Лилька вернулась к Николаю через десять лет с двумя детьми, а я подумал, что ни волоски, ни колдун больше не понадобятся.
Любая такса – длинная и низкая собака. Зимой она оставляет на снегу вместо следов змеиную полосу, и даже становится страшно за собачье потомство. Таксы предназначены для ловли лис и (почему-то?) соколов, не брезгуют крысиными норами, ловко работают лапами, обгоняя человека в воде, если подбита утка. Когда такса бежит по земле, из-за развевающихся ушей она походит на чайку.
Мой такс Т. уже час сидел в норе и не вылазил, а я нервно курил, расхаживая взад-вперед вокруг корявого пня. В конце концов я развернулся и пошел за лопатой. На обратном пути меня спрашивали, куда я иду, а я отвечал, что откапывать собаку. «Зачем тебе мертвый пес?» – удивлялись люди и пожимали плечами. «Не знаю», – отвечал я.
К счастью, лопата не понадобилась. Я просто засунул руку в нору и вытащил Т. за хвост. Изо рта у него торчала живая крыса.
Старый кандидат Матвеич получил степень при царе, а к нам в ящик попал после восемнадцати лет лагерей, в которых сидел за участие с Королевым в разборке Фау-2. Он единственный в стране мог построить управление баллистическим ракетам, которые раз за разом падали в море, не долетая до учебных целей.
После любого происшествия те, кто отвечал за летные характеристики, кивали на управленцев, а управленцы – на летунов. Склоки надоели полковнику КГБ Краснухину, который приказал вынуть приборы из головки, за руль посадить Матвеича и запустить бесшассийную ракету с человеком, чтобы садилась она на брюхо в рыхлый песок.
Восьмидесятипятилетний Матвеич трясся и отнекивался, но ему пригрозили вместо лесоповала (как раньше) отправить в психушку или без пенсии выгнать в Израиль на постоянное место жительства, на что Матвеич надел кожаный шлем и зажмурил глаза.
Ракета вместо песка упала в канал, и, хотя это означало ошибку пилотажных качеств и полностью снимало обвинения с Матвеича, старый кандидат все равно бежал из воды в неизвестном направлении.
С помощью всесоюзного розыска его через два месяца отыскали в сибирском городишке под Томском, с ввалившимися кровяными глазами, с серым, изъеденным лицом, запущенного, отощавшего и с отросшими грязными когтями.
Заросший бурятский геолог Кырдылкык приехал ко мне из Якутии в пустую квартиру, из которой я выкинул сбежавшей с байдарочником первой жене всю мебель, остатки одежды, аудио-, видеобытовую технику, последние сто баксов и «опель-вектру» тысяча девятьсот девяносто седьмого года выпуска.
Если бы не Кырдылкык и его вяленая шариками конина, то я бы протянул ноги, но вместо этого меня стала донимать беглянка, требуя свиданий, пока нет дома водного туриста. Атмосфера мачеобразного мужчины после разгильдяя ей не подходила: стирка вонючих носков по вечерам, нарезка бутербродов по утрам, невозможность самой помыть спинку, а только с неукоснительным трением ее мужской ладонью.
Я радостно приезжал и устраивал маленький Освенцим: читал вслух Асадова, слушал Баскова, жрал и пил без меры, не лез в постель. Но вскоре издевательства мне надоели, а жена все звонила и звонила, требуя внимания и мужской ласки.
В конце концов я устал и заявил, что больше так продолжаться не может, я сильно изменился, я нашел другое и новое, я телесно живу с Кырдылкыком. Звонки прекратились.
Мой дед по матери ездил по Дороге жизни в Ленинград на полуторке, а когда он повстречал мою бабушку по матери, то он уже работал шофером на прожекторе, которым бабушка и управляла. Когда немцы бомбили города, дед разворачивал прожектор, а бабка освещала им ночное звездное небо, пытаясь поймать в перекрестие лучей с другими прожекторами пролетающие фашистские свастики.
В детстве я был уверен, что у меня все живые в семье потому, что дед и бабка поженились после войны, и только много позже, в зрелом возрасте, я узнал историю про форсирование Одера, когда Георгий Константинович осветил немецкие батареи на противоположном обрывистом берегу силами четырехсот прожекторных машин.
Фашисты ослепли, вперед пошли русские лодки, а очухавшиеся враги расстреляли прожектора с экипажами в первую очередь. В живых остались лишь восемь человек из восьмисот.
На одной из таких не погибших машин сидели мои родственнички, но счастье им улыбнулось из-за дедовской смекалки, потому что дед после включения света за косы вытащил бабку в кусты, а подбежавшему лейтенантику дал сапогом в морду. Пока энкавэдэшник вытаскивал трофейный вальтер, на его месте образовалась обширная воронка, и правыми сделались выжившие.
