Ознакомительная версия.
О, дорогая мамуня… «Теперь вас обоих оклеветали», – шептала сквозь слёзы Женюрка, потому что среди потока грязи, который она тщательно подшивала в серый задубелый скоросшиватель, была и такая заметочка:
«…А где же, где черновики знаменитого романа, где бы остались хотя бы следы почерка нашего уважаемого классика? Был слух, что они до сих пор хранятся в семье Пригоровских. Как же так подставила своего сынка литературная мамочка?»
Женюрка презрительно хмыкнула на слово «подставила», на это лагерное словцо!
– Сволочи, – сказала тихо и перелезла через сугроб обратно.
То, что в квартире Клотильды Мурашовой был ещё один этот и – чёрный ход, сомневаться не приходилось. А потому, купив штук пять плюшек, Женюрка позвонила в знакомую дверь. Увидев поверх дверной цепи «наглую девчонку», внучку Широковской редакторши, Клотильда Сидоровна хотела было откатиться прочь от двери, но в глазах у гостьи светилось нечто, и Клотильда не решилась. К тому же в руке Женюрки разглядела старуха сладкие свежие, источающие аромат Южинской пекарни, плюшки.
– Наконец, Женюрочка, ты навестила старую тётю Кло. А то всё по телефону, да по телефону… Помнишь, как ты меня звала тётей Кло?
– Конечно, тётя Кло, – согласилась на неожиданно-ласковый приём Евгения. – Я шла мимо, дай, думаю, зайду. Ну как ваши дела?
– Какие мои дела, умираю, – ответила просто Клотильда Сидоровна.
Гостье понравился такой здравый ответ, и в надежде на ещё такие же ответы, Евгения достала из сумки и развернула свежую газету:
– Посмотрите, тётя Кло, что пишут в «Московской истине»:
«…Как кстати пришлись бы сейчас черновики Широкова, чтобы заткнуть глотки распоясавшейся бандитской шайке, обвиняющей в плагиате бессмертного гения. Из достоверных источников известно, что черновики эти находятся на даче одного человека, близкого друга писателя».
– У нас всю дачу кверху дном перевернули, – вздохнула Евгения, – может, «люберы», а может, черновики искали.
– Как же они проникли?
– Просверлили замки. Двери металлические, но их вскрыли.
Клотильда прищурилась и, поедая любимую пищу, сказала:
– А вы, Пригоровские, отдайте бумажки эти в Институт Мировой Литературы, ну, в это ИМЛИ, в архив. Действительно, нехорошо получается: Саша писал-писал, а вы держите.
Как же захотелось Женюрке, смелой и не слабенькой, – очень даже мощной, бывшей спортсменке, – двинуть в эту обсахаренную хрюшку… Ушла, так сказать, ни с чем. Как это ни с чем?! А чёрный ход? Был чёрный ход в этом чёрном-чёрном детективе.
После её ухода Клотильда Сидоровна поникла в раздумье и вдруг, покручивая колёсиками, выехала на кухню, зарулила в тёмный угол, где потолок мансардовым наклоном упирается в пол, подёргала шкаф. Сегодня, как никогда, ей захотелось проверить ценный сундучок. Задумалась, закручинилась несколько тревожно и не услышала, как в дверь со стороны парадного кто-то проник и стоял, затаясь в непосредственной близости. Да ведь она дверь за Женюркой не заперла, та ушла резко, зло, глаза блестели, но взгляд был твёрдым. Здорово она ей врезала: «Отдайте бумаги в архив!»
– Кло-душка, вы здесь? Спите? – услышала необыкновенно приятный баритон Люциферова и страх отпустил.
Впервые, когда он навязался, она его надула! Представился широкововедом, показал какие-то членские билеты красненькие, ещё союзного образца, и, конечно, сразу приступил:
– У вас есть какие-нибудь бумаги, что-нибудь Александра Емельяновича, ведь Иван Иваныч был его самым задушевным другом! – глаза Люциферова несколько фосфорически вспыхивали, будто и сам он чей-то «задушевный друг».
– Конечно! Сейчас я вам всё-всё покажу!
Она отчалила на своём «ландо», покатила по квартире, которая была, в общем, небольшой, но добротной. Эту квартиру, кстати, Широков для неё выхлопотал, для них с Асечкой, которая умерла, бедная-бедная доченька… Клотильда быстро выложила на пыльный бархат скатерти семейный альбом, открыла: вот!
– Мы все вместе: Ваня (знаете, мой муж Иван Мурашов, прекрасный чудный писатель, погиб на войне), Саша, а это я в шляпке «триктрак», но тогда было модно… А вот «Волжский брег», видите, надпись рукой самого Александра: «Милым Ванечке и Клотильдочке от меня, великого». Такой был шутник! Бывало, выпьют они с Ванюшей, и давай шутить! Закопёрщиком был, конечно, Александр. Он был всегда заводилой…
– И – всё?! – спросил раздосадованно прекрасный баритон.
