Ознакомительная версия.
Лера вздрогнула от неожиданности и, закусив губу, почти не дыша, отрицательно покачала головой.
Хлопнула входная дверь.
– Ушла! – Максим прижал девушку к себе с такой силой, что, казалось, захрустели ребра.
В Лериной голове, путаясь, стремительно мелькали обрывки вбитых пуританским провинциальным воспитанием правила: девушка должна быть гордой, целомудрие – главное сокровище, береги девичью честь и прочее в этом духе. Но тело – вопреки мыслям – плавилось и горело, как воск, под сильными «хирургическими» пальцами. У «правил» не было шансов.
– Надо же! Медичка, а такая робкая. – Жаркий шепот обжигал ухо, так что у Леры темнело в глазах, а тело начинала бить крупная, словно ознобная дрожь. – Медички все бесстыжие, а ты прям как средневековая невеста в первую брачную ночь.
Лера и чувствовала себя так – невестой в первую брачную ночь. Страшно, знобко и жарко.
Смятые простыни шершаво царапали нежную спину, придавившая сверху тяжесть не давала дышать…
Все ее тело вдруг насквозь, словно от паха до самого горла, пронзила мгновенная боль. Невыносимо острая, но столь же невыносимо сладкая – ведь это он, он сделал ей больно, только ему можно, только он, Максим, достоин забрать ее единственное сокровище…
– Что ж ты не предупредила? – укоризненно прошептал он, когда Лера вскрикнула, но не остановился. Движения становились все быстрее, дыхание все тяжелее, все горячее… хрипло выдохнув, он ударил в последний раз… и задышал реже, легче, тише…
Легонько чмокнул ее в висок и уронил голову на подушку.
Заснул.
Чувствуя, как от переполняющей сердце нежности к глазам подступают слезы, Лера глядела на умиротворенное лицо Максима и думала, как все у них будет. Сейчас надо потихоньку уйти (конечно, глупо вспоминать, что девушка должна быть гордой, после того как… но все же). А потом он подойдет к ней в Склифе или даже отыщет в институте, после какой-нибудь лекции (вот девчонки обзавидуются) – подойдет и скажет: «Ты моя единственная, я ждал тебя всю жизнь!» А потом, потом… суровая дама с алой лентой через плечо будет, как в недавно виденном фильме, хмурить брови и повторять: «Сойдите с ковра!» А потом они сбегут из-за свадебного стола и будут, смеясь, целоваться где-то на набережной. А когда она окончит институт, можно уже и… Если будет мальчик, они назовут его Максимом (Максим Максимович, так чудесно!), а если девочка – Анной, как Лерину покойную бабушку…
Конечно, ничего такого не было.
Никто не ждал ее после занятий, хотя после каждой лекции Лера делала шаг в коридор с ощутимым холодком в подвздошье – вот, сейчас, там будет стоять он, а она сперва как будто его и не заметит, ну пока сам не подойдет, не окликнет.
Никто не стоял в коридоре, никто не подходил, не окликал. А в Склифе она столкнулась с Максимом всего один раз: стремительно шагая в сторону операционного блока, он обошел стоявшую на дороге Леру и не поздоровался, не улыбнулся, не кивнул… кажется, он ее даже не заметил! Да запомнил ли он ее вообще?! Это была жуткая мысль, и Лера старательно ее отгоняла.
Через несколько дней, старательно записывая лекцию по пропедевтике внутренних болезней, она вдруг почувствовала себя дурно: в глазах темнело, отвратительная муть подступала, кажется, к самому горлу, вот-вот выплеснется. Ладно бы еще это была какая-то другая лекция, но у Веры Исааковны… Ужас. Этой суровой старухи по прозвищу Железный Диагност (а студенты шепотом называли ее Железка) боялись даже в деканате. Вера Исааковна была, разумеется, профессором и чуть ли не академиком, но главное – она была непревзойденным диагностом и вообще, с этим соглашались все, даже недруги, великим врачом. Веру Исааковну приглашали на самые сложные случаи, ее авторитет был незыблем, как памятник Пирогову напротив Сеченовки. И вот надо ж такому случиться, чтоб именно на ее лекции…
Но дурнота была нестерпима. Лера подняла руку и, почти теряя сознание, попросилась выйти.
– До конца лекции, голубушка, осталось десять минут, – не меняя «лекторской» интонации, сурово сообщила Вера Исааковна. – Что это вам вдруг приспичило?
Аудитория стала расплываться в глазах, темнеть, уши словно заложило ватой…
Очнулась Лера от все того же ледяного голоса. Только теперь он звучал прямо над ней:
– Да вы, голубушка, беременны. Тут и консилиума не надо. Принесите ей воды и продолжим на следующей лекции, – величественно кивнув сгрудившимся вокруг студентам, Вера Исааковна выплыла из аудитории.
