От волнения и предвкушения я назвал женщину Тумбой Нех.евной – и быстро лишился вероятности получения медали. Награду я потом, конечно, приобрел (через младшего брата), но ошибку запомнил надолго, ибо обо мне распространилось твердое представление как о человеке злом и неграмотном, что при моей профессии смерти подобно.
В Бразилии совсем другая жизнь, и когда туда попадаешь, начинаешь ей подчиняться, совсем забывая, что ты русский.
Во-первых, бразильцы не курят – и я уже на второй день сигарету выбросил. Во-вторых, они не пьют крепкие алкогольные напитки, а предпочитают свое пиво, которое покупают ящиками в упаковках ноль три. Это пиво утоляет жажду, но тут я не мог отказаться от вредных привычек и покупал в посольской миссии немецкий «Будвайзер».
Вся Бразилия по утрам бегает. Вдоль Капакабаны идет дорога из трех частей: на одной машины едут, на другой велосипеды катятся, а на третьей движутся люди. Я потом много раз пытался повторить свои южноамериканские подвиги в Москве. Вставал по утрам и трусил по Кузьминскому парку, но быстро задыхался или забивал на это. Здесь же морской ветер с капельками соленой воды помогает ногам подпрыгивать вверх, и все тело наливается приятной энергией, будто подпитался батарейками «Энерджайзер».
Бразильцы не любят ничего, что грузит. Их любимое слово – маняня, что переводится с испанского как «завтра». Так отвечают на любое дело, требующее какой-либо работы, кроме танцевания, танцы же начинаются с первыми звуками мелодии. Не успеешь оглянуться, а уже все вокруг рубят самбу или крутятся по кругу, и нет в Бразилии лучшего способа наладить контакты, чем привезти русскую гитару и запеть песню. Но только веселую (sic!)! Ибо из-за «Ямщика» или «Мороза» можно испортить дипломатические отношения.
Очень свободные везде любовные похождения. Машины притормаживают перед красивыми мулатками, а на пляже в воде двухметровые негры могут часами трясти девушек, ничего не стесняясь, а главное, что и окружающие не обращают на такое поведение внимания.
В чем мы похожи – так это в еде. Продолжается стол весь день. Садятся с рассветом и расходятся с закатом, перемежая еду разговорами, переменой блюд, шашлыком и барбекю. При этом все бразильцы и бразильянки худые. Я не видел ни одного толстого или полного.
Долгий обед заканчивается футболом: женщины на мужчин, – и, честное слово, я нигде так не страдал на спортивной арене. Ведь все бразильянки техничные, быстрые, злые и грубые. Я не встречал более грубой команды в мире – бьют сразу, по всем местам, и если не ногами, то руками, наотмашь. Мы же, русские футболисты, об этом не знали и поначалу галантничали, но, заметив, как местные мужики с бабами не церемонятся, стали отвечать по полной программе и вытащили ничью.
Сейчас я серым, промозглым осенним вечером просыпаюсь среди ночи в Люблино и, вспоминая теплую и услужливую Бразилию, включаю Сантану на полную громкость и слушаю до изнеможения, пока в стену не застучат соседи.
Наши авианосцы называются авианесущими крейсерами и от американских отличаются тем, что кроме палубы для взлета самолетов имеют пушки, что позволяет двигаться по морю без огневой поддержки лодочного эскорта.
Когда-то крейсеров было семь, и один из них, «Минск», я видел в детстве на рейде во Владивостоке. Потом часть состарилась, а остальную распродали другим странам для военных нужд или на металлолом. Конечно, это понятно – такая махина содержит 2500 человек, ест огромное количество мазута, продуктов и энергии, что может спасти в холодную зиму любой замерзающий поселок нефтяников.
В восемнадцать лет мне повезло: я попал в армию не на два года, а на три на авианесущий крейсер «Адмирал Горшков» в Мурманске. Мне выдали полосатую бело-голубую кофточку, блузку с широким воротом и берет с ленточками. По ночам я выходил с боцманом на взлетную полосу, и мы шли от одного бортика к другому на ощупь, потому что в темноте не видно было даже ближайшего шага. Один раз мы хотели дойти до места взлета, где начинается вода и нет парапета, но на подходе плоскость стала сильно задираться вверх, и пришлось отказаться от идеи.
Мы все завидовали подводникам, потому что у них есть торпеды, и выстиранные брюки можно на них натягивать и не гладить, а на нашем судне – только ракеты «земля – воздух»: получается плохо, колоколом. Не соблюдается воинский устав, но, правда, появляется модный морской стиль.
