Ознакомительная версия.
Три года назад впервые попав в Париж, я был разом и ошеломлён и очарован. В памяти напоенный светом первый день. Свет, казалось, отовсюду, и солнца нет и теней нет. Мы идём по Парижу среди немыслимой красоты. С противоположного берега Сены на нас смотрят Лувр, Самаритен, а рядом у берега приткнулись баржи, совсем по-Жану Виго. Нам и легко и весело от небывалого везения и от легкого вина, выпитого тайком в номере. Как говорится, душа поёт и хочется откровенности.
– Сюда бы Володю, – говорит Славка.
Я согласен, хотя это совершенно невозможно, как жизнь в воде. И если подумать, зачем в Париже наш коротконогий и короткошеий шеф? В силу несбыточности? Нет, никогда не попасть ему сюда по совокупности обстоятельств. Но почему мы подумали вдруг о нём? В силу его неравнодушия. Нам непременно хочется с кем-нибудь поделиться, и шеф присутствует в нас, как стронций в костях.
За рукавом Сены, на противоположной стороне – Нотр-Дам. Оперся на выставленные опоры. Нет, это просто-таки невозможно, и нужно прервать бесконечное восприятие красоты. На Славку мне просто совестно смотреть после многочисленных рассказов шефа об отношениях со славкиной женой. Конечно, сказанное шефом нужно на сто делить. Он столько раз на наших глазах выступал незабвенным бароном К.Ф. Мюнхгаузеном, вытаскивая себя за волосы из очередных болот, но слово не воробей и всё окрашивает в определённые тона, и я смотрю на Славку с сожалением.
С тех пор три года жизни незаметно прошли. Я много раз бывал в Париже, как правило, мимоходом, в начале обычного броска на юг и в конце его.
Наверное, эта кратковременность Парижа и придавала впечатлениям остроту. Вояж в Париж для меня – священнодействие, и я к нему готовлюсь.
Звонок. На проводе шеф, интересуется:
– Во сколько едем?
Объясняю ему, что самолёт в 8.30 и из Подлипок ему нужно выезжать в 5.15 утра.
– Ты водку купил? – спрашивает шеф.
Некорректный вопрос, я всё делаю вовремя.
– И мне купи.
Чертыхаюсь про себя, но отвечаю вежливо:
– Хорошо.
Бросаю укладываться и бегу в магазин. Благо он рядом и открыт. Не по душе мне эти поручения, они нарушают ритуал.
Вроде бы всё. В полночь собираюсь отключить телефон, и новый звонок.
Звонит коллега из соседнего отдела Петухов, тот, что нехитро обхаживает шефа по правилам политики «дал-взял». Спрашивает:
– Вы завтра летите?
– Сегодня уже.
– Извини.
Судя по голосу он в силах ещё соображать.
– Во сколько?
– А что?
– Шеф спрашивает.
– Так я же ему объяснил. Давай-ка его сюда.
– Мне объясни.
Известен испорченный телефон.
– Вы где?
– В бане.
– В полночь?
– А ничего.
Объясняю ещё. Чувствую нарастание бестолковости.
Утром в аэропорту у шефа потрёпанный вид. Отдаю купленную водку. В очереди на отлёт шеф заметно мучается. Границу мы проходим раньше и ожидаем шефа в буфете с коньяком. В полёте шеф спит.
Из бани они, оказывается, вернулись поздно. В пять по договорённости заехал шофёр, и шеф его отпустил. Грымов – попутчик шефа и сосед по многоэтажке – в конце концов забеспокоился: отчего нет машины в аэропорт? Поднял шефа и тот вспомнил, что он вроде бы её отпустил. Пришлось Грымову напрячь все свои возможности, чтобы успеть вовремя. И вот в самолёте шеф спит, уронив голову на грудь.
Самолёт дрожит от непомерных дорожных усилий, а мы этакими голубчиками сидим себе в хвосте салона вдали от начальства и пьем легкое вино, листаем французские журналы и разговариваем. Впереди наискосок в пределах видимости спящий шеф, и я думаю и о везении его и о политике «дал-взял».
Как-никак а мы созданы для коллективных дел. В ЦУПе (Центре управления полётами), например, вся наша муравьиность на виду. Помимо своего делового назначения ЦУП – непременное место встреч. Где и когда ещё встретишь тех, кого давно не встречал или кто исчез с нашего делового горизонта и появился уже совсем под другим соусом. Но эта встреча запланирована: французы приехали. Обсуждается будущий полёт.
Они ещё и в рабочую комнату не вошли, толкутся около, а мы уже спешим к ним по коридору, с другого конца. Мы – это я и шеф. Подходим, здороваемся. Лабарт в этом проекте уже в новом качестве: не замом, а выше – он стал директором проекта с французской стороны, по сути самым определяющим лицом. Мы как-то с ним обсуждали возможности улучшить дело. И хорошо бы и с русской стороны поставить знающего человека организатором, директором, который бы и за проект отвечал и разбирался во всём, словом, как у французов. И что там греха таить, я в предыдущем проекте играл негласно такую роль.
