Ознакомительная версия.
Бороться с Теплицким я не стал. И для меня, как и для других, наступила эпоха выживания. Ни много ни мало она тянулась десятки лет. Наука исчезла, а заботы кафедры определялись какими-то бизнес-планами. В конце концов, завкафедры, теперь уже узаконенный Теплицкий, вызвал меня и сказал, глядя в глаза, что тематика изменилась, свободных мест на кафедре нет и нужно самим искать себе место под солнцем. В разговоре Теплицкий смотрел как бы прямо и вроде бы мимо меня, словно фокус его очков не позволял разглядеть стоявшего перед ним.
Но ещё пару лет всё тянулось, пока совсем не зашло в тупик. Потом мне пришлось подвязаться в орготделе, где, можно сказать, я даже в чём-то себя нашёл.
Был, правда, временный короткий этап с моей работой в инженерном комитете обороны, куда я был приглашён в качестве гидродинамика, для разработки людоедской идеи академика Сахарова с взрывом в океане водородных бомб у берегов Америки. Возникшая супер-волна цунами по идее смывает полностью население Америки – береговой страны, и победителю достаётся всё.
Но эта идея меня не увлекла. Я предложил своё – оружие психовоздействия через влияние на гисто-гематические барьеры, что сводит людей с ума. Не только людей, но и, прежде всего, их любимцев-животных. И всё кончено, и концы в воду, хотя буквально как раз наоборот: концы в этом случае у всех на виду.
На этом, впрочем, мои открытия и закончились. Исчез «неисчерпаемый» божий дар. Минула перестройка, я снова вернулся в институт на оргработу. И стал целиком зависеть от «голубой Генриетты». И все зависели от неё: пустит – не пустит она, оформит ли в очередной раз за границу, в командировку в редких международных проектах, которые стали единственной возможностью держаться на плаву?
Потом и она пропала с горизонта, но проще не стало. Внутренне я смирился. Каждому своё. Пускай другие теперь мудрят над экспериментами, а моё дело – лишь организовать и предусмотреть, используя достижения прежних дней, и это тоже кое-что. В основе было мировое сотрудничество и контакты с разными людьми, нетривиальными и зависящими от тебя.
Минули годы, пасынок Димка вырос и стал художником. Его пригласил на работу американский журнал, который сначала был российско-американским, общим. В конце концов, и мы – родители – отправились к нему.
Когда мы ходили в плавание вдоль берегов Америки и видели западный мир лишь по бортовому телевидению, нас больше удивляли мультфильмы. Мог ли я подумать тогда, что со временем и сам погружусь в этот мир целиком, с головой, и окажусь здесь когда-нибудь с семьей. Но вот и нам пришло приглашение из Америки.
История с башнями-близнецами на пару лет задержала наш отъезд. Было долгое оформление, а в конце него случилось приключение. Мы проходили в посольстве последнее собеседование, и уже почти завершили его. В отличие от большинства, оно было для нас доброжелательным, и вдруг я увидел, что в иммиграционный зал посольства, где шло собеседование, вошёл институтский кагебешник, оформлявший визы и билеты служебных зарубежных поездок. Он был мне хорошо знаком, и был, по-своему, даже неплохим человеком, но появление его здесь в последний момент стало для меня шоком. Я охнул, собеседование свернул и быстро выбрался из посольства на улицу. Возможно, он нас так и не заметил или, заметив, не опознал. Не мог, должно быть, даже представить меня здесь. Во всяком случае, обошлось на этот раз, и я отделался испугом.
Я отправлялся в Новый Свет с наивными представлениями об американцах. Они казались мне доброжелательными и наивными, как дети, или по анекдоту, в котором вернувшегося из Италии спрашивают: «А правда ли, что Италия выглядит сапогом?»
Америка – богатая страна. И по-моему, в ней частично уже построен социализм. От богатства предпринимательства она пришла к благотворительности. И мы теперь успешно этим пользуемся. Начальной ступенью для нас стала церковь. В ней бесплатно учили языку. Преподаватели-волонтёры на свои деньги устраивали завтраки для абсолютно неимущих с кофе и фруктами. Конечно, мы с женой ими не пользовались. Зато успешно пользовались комнатами тут же, в подвале под церковью, где существовал как бы церковный секонд-хенд с дарами местных богатых прихожан, и здесь можно было прилично одеться с ног до головы совершенно бесплатно и выглядеть модным в любой сезон.
