Они лакомились эскимо на палочке и пили вкуснющую, шибающую в нос газировку из автомата. Затем, когда от сладкого уже начало тошнить, Ромка купил двести граммов сосисок и свежий батон, и они замечательно пообедали, сидя на скамеечке. Трудно было поверить, что в каких-то двадцати километрах отсюда, в их родном городе, такие вкусные вещи, как эскимо, сосиски и бананы, считались дефицитом и практически не продавались. На бананы, впрочем, денег им уже не хватило. Пора было возвращаться домой, где, как они оба прекрасно понимали, их ждала грандиозная выволочка.
Вера до сих пор помнила то ощущение жуткого, дикого стыда вкупе с раскаянием, когда увидела белое, залитое слезами мамино лицо в дверях квартиры. Мама сначала ахнула, а затем крепко прижала её к себе и вслух, с облегчением, разрыдалась.
Дядя Сеня отлупил Ромку ремнём. Тот вопил как резаный, но отец заглушал его рёв своими гневными отрывистыми восклицаниями:
– …Взрослый больно стал, да?! Погулять захотелось, да?! Ах ты паскудник!.. Да что же ты девчонку малолетнюю за собой потащил!.. Ну ладно сам – идиот, но про Верочкину маму ты не подумал?! У неё же сердце больное, изверг!!!
При этом воспоминании Вера виновато заворочалась под одеялом, тихонечко вздохнула и, наконец, заснула.
Мама не пришла на утренник.
Это было странно. Обычно она с удовольствием присутствовала на всевозможных детсадовских праздниках. Тем более, у её дочери практически всегда были там главные роли. В этот раз Вера исполняла танец королевы снежинок, месяц готовилась, репетировала… Она кружилась в вальсе под аплодисменты чужих мам и бабушек, а сама искоса посматривала на дверь актового зала: вдруг мама просто опаздывает?
В середине праздничного концерта вошла взбудораженная заведующая и сразу же кинула взгляд в сторону Веры. Это насторожило и испугало девочку. Заведующая подошла к воспитательнице их группы, Светлане Борисовне, и что-то торопливо прошептала ей на ухо. Воспитательница переменилась в лице и тоже быстро взглянула на Веру, а затем поманила к себе пальчиком.
Вера приблизилась, чувствуя, как по спине ползут противные мурашки и сводит живот.
– Выйдем, детка, мне нужно тебе кое-что сказать, – ласково произнесла заведующая, а Светлана Борисовна ободряюще кивнула:
– Иди, иди, Верочка.
Вера на подгибающихся ногах вышла из актового зала, где продолжались смех и веселье новогоднего празднества.
– Видишь ли, деточка… – замялась заведующая. – Мне только что позвонили с фабрики твоей мамы… Тут такое дело… Мама почувствовала себя немножко плохо. То есть я хочу сказать – очень плохо. Пришлось вызвать ей «скорую помощь», но… было уже слишком поздно.
– Как это – «слишком поздно»? – не поняла Вера.
Заведующая скорбно приподняла тонко выщипанные брови.
– Милая, дело в том, что… твоя мама умерла.
Вера не проронила ни единой слезинки за всю дорогу домой. Заведующая вызвалась сопровождать её до квартиры и шла рядом, крепко стискивая в своей руке маленькую прохладную ладошку. Она что-то говорила, говорила, стараясь, видимо, отвлечь растерянную и шокированную девочку от главного. Верочка её не слушала. Она изо всех сил старалась не думать о том, что ей сказали. Вера категорически отказывалась верить в то, что мамы больше нет, и шёпотом просила кого-то, сама не зная кого: «Сделай так, чтобы всё это оказалось глупой ошибкой!» Вот сейчас они поднимутся по лестнице, позвонят в дверь… И мама откроет, живая и весёлая.
Уже с порога она поняла, что никакой ошибки нет. Вся квартира была полна народу. Люди, знакомые и незнакомые, ходили по их с мамой комнате, что-то горячо обсуждали, спорили… Зачем они здесь, почему? Вере хотелось, чтобы они все ушли. Она молча стояла в прихожей, наблюдая за тем, как от её валенок на полу образуются грязноватые лужицы. Странно, что Варвара не орала на неё за это – а она была здесь, рядом, со своей нелепой рыжей косицей, но в глазах её больше не осталось злобы, только сострадание. Девочка мельком заметила, что Хьен Ван Ха тоже тут – он плакал, не стесняясь окружающих, и кто-то даже сочувственно выдохнул:
– Ну надо же… Нерусь, а ведь переживает!
От толпы отделился дядя Сеня. Неуверенной походкой он приблизился к Вере, присел на корточки, обнял её и с трудом выговорил:
– Осиротели мы… Осиротели, Верочка!
– Где Ромка? – почему-то спросила она, хотя знала, что друг должен быть ещё в школе, да и спросить, на самом деле, хотелось совсем другое.