После недолгой учебки и первого похода меня отправили служить в зарубежье, но в Финляндию. Точнее, в Финляндию, но в Хельсинки. В Хельсинки, но на границу.
На новом месте я узнал, что «Адмирала Горшкова», последнего представителя советских авианосцев, разрезали. Хотя какой там советский. Уже до меня все бортовые компьютеры были иностранного производства, все оборудование – зарубежного, а вместо системы «Гонец» использовалась лондонская «Инмарсат».
Авдей Прокопьевич, выборный мэр деревни Пичкова Дача, решил построить колбасное производство, дабы облегчить тяжелое имущественное положение ее жителей и использовать постоянный прирост куро-мясной продукции. Цех должен был быть полуавтоматическим, и если, например, взять цыпленка, выпущенного из его недр, то берцовые кости птицы всегда перебиты. Это действует механизм, который подхватывает тело зверька при резке.
Когда Прокопыч запустил машины и завел в здание работников и работниц, он убедился, что часть изготовляемых деликатесов не доходит до магазинов, а исчезает.
Мэр собрал всех и сказал: «Я знаю ваше тяжелое наследие, и поэтому кроме зарплаты буду выдавать каждому по десять батонов колбасы в конце месяца, а недостачу придется удерживать из заработной платы в равных долях».
Люди угрюмо хмыкнули и загрустили, отчего упала производительность труда до уровня дореформенного и вогнала в транс хозяина. Понимая, что убытки могут привести к увольнениям и проблемам, сход направил к Авдею гонцов: Безухова, бабу Нюру и учительницу младших классов Анфисию Поликарповну, – которые выступили со встречными предложениями: «Не выдавать каждому по десять батонов в конце месяца, а разрешить такое же суммарное количество в месяц тайно выносить. За перегибы же карать, как и предполагалось, вычетами из жалованья».
Авдей Прокопьевич согласился, и принципы свободной конкуренции исправили положение.
Егорке всегда не везло за рулем, хотя он с десятого класса работал водителем и в армии тоже шоферил. То наедет на трос кочегарки и грохнет на землю пятидесятиметровую трубу (хорошо, что в сторону и ночью), то продаст цыганам брезентовый верх военного транспорта за десять рублей при цене в двести пятьдесят, то уронит бетонную плиту на проезжающий автомобиль, плохо ее закрепив на КрАЗе.
После окончания срока службы Егорка потыркался по разным углам, но карма и судьба оказались сильнее, и вышел он таки на мусоровозе в первый рейс по Москве. Да так, что на Лубянской площади повернул через сплошную возле Феликса Эдмундовича Дзержинского, вывалив в центре порцию мусора, что перекрыло движение напрочь и могло гарантировать долгие проблемы с уполномоченными людьми.
Ради спешного отъезда набежавшие гаишники простили Егору все, лишь бы он покинул побыстрее место происшествия, и даже перекрыли весь проезд и самостоятельно убрали выпавшие отходы.
К слову сказать, это было первое дорожное происшествие Егора, из которого он вышел без потерь, а когда поздно вечером возвращался уставший и пропахший к жене, подумал, что жизнь мистична: за несчастный брезент с полусгоревшего склада могут практически укокошить, а тут чуть ли не террористический акт – и хоть бы хны.
Помещик Пичков и прапорщик Фролов
Отец помещика Пичкова, Христо, был болгарином и участвовал в Старозагорском восстании, а двадцать четвертого апреля тысяча восемьсот семьдесят седьмого года стоял на Скоковом поле Кишинева в рядах «Пешего конвоя» – ядра будущего болгарского народного ополчения. Обладая грамотностью, он помогал капитану Райчо Николову писать «Воззвание к моим братьям» и попал в число офицеров, перешедших перевал Хаинбоаз. Его фамилия выгравирована на известняковой плите столба, установленного на горе в память победы.
Потом Христо бился на Шипке, под Тырново и Плевеном, а после заключения Сан-Стефанского мира и образования Болгарского государства женился на русской мещанке Анфисии Поликарповне Толобышкиной, бывшей в его полку сестрой милосердия и имевшей землю под Егорьевском.
Приняв хозяйство, он разбил сады и построил усадьбу и четыре строения в ряд. Позже там образовалось селение в двадцать семь домов, получившее название Пичкова Дача.
