– Си, синьор, – кивнул официант, записывая заказ. – Что-нибудь еще?
– Мне кажется, я видел Кенаря, – негромко обронил аккордеонист, не поднимая головы. – С ним девушка.
Официант помедлил, вложил в карман блокнот, передвинул прибор с солонкой и перечницей поближе к клиенту.
– Прямо-таки видел и уверен, что это он?
– Не на все сто, – отозвался тот. Вытянул палочку «гриссини» из плетеной корзинки, переломил пополам и задумчиво сунул в рот. – Я не мог пялиться. Но паричок знакомый. Любимый его – старушечий. И грим любимый – ну, все это мы проходили в Праге, не так ли? Надо бы его тормознуть.
– Кенаря-то? – усмехнулся официант и ушел выполнять заказ.
Вскоре вернулся с подносом, на котором стоял графинчик с белым вином и тарелки с хлебом и анчоусами.
– Прего, синьор… – и склонился чуть ниже, смахивая ладонью со скатерти невидимую крошку. – Кенарь… ведь он чего захочет, то и споет.
– А вот это дудки, – сдержанно заметил музыкант. – Предупреди «Дуби Рувку»… Еще не хватало, чтобы этот выкамаривал тут в самый острый момент, с него станется.
– Ладно, – сказал официант и ушел.
Следующий обмен репликами состоялся при появлении «мисто грильято».
– Все равно он не может знать, когда Перс отчалит, – заметил официант. – И не станет обыскивать всю акваторию в поисках корыта Физика. Он же не ясновидящий.
– Не ясновидящий… – Музыкант двумя пальцами взял с края тарелки дольку лимона и с силой выжал его на рыбу. – Но чертовски мозговитый.
– Наше дело простое: удостовериться, что корыто с дерьмом уплыло по адресу. – При виде двух пожилых дам, входящих в ресторан, официант расцвел улыбкой дружелюбной жабы, – уан миныт, мизз! – И вновь повернулся к клиенту: – А разбираться с Персом и его товаром будут не здесь. Надеюсь, Кенарь еще не спятил: заваривать кашу под носом у макаронников. У нас с ними и так в прошлом месяце были осложнения.
– Ну-ну, – буркнул музыкант, и желваки его задвигались энергичнее: то ли рыбу жевал, то ли злился.
– Си, синьор! Как насчет кофе?
– Да, позже. Что там мой Кикко?
– Сидит.
– Цены ему нет…
Неторопливо смакуя кофе, аккордеонист попросил счет, по-прежнему предпочитая даже в кафе сидеть, опустив голову, скрывая лицо под длинным черным козырьком кепи. Впрочем, время от времени он мельком окидывал взглядом ту часть пьяццы и причала, которая видна была из дальнего угла длинного и узкого зала. В открытом окне квартиры последнего этажа дома напротив – где в распахнутых окнах еще плескалось усталое солнце – на подоконнике сидела черноволосая девушка. Вернее, она полулежала на тяжелом своем правом бедре, опасно склоняясь, и весело переругивалась с дружком, который в зеркальной позе полулежал внизу, на палубе пришвартованного катера. Темой спора был завтрашний праздник; кажется, девушка приглашала парня полюбоваться на костер сверху, из этого самого ее окна. Одно из ее колен, согнутое голубоватым обнаженным снарядом, обещало куда более горячий костер, чем какое-то там бревно…
Аккордеонист неохотно отвел взгляд от этого колена. Он и сам был не прочь полюбоваться завтрашним костром из окна этой девицы. Но для него, к сожалению, был приготовлен совсем другой наблюдательный пункт.
Честно говоря, он не верил, что Кенарь – если то, конечно, был он – зачем-то полезет в самое пекло, спутав ребятам все карты. С другой стороны, однажды ему лично пришлось наблюдать, как это случилось в Праге: объект вдруг изменил планы, с утра рассчитавшись в отеле, и стало ясно, что операция отменяется. Тогда стремительно, в считаные секунды и во весь опор из слаженной волчьей стаи, несущейся за антилопой под водительством вожака, вдруг выхлестнулось поджарое тело отнюдь не самого крупного молодого самца, взметнулось дугой, перелетев через головы, и приземлилось прямо на спину убегающей жертве.
Ну еще бы, мрачно подумал он, эти магнитные яблочки были его специализацией… Когда-то ужас «черного мотоциклиста» заставлял отсиживаться в бетонных щелях самых отпетых головорезов «Хизбаллы» и прочей швали Южного Ливана… Но в Праге Кенарь все-таки был внутри операции, и с ним считались, ибо против Натана Калдмана вряд ли кто смел подняться. Сейчас же – другое дело! Натан сам уверял, что Кенарь, хотя и добыл драгоценные сведения о «Казахе», за что ему очередное спасибо, ныне изолирован, отлучен, выведен из темы. Вроде какой-то у него пиковый интерес в этом деле, что смертельно опасно для любой операции… Скажем, эта девушка – почему она так тревожит наших? К тому же, поговаривают, сам Калдман досиживает на своем месте последние дни: и здоровье шалит, и откровенно он постарел и отяжелел. А подобный балласт наши кормчие живо сбрасывают с лодки.
