Ознакомительная версия.
Утром на въезде в КНЕС[4], где тормозит наш автобус, нас перехватывает Инесса и на глазах у всех вручает нам по пузатой бутылке бренди, как будто рядом нет шефа и мы основными здесь. Её внимание волнует и тревожит чуть-чуть.
И снова Париж – наша перевалочная база на сутки. Отель «Дюк де Бургонь» на одноименной крохотной улочке, в двух шагах от центрального КНЕСа. Многочисленные медики, стрекулист Митичкин с возможными экспериментами, управленец Грымов, неизвестно как попавший в команду. Триер, Николай Семёнов из Главкосмоса, отвечающий якобы за информацию общественности. Гудит отель. А вот и шеф. Он спускается по лестнице, повторяя вслух итоги сделанного и в конце: «Осталась только трахнуть Таисию…» (и опять это всего лишь мой слабый перевод).
Может, в работе и возможно полное единение, когда выходит всё в нужной полноте. Об этом можно только мечтать. Увы, здесь вовсе не так, и всё во мне противится политике «дал-взял».
Париж – перевалочная остановка. Сутки в Париже, день и ночь. Французам мы больше не нужны. Работа закончена. В гостинице там и тут возникают местные сабантуйчики. Возможности тоже – местные. Только шеф и Таисия вчера попали вчера на особом приёме. Утром рассчитываясь мы удивляемся бестолковости Сюливанова. Он плохо считает в уме. Оказывается, пили с шефом всю ночь.
В полночь постучал к нему шеф:
– Выпить есть?
И Лёня достал пузатую инессину бутылку.
Ах, эти ранние утренние сборы: допивается на ходу, дожёвывается. Спускаюсь вниз. В фойе неприкаянный Митичкин – «месье невпопад и не в такт» с истёртым юношескими пороками лицом.
– Ступай наверх, – говорю ему, – там наливают на посошок.
Он кивает, всем видом показывая, что ему на это наплевать и всё-таки спрашивает:
– А кто?
– Грымов, Сюливанов…
Лицо его ничего не выражает.
– …и шеф.
Называю фамилию шефа, и Митичкин бросается наверх.
Опять самолёт и безбрежное сонное царство. Разносят декларации. При заполнении я объявляю, что у меня как раз день рождения.
– Тогда мы едем к тебе, – заявляет шеф.
И тут меня прорвало. Я близок к истерике и выдаю всё, что накопилось у меня, отлично понимая, что слово не воробей и что язык мой – враг мой. Разрушился хрупкий мир красоты от грубости приёма «дал-взял». Сказалась испорченная поездка, и в результате публике досталась немая сцена.
В Москве по прилёте я прежде всех получаю багаж, хватаю первую подвернувшуюся машину. Вон из среды вязких отношений, я задыхаюсь в ней. Но не она достала меня. Заморский мир удивительной красоты и тонких отношений отныне для меня в следах немытых шефовых ног.
Они же, получив багаж, поднимутся в аэропортский ресторан и разопьют бутылочку из аэропорта «Шарль де Голль» и к ней добавят местного розлива, всё за моё бесценное здоровье, хотя это скорее похоже на поминки. А мне даже не икалось. Я мчался, радуясь, что всё позади, искренне не понимая, что всё действительно теперь для меня позади.
Удивляет логика французов. Перед отправкой в космос той самой экспериментальной конструкции, из-за которой и затеян весь полётный сыр-бор, выясняется, что одна деталь сделана не так и должна быть доработана. В ответ мы слышим: «На доработку больше денег нет». «Так не раскроется конструкция, и всё коту под хвост. Два года усилий, надежд и чаяний». «Мы всё понимаем, – отвечают французы, – только действительно деньги кончились». Собственными средствами исправляем очевидный дефект. Позже выяснилось, что на доводку конструкции у них денег нет, а на итоговую встречу – и не где-нибудь, а в Ницце, на Лазурном берегу – они находятся.
В Ниццу летела от нас пёстрая компания. Матисс писал: «Закрыв глаза, я вижу эти объекты лучше, чем с открытыми глазами, без мелких погрешностей, вот эти объекты я и пишу». А что опустить мне?
Память оставила предвыездную суету, тезисы докладов и их утверждение комиссией. Слёзы Соньки на территории ЦУПа, на отрезке к проходной. Но отчего рыдала она? Разобраться я не пробовал. Возможно, женская рефлексия, реакция на события.
«Красота спасёт мир», – повторяют теперь на каждом углу. Как же, ждите, спасёт. И что называть красотой? В красоту Франции я выбираюсь по-особому. Есть своя прелесть ранних утренних минут. Тротуары пусты. Пуста светящаяся коробочка трамвая. Вымытое пустое метро. Красота пустоты.
