Забегая вперед, могу сказать, что единственным прямым бонусом было искривление костной ткани, которое Лера заработала к сорока, ей пришлось хирургическим путем исправлять «шишечки» на больших пальцах ног. Но тогда, в наши двадцать, мы были легкими, как сказочные феи, красивыми, мы много смеялись, много пили и много любили – правда, не «так» и не «тех».
Нам было двадцать пять, когда мы обе вдруг вспомнили, что являемся девочками, воспитанными в атмосфере, хоть и условной, но все-таки патриархальности.
С самого детства нам обеим внушалось, что женщина не может «состояться» (слово-то какое противное!) без того, чтобы выйти замуж и воспитать дитя. Сейчас я с улыбкой вспоминаю тот день, когда обнаружила первую морщинку на своем лице.
Мне иногда даже хочется хоть на минутку снова стать той девочкой, которая искренне верила, что ей принадлежит мир, а потом вдруг осознала, что отныне и во веки веков ее крем будет маркирован словом «антивозрастной». А у тех девочек, которые родились, когда она уже успела выкурить первую украденную у отца сигаретину, уже выросла грудь, и теперь они вроде как «наступают на пятки». Но тогда это была драма.
Я купила увеличительное зеркало и часами рассматривала свое лицо. Мне казалось, что это так нечестно и подло – я еще не успела в полной мере осознать себя по-настоящему взрослой, а они уже говорят, что мне не по возрасту шапочки с помпонами и розовый цвет.
Наши однокурсницы, одна за другой, примеряли на плечи семейную жизнь, и со стороны казалось, что она не трещит по швам и не болтается. Это ужасно нервировало. Это было странное и смешное время – на каждого встречного мужчину мы наклеивали невидимую этикетку «муж». Нам обеим везло на типажи – целый демонариум собрали, но почему-то никак не получалось обрести вроде бы желанные плечо и очаг.
Нам было тридцать, когда мы все еще вертели головой в поисках «того самого».
Нам было тридцать пять, когда мы обе – почти в один день – все-таки вышли замуж.
Лера – за красивого кудрявого футболиста, который только что подписал перспективный контракт. Я – за «хорошего мальчика из хорошей семьи», с которым познакомилась в «Геликон-опере». Мои родители были на седьмом небе – что еще можно пожелать для великовозрастной раздолбайки вроде меня. Жених был старше меня на три года, хорош собой, причем красота его была не броской мачистской, а сдержанной, в приглушенных северных тонах; у него был интернет-магазин, который позволял ему не просто сводить концы с концами, но периодически делать это то в Париже, то в Риме, то на Маврикии. И еще у него были все двести томов «Библиотеки всемирной литературы» – моя недосягаемая детская мечта. Что уж там, я влюбилась.
Наши отношения были похожи на снежную лавину – и по накалу страстей, и по скорости развития. И, надевая ободок на безымянный палец его правой руки, я искренне верила, что заключаю «контракт на вечность», что дорога, которую мы проложим в старость, будет общей.
Но получилось все не так, кто бы мог подумать.
Крах моей подруги Леры был похож на сценарий романтической мелодрамы – спустя всего полгода она случайно нашла в кармане мужниного пальто чьи-то трусы. Пошлейшие красные стринги с блестками. Конечно, был грандиозный скандал, и футболист сначала рассказывал сказки о мальчишнике в стриптиз-клубе, на который его, невинного и сопротивляющегося, затащили друзья.
Версия казалась правдоподобной хотя бы потому, что Лера не могла себе представить живого человека, по доброй воле носившего под одеждой столь неудобное и вульгарное белье. Она была уже готова помириться, как вдруг молодой муж взял и признался, что у него роман с девчонкой из группы поддержки.
Понятное дело, что она была ногастой загорелой блондинкой, пустоголовой, но веселой, как щенок лабрадора. Она любила играть в снежки, мечтала научиться делать сальто на роликах и знала наизусть поэму Лермонтова «Мцыри» – обо всем этом футболист сбивчиво рассказывал потрясенной жене, словно желая оправдаться. Разумеется, они развелись.
А я… Наверное, я бы тоже предпочла, чтобы «хороший мальчик из хорошей семьи» носил в кармане чье-нибудь исподнее, и я бы его однажды уличила. И его, виновато ссутулившего, растворила бы ночь, а я бы сначала накатила красного полусухого под Шопена или Вертинского, потом, например, несколько часов созерцала бы дождь за окном и думала, что жизнь – дерьмо. Ну а потом расправила бы плечи, купила яркую помаду и начала бы новую жизнь, в которой мне, как жертве, непременно выпал бы джекпот.