Аккордеонист отсчитал монеты, дождался сдачи, ссыпал мелочь в карман.
Так же аккуратно он сложил листок счета и вложил в портмоне, в особый кармашек на молнии, который про себя называл «конторским». Между прочим, сегодня они с Кикко недурно заработали. Пса он одалживал у одного из надежных местных агентов: тот лет пятнадцать работал экскурсоводом на прогулочных катерах и потому имел широкий доступ к самым разным событиям и персоналиям.
Но то, что ресторанные чаевые бухгалтерия не возвращает, это несправедливо, надо как-то эту тему поднять.
Что поделать: он тоже отчитывался перед Гуровицем в командировочных расходах.
6Да что ж это за новое несчастье такое!
Она стала отключаться в самый неподходящий момент. Для начала – утром не пожелала проснуться. А между тем надо было выезжать из отеля: накануне Леон разыскал в Интернете и снял комнату в скромном bed and breakfast в самом Портофино: пришло время перегруппироваться к месту действия. В том, что все должно решиться в отблесках грандиозного костра Святого Георгия, у Леона уже не было сомнений.
С утра тугой холодный ветер натянул в небе войлочное полотнище, по которому неслись темные дымки́. Временами серое полотно проседало, выплескивая колкую россыпь нетерпеливого дождика. И чувствовалось, что на смену этому грядет другой дождь – терпеливый и настойчивый.
Минут двадцать Леон честно пытался разбудить Айю вполне гуманными способами:
– Ах, ты еще и спящая царевна… Ну все, алё! Мы же ничего не успеем! Эй, Супец… мы так не договаривались! Ну, что это за номера? Ты же не устроишь мне такую подлянку, а, Супец? – ничего еще не понимая, еще не веря, что так может быть, что она это не нарочно… что она не шутит, не придуривается, не издевается…
В конце концов вспылил, подхватил ее под мышки, стащил с кровати и приволок в душевую кабину, где, прислонив к стене, с ужасом наблюдал, как она сползает на пол, безвольно вытянув руки и поникнув головой. Тут он встревожился не на шутку.
Пульс у нее был замедлен, но прощупывался ясно. Бледность – не болезненная, просто утренняя, сонная. Ни температуры, ни других симптомов гриппа. Что за хрень?
Чередуя горячую и холодную воду, он минут пять поливал Айю, осевшую на пол душевой кабины, самым сильным массирующим напором, пока наконец она не открыла глаза, с туповатым удивлением обнаружив Леона, изрядно взбешенного, растерянного и мокрого.
Он поднял ее, вынес в комнату, энергично растер, натянул какую-то одежду и только тут заметил, что она трясется, как заяц.
– Что с тобой? – Он встряхнул ее. – Тебе плохо? Что болит?
– Да нет… так… поспать минутку, – и норовила повиснуть на нем, распластаться, стечь на пол.
Пока он метался по комнате, собирая вещи, пока гримировался, вызывал такси, она по-старушечьи сидела на балконе с пустым безучастным лицом.
Словом, бабка с внучкой покидали отель, поменявшись ролями. Леон, обнимая за талию, буквально тащил Айю на себе. Она была тяжелой – совсем не такой, как в замке Госсенсов, когда он с легкостью, словно птичку, нес ее на плече. Еле выползли…
Хорошо хоть дежурил сегодня не тот молодой человек, перед которым позавчера разыгрывали немощь полупарализованной старухи, а какая-то девушка, к тому же занятая приемом и размещением пожилой японской четы.
Оставив на стойке ключи и чаевые, Леон погрузил Айю в такси, забросил в багажник чемодан и инвалидное кресло, и всю дорогу до Портофино – благо ехать недолго – бабка на заднем сиденье молчаливыми тычками корректировала внучкину выправку.
Мутный день слизал, как масло с бутерброда, синеву моря и неба, задул все краски рыбачьей деревни, будто заботился о том, чтобы с ночным костром во славу Святого Георгия ничто не могло соперничать.
Их bed and breakfast оказался очень мил – даже милее, чем на картинках в Интернете: в сущности, это был просто дом на одной из кудрявых улочек, где за кружевными чугунными воротами открывался двор, затейливо мощенный местной голубой галькой и сплошь заставленный псевдоантичными скульптурами. Все они истекали струями разной толщины и напора. То ли хозяева были восторженными адептами системы фэн-шуй, то ли просто любили фонтаны, лейки, прыскалки и прочие струйные затеи, но к входной двери пансиона постояльцы пробирались, обивая чемоданы о посейдонов, русалок и веселых водяных с задорными гениталиями.
