока.
Предрассветная, первая по счету молитва в исламе (араб.).
Восславление Аллаха словами «Аллаху акбар», с них начинается молитва (араб.).
Иранская поэтесса, кинорежиссер (1935–1967).
Стихотворение «Волны» Ф. Фаррохзад, перевод Н. Ворнель.
Азербайджанский суп на мясном бульоне с лапшой домашнего приготовления.
Приятного аппетита, детка! (азерб.)
Сок незрелого винограда. После непродолжительного брожения используется в азербайджанской кухне.
Сура «Аль-Анкабут», аят 57, Коран.
Восточная сладость из муки, протертой с водой в мелкие крупинки, масла и сахара. По традиции ее готовят в день смерти близкого человека, читая молитву за упокой его души. Большую часть раздают нуждающимся.
На Абшероне существует поверье, что созревшие инжирные плоды, видевшие дожди, есть нельзя. Поэтому местные жители спешат собрать урожай.
«И познает любовь не любивший ни разу, и полюбит вновь тот, кто уже отлюбил». Цитата из древнеримской латинской поэмы «Ночное бдение Венеры». Автор и точное время написания неизвестны; современная наука датирует текст IV веком н. э. Поэма представляет собой лирические излияния несчастного влюбленного, перемешанные с описанием весеннего празднества на Сицилии в честь богини Венеры.
Розовая вода, продукт дистилляции лепестков розы, ее добавляют в сладости и напитки.
«Во имя Аллаха милостивого и милосердного» (араб.). В исламе фразу «бисмилляхи рахмани рахим» произносят перед началом любого важного дела.
Самый древний район Стамбула, первые следы поселения на этом месте относятся к 680 г. до н. э.
Сейчас вы можете перейти на противоположную сторону (турец.).
Улица в Кадыкёе.
Центральная улица Кадыкёя.
«Пассаж „Акмар“. № 70. Добро пожаловать» (турец.).
Округ в Кадыкёе.
Лепешки из тонко раскатанного теста с начинкой из мяса, зелени, сыра или картофеля.
Тетушка (турец.).
Ознакомительная версия.