– А девочку куда же теперь, в детдом? – громко поинтересовался чей-то незнакомый женский голос из глубины квартиры.
В глазах у Веры потемнело.
– Не-е-е-ет!.. – завизжала она сразу на самой высокой ноте. – Не хочу в детдом, не надо, ну пожалуйста! Я не хочу-у-у-у!!!
Дядя Сеня изо всех сил прижимал её лицо к своей рубашке, лихорадочно трясущимися руками гладил по голове, пытаясь успокоить, но Вера продолжала кричать, вне себя от страха, боли и ужаса.
– Не отдавайте меня в детдом, миленькие, прошу вас, умоляю, не надо!..
Люди отводили глаза и молчали. Просто молчали.
Оказалось, что у Веры имеется вполне себе здравствующий отец и не менее здравствующая бабка. Именно бабушка и явилась за внучкой сразу после похорон, аккурат в канун Нового года. Приехала на такси аж из самой Москвы – это ж сколько денег надо было ухнуть только в один конец, шушукались соседи. Бабушка оказалась ухоженной чопорной старухой, посматривающей на Веру и её окружение несколько свысока.
– Что ж… – неуверенно произнесла она, оглядывая уже собранную и одетую молчаливую девочку, – это и есть твоя верхняя одежда?.. Хм, дома непременно купим тебе нормальное пальто.
– Вот здесь её вещи. – Дядя Сеня услужливо подал столичной гостье большую дорожную сумку с нехитрыми Верочкиными пожитками.
Бабушка брезгливо искривила губы:
– Ах, нет, оставьте… Я не потащу с собой это барахло. Всё необходимое мы купим ребёнку в Москве, не беспокойтесь.
Вера безучастно, словно бы со стороны, наблюдала за происходящим. Ей было абсолютно всё равно, купят ли ей новые вещи или заставят круглый год ходить в одном и том же платье.
Они уже сидели в такси, когда снаружи в стекло постучали.
– Вера… – неуверенно позвала бабушка, словно бы пробуя на вкус новое, непривычное имя. – Кажется, это тебя!
Она подняла глаза и увидела за окном Ромкино лицо. Он знаками просил её открыть окно. Вера покрутила ручку, опуская стекло вниз.
– Вот… – без предисловий, торопливым движением Ромка сунул ей в руки какой-то небольшой свёрток. – Это тебе. С наступающим, Верка. Ты, это… – он шмыгнул носом, – главное – не реви! Я к тебе приеду. Честное слово, приеду! Я тебя найду. Верь мне, ладно? И пожалуйста, не забывай – я обязательно скоро к тебе приеду!
– Ну, хватит, закрывай окно, – нахмурившись, скомандовала бабушка, – напустил холода!..
Стекло поехало вверх, а Вера смотрела на Ромкины губы, угадывая в их движениях всё то же искреннее обещание: «приеду, приеду, приеду…»
Она опустила глаза на свёрток из газетной бумаги. Он был почти невесомым. Вера отогнула уголок и увидела что-то ярко-розовое, воздушное, трепещущее…
В её ладошках лежала вьетнамская жар-птица. Та самая, о которой она так долго грезила, так страстно мечтала. Которая стоила немыслимых денег, и, кстати, совершенно непонятно, как Ромке удалось их раздобыть…
Такси выруливало из двора на улицу.
За машиной, в которой чужая злая бабка увозила его лучшую подружку в Москву, бежал взъерошенный худенький мальчишка, без шапки, в пальто нараспашку, и что-то упорно кричал вслед.
В машине, рядом с чужой злой бабкой, сидела маленькая девочка. Она то и дело оглядывалась назад, на своего лучшего друга, прижимала к себе резиновую птичку и горько, безутешно плакала.
«По земле броди, где хочешь,
Хочешь – к звёздам улетай,
Лишь прошу: ни днём, ни ночью
Ты меня не покидай.
Лишь прошу: ни днём, ни ночью
Ты меня не покидай,
То, что ты моё дыханье,
Никогда не забывай…»
(песня из фильма «Не покидай»)
Москва, 2015 год
– Верка!.. – окликнул незнакомый мужской голос, когда она, выскользнув из дверей «Останкино» и зябко кутаясь в меховой палантин, устремилась к машине.
Вера обернулась на звук, заранее ощетинившись: приготовилась к обороне. Называть её Веркой не позволялось никому, кроме, разве что, экс-супруга, но, к счастью, это был не Сергей. Однако столь панибратское обращение всё равно неприятно задело…
Ей навстречу спешил мужчина, которого – Вера готова была поклясться – она видела впервые в жизни. Краснолицый, слегка грузноватый, одетый в какое-то нелепое пальто… Впрочем, нечто неуловимо знакомое было в его наивных чистых глазах и растерянной улыбке. Она замешкалась, не зная, как реагировать, но он уже очутился рядом, бестолково замахал руками, замельтешил, глупо пряча смущение за суетливостью.