– Кого вы видите директором проекта с российской стороны? – спрашиваем мы через переводчицу.
Лабарт отчего-то мнётся, пожимает плечами, отвечает уклончиво. Ему неприятны вопросы в лоб. Со мной он давно знаком, а шефа узнал во время его недавней поездки во Францию.
– Я думаю, – тянет Лабарт, – но это моё личное мнение. Директор не должен быть из медиков…
Конечно, не должен. Медики – привлечённые с их медицинскими экспериментами из Института медико-биологических проблем, с их неуёмным рвением бороться за каждый зарубежный день, желанием подключить ещё массу коллег. По каждому «основополагающему» эксперименту, вроде взятия мочи, от них должны ехать двое – учёный и инженер. Учёный? Какой-такой учёный? Кот учёный? Да, мы согласны целиком и полностью – медики не подойдут. А кто же? Я по делу подхожу более всех. Во-первых, у меня весь предыдущий опыт, да и с Лабартом мы чуть ли не друзья. Чего ещё?
– Не знаю, – тянет Лабарт, – мы не обсуждали ещё…
Я мысленно его подталкиваю: рожай скорей и дело с концом.
– Могу сказать только своё мнение…
Ну, говори. Я знаю, что буду отличным директором, хотя это жертва с моей стороны. Администрирование отнимает массу времени. Однако кому запрягать, тому и возить.
– Я думаю, что директором с русской стороны лучше стать вам.
Он смотрит на нас, и я улыбаюсь: наконец, дело сделано. Чувствую себя директором. Всё у нас должно, как по маслу пойти. Опыт есть, своё умение я доказал и с Лабартом у меня полный контакт.
Но странное дело: он смотрит не на меня, а как-то в бок.
– Вам, – говорит он шефу, – вам лучше всего стать директором проекта с русской стороны.
В Париже наши пути расходятся. Нам в Тулузу, и мы отправляемся в Орли. А шеф останется в Париже и подъедет позже, «на пару слов». В Тулузе всё повторяется. Три года назад мы начинали а школе авиационных техников, в длинном лабиринтообразном здании, напоминающем фазенду из идущего в России нынче сериала «Рабыня Изаура». Совпадают даже некоторые детали. Например, цепи, висящие по углам взамен водосточных труб. И вот мы опять в школе авиационных техников.
Появляется французская компания: Мишель Ко, Патрик Обри, Ив Дансэ. В проекте у каждого свой двойник – визави, зеркальное отражение, занимающийся тем же в своей стране. Вместе и порознь мы думаем о предстоящем космическом эксперименте, который словно ребёнок, будет крепнуть и расти, и это сплачивает нас и объединяет и в деле, и в отношениях, и даже в сувенирах, что мы привезли с собой.
Вытаскиваем привезенное. Это муторное дело – таскать с собой хрупкие вещи. Хочется отделаться. Отдал и всё. Я вижу недовольный взгляд Лабарта. Всё-таки не дело, наверное, начинать с этого. Догоняю его где-то во дворе, бормочу заготовленные слова, вручаю привезенное для него, в том есть изюминка и неформальный подход, но чувство неловкости остаётся.
Спустя пару дней в Тулузе появляется шеф, и как-то вечером мы отправляемся к Жаку в гости. Жак для нас – производная Лёнечки Сюливанова. С кем и над чем не работал бы Лёня, все постепенно становятся его друзьями. Но получается будто он дружит только с нужными людьми. Недоброжелатели называют его сенбернаром Сюливановым. Возможно в этом есть крохи истины. Когда мной определялся состав зарубежных делегаций, мы были с ним, что говорится, не разлей вода. А позже отношения выражались разве что в бурных приветствиях и в гипотетических приглашениях в баню, которые так и не были реализованы. Но иностранцы Лёнечку любят. Не знаю за что, возможно, за бесхитростность и простоту, за некую виртуальную черту характера, которая, не проявляясь, чувствуется. Во всяком случае в гости приглашают именно его. А иногда и мы к нему бесплатным приложением.
Итак, мы идём в гости к Жану, который работая в ИКИ[3], познакомился с Инессой, по паспорту русской, но чёрной как смоль и выглядевшей андалузкой. Застолье затягивается. Мы возвращаемся засветло, и на притихших тулузских улицах грохочет русская речь.
Утром на въезде в КНЕС[4], где тормозит наш автобус, нас перехватывает Инесса и на глазах у всех вручает нам по пузатой бутылке бренди, как будто рядом нет шефа и мы основными здесь. Её внимание волнует и тревожит чуть-чуть.
Ознакомительная версия.