– Нет, почему же, нет! Вот ещё, другое издание «Брега», и тоже надпись, уже мне лично (Ванечка не вернулся с войны, а война закончилась): «Дорогой Клотильде от названного брата. Александр». Вот теперь всё.
У Люциферова оказались абсолютно разными глаза, причём один смотрел на Клотильду, а другой, кажется, глядел в окно гостиной прямо на выступ стены. За ней и расположена лестница чёрного хода, о которой он, конечно, не знал. Вот тогда-то он и сказал, что черновики эти стоят пятьдесят тысяч долларов. Клотильда и до него уже слышала нечто подобное о ценах на такие вещи, но впервые цифирь прозвучала в этих стенах.
Она шумно перевела дыхание.
– Правда? – посмотрела в зелёный глаз.
– Да, – ответил он, подмигнув жёлтым.
Клотильда Сидоровна вдруг почувствовала себя юной-юной Кло, даже ноги, кажется, зашевелились под пледом. В груди что-то радостно булькнуло, и она неожиданно предложила этому чужому обаятельному господину чаю, правда, без плюшки, которую успела съесть.
И вот он опять явился.
После той первой встречи их двоих в этом мире, в самом центре дорогой нашей столицы между Патриаршими и Палашёвским рынком, случались и ещё свидания… И как-то раз Клотильда чуть не вывалилась пьяновато из коляски. А вот так! Коньячок, паюсная икорка, «Кло-душка»… Счастье!
– Завтра же они придут, так что будь готова и прямо скажи: никаких денег, всё через Люциферова. На меня сошлись, Кло-душка!
А что? Когда и как она сделает хотя бы простой ремонт, а он ведь предлагает «евро»!
1
И действительно наутро явились бодрые ребята, блондин и брюнет, красивые, хотя и бледноватые несколько наркоманистой бледностью. Двигались они быстро, она еле поспевала за ними на своей коляске. Обмеры, обмеры… Всего обмеры, потолков даже. Всех проёмов, всех зигзагов. Она отлично поняла: от обмеров зависит, сколько надо краски на полы, сколько на потолок, а сколько квадратных метров обоев на стены. Она что – дурочка, чтоб не понять! Когда перешли в кухню, в Клотильде что-то дрогнуло немного внутри. Пятьдесят тысяч долларов!
– Этот шкаф что, так и будет? – спросил брюнет.
– Так и будет, так и будет! Трогать не надо! – завопила хозяйка, почуяв неладное, встретившись взглядом с блондином.
Блондин, в отличие от брюнета, хоть и также был хорош собой, но имел просто (ей показалось) бандитскую рожу. Струхнула: а так ли ей нужен этот самый евроремонт?..
– Там какая-то дверь, – обнаружил брюнет. – Что будем делать с дверью, бабушка?
– Я вам не бабушка! – взорвалась, хоть и семидесятилетняя, но бодро чувствующая себя во всём, кроме ног, Клотильда.
Блондин уже начал отодвигать шкаф, а брюнет принялся дёргать дверь чёрного хода. Что тут стало с нею! Она завопила, что не даст, никому не даст прикасаться к этой двери! В общем, сорвалась. Они даже напугались, ведь она просто отдавила им ноги своей колясочкой неслабой отечественного производства, оборонная промышленность, танковый завод…
Шкаф обратно притулили, убежали, кухню почему-то недообмерив.
2
Чернилина позвонила в Союз писателей, и секретарша со вздохами сказала ей, что «пока вы у нас не прошли». Опять!
Горько-горько рыдала Евдокия Чернилина. Как? Почему? Почему не приняли, ведь все, кто читал её роман, начиная мужем и кончая редактором, её литературной мамочкой, так хвалили… И писатели хвалили… правда, рядовые, свои ребята, среди них нет ни одного члена Приёмной комиссии. Хвалил Филологов, хвалил Грамотных, а поэт Весенний и вообще отрубил: «Дунька, ты – гений».
И что теперь?.. Как жить?
Чернилину уже обсуждали после выхода её первой книжки рассказов, и вот целый роман напечатан – и опять не «прошла»! Да что ж это такое! Друзья-писатели её утешали: «Что ж ты хочешь, у них в Приёмной комиссии одни графоманы!» «А этот, Дормидонтыч, который написал «посиделки»? Он и писатель, вроде, хороший, и человек…» «На него тоже никакой надежды, ведь он трус… Они все там и трусы, и графоманы, а изображают из себя великих русских писателей, кто кого из себя корчит. Слыхала, как травят Широкова, шьют ему прямо плагиат, а ни один гад из Союза писателей не заступился». Примерно тоже сказал и приехавший с работы муж.
– Я хотела сжечь черновики «Последователя», – сказала она, – но не разрешили. Придётся к кому-нибудь на дачу напроситься, чтобы там и сжечь.
– Напросись, – согласился, читая газеты и глядя в телевизор, муж, но потом говорит: – Погоди, не сжигай. Слышишь, что творят эти негодяи из-за того, что черновики писатель сжёг?
Ознакомительная версия.