Мобилы давно не делают, а первую я увидел в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году у Зайчикова. «Нокиа» лежала надувной трубкой поперек кожаного дипломата, вместе с антеннкой. Сам я обзавелся через год «Мотороллой Дименсион-4000», такой навороченной, что ламповое табло показывало разными цветами состояние никель-кадмиевого аккумулятора, а кнопка «RCL» позволяла запоминать несколько номеров и их, когда надо, прокручивать.
Покупка мобилы и контракт «Билайна» обошлись в две с половиной штуки. Телефон немало весил. Я им колол орехи, забивал посылочные гвозди, а один раз, будучи пьяным, отбился от таксиста в Ботаническом саду. Антенна далеко выдвигалась, напоминая космическую связь, и ей можно было на переговорах ковыряться в носу или в ухе. В переговорные же я входил с солидным звонком, прося об этом секретаршу, предварительно рассчитав время. Если беседа шла нехорошо, то можно было незаметно под столом щелкнуть батареей, снимая ее пальцем. Звук получался затворный, и все налаживалось.
Через год мобилы появились у друзей, и мы любили перезваниваться, кто кого первым пошлет. Иногда выходило прикольно. Сидишь в банке на правлении, а тут тебе в ухо: «Х.й». Ржешь во весь голос, а совет директоров ничего понять не может. Плечами пожимают, переглядываются и у висков пальцами крутят.
Или можно было прийти в ресторан и заказать водку в ведерке. Тебе ее принесут и оставят, лед растает, и тогда все трубы бросают в воду и прижимают бутылкой шведского «Абсолюта». Подбежавший официант смотрит, а там мобилы плавают.
В дефолт я все потерял. Побоялся стреляться, и поэтому осталась квартира, а первая жена ушла. А месяц назад нынешняя выгребла агрегат из под шкафа во время уборки и смеялась, что это такое, так как уже давно хотела меня заставить носить теперешние бздюхи, но я уперся – только эту. Я даже для показа ее телефоны крошил в кулаке и засовывал в рот, а вот с «Мотороллой» такая штука не пройдет. Все губы порвешь.
Вчера жена пошла с ней в «Билайн», но ее выгнали. Тогда я надел клубный пиджак с золотыми пуговицами, повесил цепь на шею, втиснул палец в перстень с печаткой и двинулся сам.
В офисе оператора я назвался известным коллекционером, и вокруг меня забегала вся шелупонь, и даже управляющий мелькнул. Было очень приятно от давно забытого чувства. Мой неиспользуемый стандарт подключили на специально выделенную для таких целей линию, и теперь я гордо достаю из штанин свое оружие при каждом удобном случае. Ибо нет ничего ценнее вещи старой. В них и кроется настоящая мужская мудрость.
Сейчас Зико незаслуженно забыт, а когда-то его называли «белым Пеле». Последний раз он играл на чемпионате мира тысяча девятьсот восемьдесят второго года в Испании. Я помню, как он забил гол «ножницами» через себя итальянцу Дзенге.
К нему в молодости приезжал в Бразилию Лев Яшин и долго его хвалил. Даже когда они пошли на «Маракану», смотреть матч «Ботафого» – «Флуминесе», и злые болельщики засыпали легенду вратарского искусства мукой из мешков, Яшин не обиделся. Хотя Зико знал, что всех, кто сидит до пятого ряда, засыпают. Кумир ты или конь в пальто, не важно.
За это на Капакабане русский Лев предложил пари, что Зико на песке ни одного пенальти из десяти не забьет. И тот не забил. Яшин гордо смеялся, а «белый Пеле» встал на колени, воздел руки к небу и плакал, пока за ним не пришла жена.
Я не думаю, что именно этот случай повлиял на то, что искусство великого бразильца забыто, но поразмышлять над этим стоит.
Евграф Поликарпович родился в Переделкине и принадлежал к тем детям, которых собирал вокруг себя Корней Иванович Чуковский и рассказывал сказки. Когда его брали в хранилище Центрального банка носильщиком, человек в отделе кадров заговорщицки спросил: «А вы-то как к нам попали?» На что и ответить было нечего, так как потом оказалось, что все сотрудники хранилища (от уборщиц до самых высоких) составляли династии, которые тянулись даже не с революции, а с середины девятнадцатого века, когда образовались при Николае I первые сберегательные кассы. Секреты мастерства передавались из поколения в поколение в любой области знаний. Особые касты составляли бухгалтеры, экономисты, контролеры, экспедиторы и грузчики.
