Встретились они в заводской женской консультации, где ожидали приема у участкового гинеколога. В живой очереди преимуществ не было ни у кого, кроме беременных и женщин с кровотечениями. Ни к первому, ни ко второму разряду сидевшие в коридоре, видимо, отношения не имели. Во всяком случае, про свою неожиданно наступившую беременность Римка еще не знала, ибо твердо верила в невозможность зачатия на фоне кормления грудью.
Дуся застыла на стуле как изваяние, напоминая ни много ни мало знаменитую египетскую Хатшепсут, причем как фас, так и в профиль. Не хватало только каменного парика и скользящего по нему уреуса. Впрочем, их с легкостью замещало наклеенное на ватман изображение беременной женщины, под носом у которой были нарисованы продукты первой необходимости: творог, сыр, говяжья печень, фрукты и зачем-то градусник, показывающий идеальные тридцать шесть и шесть.
Римка сидела рядом, маленькая, сухонькая, как левретка. Разве что не тявкала. Она периодически вскакивала с места, подбегала к двери, заглядывала в замочную скважину и, хлопнув себя руками по бедрам, неслась в конец коридора к выходу, где около хлопающих дверей стояла огромная, как монумент, красная коляска под двойню. Подбежав к детскому транспортному средству, Римка заглядывала внутрь, облегченно выпрямлялась и сообщала хриплым голосом санитарке, сидевшей около гардероба: «Спя-а-ат!»
– Ну и слава богу, – с пониманием шамкала та беззубым ртом и позвякивала алюминиевыми номерками, нанизанными на серую бечевку.
Успокоившись, Римка возвращалась на место и бухалась на него своим костлявым задом. Через пять минут она вскакивала снова и начинала двигаться по уже хорошо освоенному маршруту.
– Го-о-о-споди! – застонала томившаяся в очереди старуха. – Сядь уже. В глазах рябит. Туды-сюды! Туды-сюды!
– А ты не смотри! – предложила Римка и вновь воткнулась глазом в замочную скважину.
– Так как же не смотри! Смотрится! Никакого покою нету.
– Покой тебя, бабка, на том свете ждет! – пообещала Римка и унеслась к коляске.
– Никакого уважения, – объявила на весь коридор старуха и на всякий случай встала у самой двери в кабинет, дабы эта «прошмандовка без очереди не шмыгнула».
– Правильно! – вразнобой поддержала очередь разобиженную бабку.
В этот момент Дуся вышла из оцепенения и посмотрела со своих хатшепсутовских высот на землю, затянутую затертым линолеумом больничного коридора.
– Вахо-о-о-вская! – выкрикнула медсестра и вновь исчезла за дверью.
– Меня, что ли? – глупо полюбопытствовала Дуся, приветливо улыбнувшись грозному часовому.
– Ну-у-у… – протянула старуха. – Коли ты эта… Ахонская… значит, тебя. Иди, чо ли, а то эта бесстыжа проскочит.
«Бесстыжа», углядев колебания в очереди, метнулась от коляски обратно.
– Меня? – подбежала Римка.
– Как же! Обязательно! Тебя! Вон энту… – Старуха ткнула в Дусю пальцем. – Ахонскую.
Римка с тоской посмотрела в полуприкрытые глаза Хатшепсут и опустилась рядом на стул.
– Так чего же вы? – обратилась к ней Дуся. – Идите. Я – за вами…
Римка вытаращила от неожиданности глаза и подпрыгнула:
– Пра-а-вда?
Хатшепсут подмигнула правым глазом и указала на дверь. Очередь заворчала.
– Она за мной, – пророкотала Дуся и подтолкнула молодую мамашу к двери. – Идите-идите.
Римка сбросила обувь и ворвалась в кабинет.
– О-о-ох, на-а-аглая какая! За мно-о-о-ой она! – подвела итог старуха и вынесла приговор: – И ты тожа бесстыжа!
Так Дусю раньше никогда не называли. Повода не было. «Дылдой» да, звали. «Кобылой», «лошадью Пржевальского» – тоже. «Коровой» иногда. Дуся не обижалась, ибо свято верила: «Кто обзывается, тот так и называется». Со школы она говорила обидчикам так, как советовал ей папа: «Вот сам (сама) ты это слово!» – и гордо поворачивалась к нему (ней) спиной.
Точно так же, как разбивались о глиняные ноги Хатшепсут всевозможные летающие насекомые, отлетело от Дуси и ее новое имя «Бесстыжа». Неуемная старуха, обнаружив полное Дусино равнодушие, в долгу не осталась и презрительно уточнила:
– Ты! Ты… Неча отвертываться-то…
По очереди пронесся вздох осуждения. Пронесся и стих. Дуся прикрыла глаза.
– Э-э-эй, – потянула Дусю за рукав соседка справа. – Энта жиблая – дочка твоя, штоль?
– Кто? – растерялась Евдокия Ваховская.