«Консилиум» и «лекции» с характерным твердоватым «л» заставили Леру вспомнить… Господи! Максим – внук Веры Исааковны! Вот почему голос невидимой «бабули» показался ей в то утро таким знакомым!
Потрясенная этим открытием, Лера, толком не осознав сказанного, послушно подчинилась заботливой подруге Аде, выводившей ее из аудитории и нашептывавшей:
– Ну-ну, не куксись, все будет хорошо.
Жизнерадостная Ада, Лерина соседка по комнате, была человеком абсолютно неунывающим. До стипендии еще неделя, а денег ни копейки не осталось? Ничего, пошарим по сусекам, сварим прошлогодний горох, сдобрив его повешенным для синиц куском сала. Или мальчишек в гости зазовем – чтоб свои припасы приносили. Казалось, ни одна ситуация не может вогнать Аду в уныние.
– Ну ты тихушница! – Ада, доведя подругу до общаги, отпаивала ее чаем, подсовывала лимон и восхищенно качала головой. – И мне ни полсловечка!
– О чем? – Лера недоуменно нахмурилась.
– Здрасьте! Ты ж не святым духом залетела? Да ладно, ладно, не спрашиваю. Не хочешь говорить – кто, и не надо. Будем считать, что ветром надуло!
Лера поглядела на верную Аду – и вдруг расхохоталась. Ада, разумеется, подхватила. Они глядели друг на дружку и смеялись, смеялись, смеялись – словно незапланированная беременность – просто ужас какая веселая штука.
А с другой стороны… почему бы и нет? Ребенок есть ребенок. Он уже есть – там, внутри. Крошечное, почти неразличимое зернышко – но живое ведь! Учеба, конечно, в самой середине, но… Лера вспомнила – не то в книжке читала, не то рассказывал кто – как малыш, оставшийся сиротой, когда его родители-альпинисты погибли под лавиной, «поставил на ноги» совсем было уже собравшуюся помирать бабушку. Не то чтобы бабушка была так уж стара и больна – скорее, просто устала от жизни, потому и начала «коллекционировать» пенсионерские хвори, стала, что называется, не жить, а доживать. Ну а внук-сирота (своя ведь кровиночка, не бросишь, в детдом не сдашь, надо заботиться, растить, воспитывать – и радоваться, как он растет) моментально вернул ей вкус к жизни. Лера подумала о своей вечно усталой матери. Скучно ей жить. Неинтересно. Кажется, что все – Леру вырастила, жизнь покатилась под уклон. Да ведь и намекала как-то: хоть бы ты, доченька, выучилась поскорее да внучка бы мне родила, была бы радость в жизни.
Вот, значит, и для мамы «лекарство» родится.
* * *
– Мам, ты стоя спишь, что ли? Опоздаем ведь!
Лера, вздрогнув, словно ее застали за чем-то неправильным, сунула на полку неизвестно как оказавшуюся в руках (вот что значит – утонуть в воспоминаниях) фотографию «зернышка» – взрослую, свадебную. Хотя и не скажешь, что на снимке – невеста: нежно-кремовый костюм, элегантная шляпка (правда, с вуалью). Анна (да, Лера, как и мечтала, назвала ее в честь бабушки), помнится, категорически заявила, что белый кринолин – это оскорбление хорошего вкуса, а фата и вовсе – верх пошлости. Да и вообще брак сугубо гражданский, так что свадьба – чистая формальность, так, для ближайших друзей, не более того. Да уж, старшая дочь выросла предельно (даже беспредельно) самостоятельной. Тихая, что называется, беспроблемная, но – упрямая. У нее и в детстве-то с языка не сходило «я сама». А блестяще окончив московский иняз (английский, французский и итальянский), Анна сразу стала строить жизнь в соответствии с собственными представлениями. Работодатели приглашали ее наперебой. Объездив за несколько лет всю Европу, Анна со своим Полем (вообще-то он был Паша, но в соответствии с известной поговоркой «в Риме будь как римлянин» предпочитал французскую версию своего имени) поселились близ Парижа.
Лера зачем-то погладила холодное, как улыбка Анны, стекло. Она не виделась со старшей дочерью уже… сколько же? Так и не вспомнишь. Тридцатилетие Анна точно отмечала сама по себе. Если вообще отмечала. Отрезанный ломоть. Это вон Юлька про сестру чуть не все знает, созваниваются они регулярно. Ох, не уехала бы и эта туда же… Впрочем, пока ее вроде бы все устраивает.
Вот странно даже, подумала Лера: она и боится, что младшая упорхнет из дома так же, как Анна, и одновременно словно бы хочет этого. Юлька иногда ужасно раздражала – своим бесконечным эгоизмом, привычкой сваливать все домашние дела на мать, своим легкомыслием, а главное – своей ужасающей, недосягаемой молодостью. Рядом с этой юностью Лера иногда начинала себя чувствовать бесконечно старой, почти уродливой…
Ознакомительная версия.
