И морщинки у нее такие, какие бывают у несчастных людей. И взгляд. Так что все ее причуды, которые некогда очаровывали всех, кто попадал в ее орбиту, все эти бархатные шляпки, все эти декламации Гумилева и Самойлова, все эти полуночные прогулки в никуда стали выцветшей декорацией из папье-маше, которые завхоз бедного провинциального театра и рад бы списать, да на балансе нет денег на новые. Да и какой смысл: вместо публики все равно всегда три калеки, и те в зюзю пьяны.
Я совсем не похожа на мать. С внешностью мы уже разобрались – с детства я была, скорее, из орков, а не эльфов, но дело даже и не в этом. Хотя я не раз задумывалась о безусловной красоте как первопричине череды неверных выборов. Красавицам, если разобраться, сложнее жить – их все хотят, их с детства все подряд начинают подстраивать под собственные представления об идеальном мире, поэтому часто они вырастают неопределившимися, этакие люди-флюгеры.
Если уж дурнушку полюбили – значит, зацепило что-то в ней, появилась волшебная алхимическая совместимость… А красавиц обычно всегда с кем-то путают. Подозреваю, что с принцессами, которых сами же и рисовали в детстве, а потом криво и с ошибками подписывали «моя будущая жЫна».
Я не похожа на Лу, потому что я земная. Нет во мне этой чертовщинки, ну или червоточинки, которая заставляет искать что-то несуществующее. Я всегда ходила по асфальту, а не парила над ним. Мне всегда хотелось быть градостроителем, а не пиратом. Не хватать охапками, а возводить – трудолюбиво и расчетливо, по кирпичику.
Тем не менее я тоже не могу назвать себя счастливой. К порогу возраста Христа я подошла в состоянии абсолютного разочарования – впрочем, в отличие от маминой смутной байронической грусти, моя собственная апатия была легко объяснима логически.
Я точно знаю, почему мое счастье маловероятно в той стране, в которой родилась, и точно знаю, что едва ли смогу все начать с нуля где-то еще. И сил не хватит. Да и как я могу бросить тут мать, одну, с ее перепелками, зловонными парфюмами и время от времени всплывающей на поверхность сознания навязчивой идеей выброситься в окно.
Впрочем, я благодарна Лу за то, что она воспитала меня такой. Научила жить с открытыми глазами. Пусть я не слишком счастлива, зато хотя бы сама с собой честна, а это уже немало.
Забавно, я даже могу вспомнить, как все началось.
Мне было лет пять, и кто-то из маминых гостей принес для меня книгу. Обычная советская малышковая книжка – стихи с иллюстрациями. А Лу вдруг помрачнела, а когда гости ушли, отобрала у меня книгу и выбросила с балкона. Она всегда была экспрессивной – хотя надо признать, страсть была ей к лицу. Я, конечно, разрыдалась.
Денег у нас было не то что бы много, новыми вещами меня не баловали. Я рыдала, размазывая сопли по красному лицу, а мама смотрела на меня растерянно. Она сама была ребенком в душе и никогда не понимала, как реагировать на мои «детские» проявления. В конце концов, ей пришлось в домашних тапочках идти на улицу и искать книгу в сугробе. Вы думаете, что размокший трофей был передан мне?.. Нет, Лу напоила меня травяным чаем, капнула на язык валерьянки, а потом усадила в плюшевое кресло рядом с собою, открыла книгу и начала проповедовать.
Начала она пафосно.
– Это вредоносная книга, она превратит тебя в животное, – мрачно сказала Лу.
Я немного напряглась – дети ведь склонны к образным ассоциациям. Мне тут же представилась вытоптанная копытцем сказочная ямочка, из которой нельзя пить, потому что козленочком станешь.
– Я хочу, чтобы ты была свободной. Чтобы сама выбрала себе жизнь, – Лу никогда не делала скидки на мой возраст. Никогда со мной не сюсюкала. – Вот, смотри на картинки.
Я проследила за ее указующим перстом. Картинка как картинка. Счастливая семья на даче. Красивая мама в рыжих кудряшках, белом кружевном фартучке и с блюдом дымящихся пирожков в руках. Благостно улыбающаяся бабуля (очки, седой пучок, лучики морщинок) моет посуду. Дочка с косичками что-то вяжет – кажется, кукольный носок. Мальчишка, ее брат, гоняет мяч с отцом. Дедушка куда-то уходит с удочкой на плече. Я смотрела и не понимала. При чем тут свобода? При чем тут «превратит тебя в животное»?
– Приглядись, дочь, – пожалуй, с некоторым трагизмом, сказала Лу. – Что делают мама, бабушка и девочка?
– Ну… Занимаются домашними делами, – растерянно ответила я.
Мама обрадовалась так, словно я выиграла шахматный турнир.
– Вот! – тонкий указательный палец, увенчанный отполированным перламутровым ногтем, торжествующе взметнулся вверх. – Ты все понимаешь правильно. А что делают папа, дед и сынок?