Дома ритуально присели, помолчали, и в этом ещё наша общая жизнь, а там, за порогом начинается путешествие. Масса деталей в реестре этого необычного дня, который в официальных бумагах считается полуднём. (День приезда и день отъезда – один день).
В чистом пустом вагоне пахнет дорогим табаком. Должно быть ехали иностранцы. Коротким переходом перехожу на другую линию метро. Капли воды на мраморных плитах пола словно следы прощальных слёз. «Не плачьте. Я не надолго. Через неделю я снова буду здесь».
Сбоку из чемодана выглядывает клочок рубашки. Можно убрать, пока никого нет. Но постепенно вагон заполняется. Напротив села семья: мать, дети, сумка на колёсиках. Дети затевают возню, затем засыпают, прильнув к матери. Рядом садится лётчик, поставив у ног портфель. Может, это – мой лётчик, от настроения и умения которого зависит моя жизнь?
Станция «Беговая». Всего лишь раз мы были здесь и играли на бегах. Всего лишь раз, первый и последний. Хотя отчего последний? Жизнь ведь не окончилась. Вагон наполняется и опорожняется. Едут на дачу. По ночам там ещё холодно и боязно ночевать, но тянет за город хоть на несколько часов, и отправляются в такую рань… Девушка читает книгу. Должно быть, едет на работу, и для неё это привычный маршрут.
Нет, это не наш пилот. Он выходит на «Тушинской», как и семья. Можно и раньше догадаться: отсутствует международный лоск. Странное дело, в вагоне занята одна сторона. Возможно, это проявление целесообразности – садятся напротив открывающихся дверей.
«Сходненская». Все вышли. Мне одному ехать до конечной «Планёрной». Дальше автобусом мимо ежей, где в 41-ом были остановлены оккупанты. Совсем недавно мы были здесь, только сворачивали в другую сторону и вместе с нами холодным грузом был Гена Жуков, умерший в Париже на улице Ренн.
До Парижа мы летим с космонавтами. Мы сидим с Соней в салоне аэробуса, в последнем ряду, где всего по два кресла с каждой стороны. За спиной «пятачок» курильщиков и туалеты. Мы беседуем, у нас с ней много общих знакомых и тем. Как – никак вместе работали несколько лет назад. Мы сидим и светски беседуем. Перед нами в ряду Лёня Сюливанов. У него в ногах большая спортивная сумка. Временами он оборачивается, предлагая принять по капельке.
Предлагаю Соне. Она отказывается, мы чинно беседуем. Я лечу в Париж какой-то «надцатый» раз, а она впервые за границу и сразу в Париж и Ниццу. Переживает. От курильщиков отделяется космонавт Волков – commandant Волков, герой дня. Это его настойчивыми усилиями была распахнута французская раскрывающаяся конструкция.
То, о чём говорит Волков, потрясающе. Он предлагает Соньке удивительный автомобильный маршрут через всю Францию: Бургонь, Шампань, Прованс к Лазурному берегу. Ну, что на это можно сказать? Вспоминается Азиз Несин «Если бы я был женщиной». Сонька слушает и улыбается. Она выглядит элегантно: чёрный костюм, из-под короткой юбки длинные ноги. Всё в ней притягивает. Отвечая Волкову, я оборачиваюсь, говорю, что этот маршрут – мечта и замечаю перхоть на сонькином воротнике. Интерес мой к ней тотчас пропадает. Такое – не редкость для меня. Деталь и отношение меняется. Глупо, по-детски, но с этим ничего не поделаешь. Таков уж я.
Весь этот день – долгая дорога. Кружным путём по Парижу из аэропорта Шарль де Голль в Орли с остановками у Нотр-Дам и на Монмартре. В соборе я рассматриваю подиум. В Москве он не давал мне покоя, я пытался его описать: мраморный, со ступеньками… А дальше что? Теперь рассматриваю. Любуюсь восточными витражами. Вернувшись я что-то читаю про Нотр-Дам и каждый раз нахожу новое, а позже подтверждение прочитанному.
Иду вдоль стены. В ней ниши святых, как индивидуальные каюты у нас на станции. Я знаю, что космосу покровительствует святая Сессиль. Где она? Есть ли у неё собственная каюта-келия? У выхода протягивают афишки: через пару часов в соборе зазвучит органная музыка, но мы будем далеко.
В автобусе Соня садится на передний ряд к Грымову. К чему неуместное притворство? А рядом Таисия с шефом. Они беззаботно болтают. Они теперь в центре всего. Я мог бы о многом им рассказать. Ведь о Париже я начал читать ещё тридцать лет назад, студентом второго курса в подсобке ленинской библиотеки.
Мне вспоминается вытянутая комната в металлических стеллажах с окнами на кремлёвские башни. Я могу многое рассказать, но меня никто не спрашивает. Хотя не трудно догадаться: совсем не просто попасть сюда и Соньке нужно поездку отрабатывать согласно принципу «дал-взял».
Ознакомительная версия.