У всех на слуху проиммигрантские байки о ностальгии, о стандартных фобиях у доживающих здесь свой век. На деле, уверяю вас, это легенды. У каждого свои ощущения и собственная история. Американские ручейки русскоговорящих, а именно: евреев из Украины и России, говорящих на русском языке, подобны речным наносам, и оседали в разных удобных местах. Такие компактные поселения, например, есть в мерилендском Гейтесбурге близ Вашингтона, в небольшом приморском, а точнее, приокеанском городке Балтиморе опять же штата Мериленд и, конечно же, в Бруклине, на пресловутом Брайтон Бич Нью-Йорка.
О здешних русских особый разговор. Их здесь единицы, попавшие сюда каждый по-своему. Обычно это русско-американские жёны, вышедшие замуж за американцев, и их родители, доживающие с ними свой век.
Попали они сюда в перестроечное время, будучи приглашенными на работу. И ведут здесь замкнутую жизнь случайных русских вкраплений там и тут, не проявляя склонности к общению. Как правило, в изоляции от себе подобных из русской склонности к необщительности и потому, что так уж пришлось.
Посланцы родины встречались здесь мелкими вкраплениями. На Коннектикут-авеню, у гостиницы, нам как-то встретился Васильев – «голубь перестройки». Не подозревая, что его может кто-нибудь понять здесь, на американском тротуаре, он командовал шестёрками, должно быть, местными подручными ФСБ.
В центре, при переходе к музею искусств, переходя улицу, мы раз услышали русскую речь. «Я ему даю миллион, а он не берёт», – говорил один, похожий с виду на «любера». «Люберов» было трое: двое мужчин и девушка, все в модной коже.
Будучи на экскурсии в Нью-Йорке, нас привезли в ресторан на Брайтоне, пообедать. Всё тут было знакомое: лагман, винегрет, пельмени, харчо, а рядом разливали водочку и делились воспоминаниями: «Я тогда заведовал общаком…»
Позже мы жили в Кларидж Хаусе, в массе русскоязычных и эфиопов. На самом верхнем этаже, заставленном стиральными автоматами, эфиопки непрерывно стирали свои длинные одежды, а затем появлялись в них, в марле, укутанные в белое с ног до головы. Мы мало общались. И не из-за языкового барьера.
Старикам свойственно выдумывать, особенно на чужбине. И то, что жили они в столице, в Москве, в придуманном – самое невинное. «Где конкретно?» – спрашивал я. «Под телевизионной башней». «Где именно? Я и сам из тех мест». И всё, аут, им нечего ответить.
Для тех, кто поинтеллигентней, престижней казалась теперь работа у Королёва, как когда-то пресловутое «ленинское бревно». На всякий случай, сообщалось об их близких родственниках, что были королёвскими замами. Мне, знавшему безусловно и пофамильно всех, нетрудно было уличать их в выдумках. Но стариков это явно огорчало, ведь они сами уже в это верили.
Кого сегодня удивишь эмиграцией! Соотечественники теперь рассеяны по свету, и где их только ни встретишь. Но коренная наша особенность в том, что мы прибыли сюда семидесяти лет отроду, говоря языком термодинамики, отработанным мятым паром.
Ах, сколько соотечественников рассеялось по свету! Удачно схваченное Ларуссом изображение летящих по ветру семян одуванчиков может стать их символом. Ветер перемен теперь несёт их через океаны во все освоенные человеком страны. И надо сказать, везде, где нас до этого не было, научились прилично жить, и захотелось этим воспользоваться.
Никому не хочется считать себя вышедшим в тираж, выброшенным в треш, хотя и есть повод. Хочется найти дело по плечу, и совсем шикарно, если оно требует не сил, а творчества. Творчество манит к себе в любом возрасте. Но сначала следует подумать о другом: на что здесь жить? Человек ведь должен пить, есть, спать не под мостом, словом, существовать на достойном уровне. А хватит на это сил? И это вечный вопрос.
Нужно признать, что время творческих порывов для меня закончилось, и я с недоверием вспоминаю дни, когда действительно хотел что-то открыть и изобрести. По мнению жены, я, наконец, стал вполне «нормальным человеком», хотя теперь мне явно не хватает всего этого, а «нормальное», по-моему, серая обыденность, без эмоций, волнений и страстей, похожая на смерть наяву.
Здесь я чувствую себя инопланетянином, прибывшим на неведомую Землю, готовым ко всему. Неважно владея языком, с иным опытом жизни, я с удивлением оглядываюсь. Меня поражает здешняя красота, возможности люфта в отношениях с людьми и безразличие государства. Оно обо мне позаботилось и полностью обеспечило, а дальше плыви, как хочешь. На каждом шагу поражает чистота улиц, ухоженность, мелкие удобства.
Ознакомительная версия.