Но нет, «мальчик из хорошей семьи» не был способен на предательство. А даже если и был – вряд ли бы он подставился так глупо, как футболист. Во всем была виновата я, я одна.
Забавно, уже к двадцати пяти меня, искушенную горожанку, трудно было чем-то удивить – в моей постели побывали самые разные мужчины, шептавшие в завиток у моего виска самые разные слова; я видела далекие страны и лазурные моря, в глубинах которых жили диковинные рыбы, больше похожие на огромные елочные игрушки; я бросала тех, кому говорила «люблю», а меня бросали другие, которым я тоже это говорила…
Я покуривала травку, экономила на еде, чтобы купить очередную никчемную сумку; я пробовала жареных червяков на рынке островка Ко Самуи и однажды видела короткометражку, в которой один темнокожий атлет запихивает в задницу другого темнокожего атлета гигантский кабачок – дело было в одном из порнокинотеатров Амстердама, куда я зашла, чтобы погреться.
А вот впервые убила человека, когда мне было уже тридцать пять, а до того думала, что это не про меня, я не такая, не могу, не способна. И сразу все изменилось.
То есть я никого не убивала по-настоящему. Я же не Раскольников, не снайпер и никогда не вожу в подпитии. Все банально. Пошлая история, ставшая обыденностью для жителей крупных городов, привыкших воспринимать друг друга как товары в супермаркете. Выбор, искушения, тающая зарплата в кошельке…
Я изменила собственному мужу, человеку, который меня любил, и это его разрушило, состарило, погасило его глаза, и вообще он стал как будто просто полой оболочкой. Под его побледневшей от нервной бессонницы кожей медленно, как опухоль, разрасталась полость.
Началось все, как водится, с крошечной дырочки в сердце, которая постепенно превратилась в черную дыру, поглотившую все то, что он привык считать собой. А я видела это и понимала – это все я, я это сделала.
Несколькими месяцами раньше мы с этим мужчиной сидели в каком-то окраинном суши-баре, мы тогда только познакомились, и я была влюблена так, что готова была сожрать его вместо роллов с тунцом. Поглотить, сделать частью себя, растворить в себе, как рафинад в теплом чае.
И он смотрел на меня так же, и рассказывал о своей «хорошей семье», и как родители расстраиваются, что ему так не везет в любви. Одну он не любил, полумашинально жили вместе, другая сама ушла, хотя казалось бы – что-то могло получиться, с третьей даже планировали ребенка. Терять ее, несостоявшуюся мать его несуществующего сына, было особенно обидно. Не сложилось в очередной раз. Нагромождение случайностей превратилось в тенденцию.
И вдруг я.
А ему уже под сорок. И он привык быть зверем в чаще. Заматеревшим волком-одиночкой, пережившим и опьянение от вкуса парной крови, и бесконечные голодные феврали. И тут нокаут. Я. Ангел с тщательно закрашенной ранней сединой, лишними пятью килограммами на заднице, тлеющей ментоловой сигареткой в пальцах и звездами в глазах.
Кто знал, что так все получится? Что мне придется попробовать собственную подлость на вкус. Горькая она и больно царапает горло. А потом оседает холодным мшистым камнем в груди.
Как там говорил Фазиль Искандер? Еще не совершив предательства, ты чувствуешь себя объективно невиновным, но уже и ощущаешь сладкий вкус богатств, которые даст тебе этот темный выбор.
Ты не способен испытать угрызения совести, ведь ничего не произошло, это всего лишь мысли, все обратимо, и в любой момент можно вывесить невидимый знак «стоп», уткнуться в него разгоряченным лбом, постоять так пару минут, а потом со вздохом вернуться на ту половину света, где живут «хорошие». Свои. На самом деле, все уже случилось.
Так получилось и со мной.
Ладно, что теперь и вспоминать.
Ведь самое ужасное, что я ни разу об этом не пожалела. Едва обретя гавань, зачем-то снова вышла в открытое море, где и болтаюсь до сих пор. И мне это нравится.
И вот, очередное первое января. И я, нагруженная подарками и разнообразными емкостями, в которые мама нагрузила еды с праздничного стола, вернулась домой, где, надо сказать, было довольно безрадостно.
Я не успела сделать предновогоднюю «зачистку территории». Однако намерения такие были – поэтому я вывалила на пол все вещи из шкафов, и одежного, и книжного.
Воображение рисовало хваткую хозяюшку, которая, убрав волосы назад с помощью старой теннисной повязки, за считаные часы превращает логово богемного раздолбая во дворец мистера Проппера. Знаете – как показывают в передачах вроде «школы ремонта». Иллюзия простоты.