– Энта. – Старушка кивнула на дверь.
У входа в кабинет по-прежнему стояла старуха, добровольно принявшая на себя обязанности общественного обвинителя, и грозно смотрела на Дусину соседку-ренегатку. Та, почувствовав на себе неодобрительный взгляд, потупилась и заговорщицки прошептала Дусе на ухо:
– Злые какие люди! Зверь прям, а не люди.
Не успела Дуся ответить соседке, как дверь кабинета распахнулась и из него вылетела Римка с лицом полной решимости:
– Вот сами и рожайте! – бросила она через плечо медработникам и стремительно направилась по знакомому маршруту в конец коридора.
– Девушка! – вскочила с места Хатшепсут. – Обувь! Обуться забыли.
– Чччерт! – выругалась Римка и вернулась обратно.
Старуха у дверей лакированной палкой пренебрежительно вытолкнула стоптанные босоножки на середину коридора.
– Костыль убери! – хрипло прикрикнула на нее Римка и отточенным движением вставила узкие стопы в видавшие виды босоножки.
– Ты все-таки подумай, Селеверова, – обратилась к ней врач, не вставая с места. – С мужем посоветуйся.
– Сама с ним советуйся! – огрызнулась Римка и возобновила прерванное движение.
В кабинете у гинеколога Дуся пробыла ровно пять минут, чему очередь, растревоженная нерегламентированными подвижками, была чрезвычайно рада.
– Заходите! – объявила Ваховская и зашлепала по коридору, волоча за собой разношенные шлепки сорок второго размера. Впереди ее ожидало летнее счастье в виде дощатого домика, выкрашенного нежно-голубой масляной краской.
Дуся распахнула двери женской консультации и шагнула в июльское марево. «Па-а-арная!» – подумала про себя Евдокия Петровна и медленно начала спускаться с крылечка, ставя ноги боком – стопа не умещалась на покрытых растрескавшейся плиткой ступеньках. Дуся к такому неудобству привыкла, равно как и к тому, что на помощь ее всегда звали в числе первых: подержать, донести, поднять, разгрузить. К тонкой работе ее обычно не привлекали, хотя умений у Дуси было более чем достаточно: кружева плела, вязала, расшивала бисером. В заводском Доме культуры ее работы даже на выставке представляли. Правда, глядя на них, трудно было представить, что сделано это Дусиными руками. Посетители подходили к торчавшей истуканом Евдокии и вежливо спрашивали: «Неужели это вы? Ни за что бы не подумали! Вам бы только подковы гнуть». Но Дуся не обижалась. Уж что бог дал, то дал…
Спустившись с крыльца, Дуся браво зашагала к дому с единственной целью: переодеться в рабочее – и в сад. Довольно быстро она догнала сгорбленную Селеверову, рывками толкавшую перед собою красную коляску, содрогавшуюся от детского рева.
Римка втянула голову в плечи, закусила губу и, не обращая внимания на визг младенцев, двигалась вперед с абсолютно тупым выражением лица.
– Девушка, – поравнялась с ней Дуся. – Хотите, я коляску повезу?
Римка не повернула головы. Похоже, от ора она просто оглохла.
Дуся, не дождавшись ответа, решила доброе дело в ящик не откладывать и самовольно взялась за отлакированную руками счастливой матери ручку коляски. Селеверова вздрогнула от неожиданности и приняла агрессивную позу.
– Да-вай-те я вам по-мо-гу, – по слогам произнесла Ваховская и улыбнулась угрюмой Римке.
– Давайте, – выдохнула та без тени признательности и добавила с остервенением: – Да замудохалась я тащить на себе этот гроб! Орут, как оглашенные.
Дуся даже ухом не повела, просто покатила коляску вперед, как будто делала это всю свою сознательную жизнь. Римка пристроилась рядом, еле приподнимая свои мосластые загоревшие ноги. Поблагодарить Дусю за вторично оказанную любезность ей даже не пришло в голову. Казалось, Римку посетила какая-то дискретная амнезия, вследствие которой из памяти стерлось лицо уступившей ей очередь женщины. Да и сама Дуся на факте произошедшего час назад знакомства и не настаивала.
– Кто там у вас? – поинтересовалась Ваховская. – Мальчишки?
– Если бы… Девки.
– Девочки? – обрадовалась Дуся. – Можно посмотреть?
– А чо нельзя-то? Смотрите! То еще добро!
Дуся с трепетом заглянула в коляску и обнаружила в ней двух щекастых полугодовалых девиц.
– Близняшки? – восхитилась Ваховская.
– Не… разные. Одна вон – здоровущая, мордастая… А другая – еле вылезла, с кривошеей и срыгивает все время…
– А назвали как?
Римка наморщила лоб и, сделав над собой какое-то усилие, выговорила, поочередно указывая пальцем то на одну, то на другую девочку:
– Эта вот Анжелика. А это Элона.