– Отдыхают…
Лу вдруг отшвырнула книгу, подняла меня на руки и закружила по комнате. Потом отпустила, чмокнув в макушку.
– Моя дочь – умный человек с большим будущим. А теперь ответь мне на третий вопрос, самый сложный, – она выдержала торжественную паузу, после чего возопила: – А какого хрена они не помогают?! Какого хрена дед поперся рыбачить, вместо того чтобы помочь своей жене мыть посуду? Он что, считает, это так просто – помыть тарелки в дачных условиях? Там же вода холодная, надо греть! Почему она не реагирует? Почему не скажет, что он просто старый козел?!
Лу всегда была артистична. Я знала, что в юности она дважды пыталась поступать в Щепкинское. Ее не приняли, и это было предсказуемо – мама всегда заполняла собою пространство целиком, не оставляя места ничему другому. Она смогла бы играть разве что клоунаду, что в амбициозные планы Лу не входило – она-то претендовала на инженю. Волнуясь, мама смешно таращила глаза, размахивала руками и была похожа на пластилинового мультипликационного человечка с гипертрофированной мимикой.
И теперь она ходила по комнате, и голос ее становился все громче. Я слушала ее, вжавшись в спинку кресла, не выпуская книгу из рук.
– Потому что он и есть старый козел. Как и отец семейства. Почему он играет в футбол, пока его жена печет пирожки? Почему его сынок гоняет мяч, а дочь учится домашнему хозяйству? Почему из дочки они растят хозяюшку, а из сына – раздолбая?! Ты еще сто, нет – тысячу раз столкнешься с этим, дочь. К сожалению. Мужчина и женщина работают наравне, но от женщины при этом еще и требуется быть хозяйкой и мамой. А «божок» имеет право тратить свободное время на рыбалку и футбол! Так что выброси эту книгу, лучше почитаем Питера Пэна.
Похожие эмоции вызывал у мамы фильм «Золушка».
– Если она такая трудолюбивая, могла бы всего добиться и без принца, – фыркала Лу, крася ногти на ногах перед экраном, на котором красивая кудрявая Янина Жеймо кружилась в бальном платье. – Так нет, все туда же. Как будто принц – единственный выход.
Конечно, тогда, в пять лет, я вряд ли могла понять истинную причину маминого возмущения – мне просто нравилось за ней наблюдать, такой порывистой и страстной, и, если честно, подобный спектакль даже стоил потери книги с «вредоносными» иллюстрациями.
Лу была моим строгим цензором – она могла забыть покормить меня обедом, но ей было не все равно, какие книги я читаю и какие фильмы смотрю. Она все время говорила: мол, дочь, ты имеешь полное право на любую жизнь, такую, которую ты выберешь себе сама. Хоть просто выйти замуж и родить пятерых, хоть стать крутой карьеристкой и владельцем заводов-газет-пароходов. Я должна ориентироваться только на внутреннее Чувство Пути, но никак не на собственный пол.
Пожалуй, это одно из самых моих счастливых детских воспоминаний. Крошечная кухонька, оплавленные свечи на столе, по пузатым кружкам разлито пряное какао. И она, Лу. Ее точеный профиль, ее белая рука, ее вдохновенные речи. Я же тихо сидела, взобравшись с ногами на табурет и обхватив руками колени, смотрела то на маму, то на кусочек беззвездного бархатного неба в окне, и длинные монологи о Чувстве Пути были моей любимой музыкой.
Сейчас мне уже тридцать два, и я из тех, о ком все говорят – мол, крепко стоит на ногах. У меня есть однокомнатная квартирка в Сокольниках, на которую я заработала сама, есть малолитражный корейский автомобиль, я исколесила Америку, Европу и Юго-Восточную Азию, я ношу дорогие вещи и могу себе позволить слетать на выходные на премьеру в Венский оперный театр.
Уют моей крепости поддерживает домработница, мои вещи приводятся в порядок в химчистке, моими волосами занимается дорогой стилист, гей греческого происхождения. Каждый вечер я выпиваю бокал французского брюта, каждую среду ужинаю с друзьями в одном из гурманских ресторанов Москвы. Я из тех, о ком любой глянцевый журнал написал бы – self-made woman. Этот город принадлежит таким, как я. Тем, кто имеет наглость верить в себя и посягать на его олимпы.
Любовники, конечно, тоже есть. Уже в двадцать лет я вполне усвоила, что не только у женщин, но и у мужчин оргазм бывает не между ног, а преимущественно между ушей. Мою некрасивость вполне компенсировало умение быть свободной – я никогда не пыталась кокетничать, с мужчинами держалась подчеркнуто дружески. При этом грудь полного третьего размера и передавшаяся по наследству любовь к фасонам из пятидесятых годов исключали утверждение в роли «своего парня».
