Видимо, в утро 1-го сентября наступил тот переломный момент, когда необходимо было провести анализ совершённых дел и суметь покаяться в греховодничестве за каждый день прожитого прошлого.
На Мясницкой было немного народу, хотя Москва в тёплые времена года никогда не жаловалась на посетителей. Правда, и в зимнее слякотное время туристы, гастарбайтеры[50] и мошенники, гоняющиеся за лёгкой наживой, также не оставляли столицу своим вниманием. Шутка ли, известная всему миру Москва, не единожды становящаяся притчей во языцех, ныне превращена в мировой рынок, где можно не только что-нибудь честно купить и заработать, а урвать, утащить, присвоить, экспроприировать и просто своровать. Что поделать, отношение нынешнего правительства к бывшей могучей стране и к её столице было, мягко говоря, неординарным.
Одним из рыночных товаров, отнятых у ещё живых хозяев и принципиально не возвращаемых наследникам, был особняк Чертковых на Мясницкой улице, к которому и направлялась сейчас наша парочка. Давид всё же решил довести до логического конца журналистское расследование. К тому же у него неожиданно появилась очаровательная помощница.
– Знаешь, дом семь на Мясницкой не один десяток лет стоит под зелёной строительной сеткой и официально объявлен реставрационным, но никакой реставрации ни по фронтону, ни внутри не производится, – по ходу рассказывал девушке Давид. – Центр усадебного комплекса занимает барочный дом середины XVIII века. К 1870 году здание обросло пристройками. В них ещё тогда было намечено разместить книгохранилище. Причём, новые флигеля и крылья обобщены единым эклектическим декором в стиле рококо. Если нам удастся зайти в особняк, то прошу обратить внимание на залы, потому что каждая из зал оформлялась в особом стиле. Не случайно уже в конце девятнадцатого века Дом Чертковых стал до того популярен, что некоторые из залов сдавались внаём для проведения различных торжеств.
Самым известным до сих пор считается Готический зал – редчайший пример неоготики середины прошлого столетия, а также Курительная комната в «мавританском» стиле. Конечно, есть ещё Охотничий и Белый залы – также отличающиеся великолепной лепниной и необыкновенной отделкой, но это уже на любителя. Кстати, Белый зал многие считают верхом совершенства всего дома. В общем, есть что посмотреть.
– Но откуда такие познания? – поинтересовалась Вилена. – Ты сейчас рассказывал о доме, будто всю сознательную жизнь работал там гидом.
– Я, как журналист и писатель, когда берусь за какое-нибудь дело, просто обязан знать подноготную до самых-самых глубин. Иначе ничего не получится. Этот особняк даже попал в словарь Брокгауза и Эфрона, как первая библиотека Чертковых, потому что этот дом одно время был единственным местом в нашем государстве, где хранились ценные собрания книг о России и славянах, а по обилию редчайших изданий считался богатейшей сокровищницей.
Стоит ли удивляться моему интересу, когда я раскопал некоторые факты о части манускриптов из библиотеки Ивана Грозного, случайно попавших в библиотеку Чертковых. Александр Дмитриевич Чертков, основатель библиотеки, дружил со многими известными творческими личностями. У него в гостях бывали Жуковский с Пушкиным, Фёдор Глинка, Щепкин и ещё множество других. Библиотеку унаследовал сын Черткова Григорий Александрович. Исполняя волю отца, он в 1863 году открыл первую в России бесплатную частную библиотеку. Хранителем фондов граф Чертков попросил стать Петра Ивановича Бартенева. В декабре 1871 года фамильная коллекция книг и рукописей была передана в дар Москве. При этом выдвигались следующие условия: сохранение за библиотекой названия «Чертковская», запрет на вывоз из Москвы и какой бы то ни было раздел фондов, бесплатный доступ к собранию и строительство специального здания, где можно регулировать температуру помещения.
Естественно, с приходом к власти американского ставленника Бронштейна условия дарителя сразу же были нарушены, имя графа Черткова вычеркнуто из всех анналов, то есть русских летописей, а неделимые фонды растащены. В 1938 году основная часть осела в «Историчке», а в 1945 году разъединили и рукописное собрание, поделив его между ГИМом и Литературным музеем. Но мародёры чудом пропустили один из подвалов, где в нетронутом состоянии остались ждать своих благодарных читателей, интересующихся криптографией, старинные манускрипты библиотеки Ивана Грозного.
– Спасибо за небольшой экскурс, – кивнула Вилена. – Но ты уверен, что рукописи находятся действительно в Доме Чертковых на Мясницкой? И действительно ли какая-то часть библиотеки Ивана Грозного осела в подвале этого дома?
– Да, факт не проверенный, – сознался Давид. – Но для чего мы собрались посетить Дом Чертковых? Вообрази, вдруг посредством организации спутникового, или, допустим, эфемерного фонда «Ленинки» в доме на Мясницкой, удастся произвести большевистский шмон?!
– Но ведь это же ложь? – глаза у Вилены округлились. – Как можно начинать дело, опираясь на ложь?
– Во-первых, – возразил парень. – Это вовсе не ложь, а заведомое применение технического словоблудия для проверки поступивших мне, редактору газеты «Совершенно секретно», фактов таинственных следов сокровища русской литературы, а именно, библиотеки Ивана Грозного. Во-вторых, мне, по-твоему, надо было написать прошение в трёх экземплярах на имя председателя ВРК товарища Лейбы Бронштейна и ждать, когда оный председатель благоволит разрешить мне какое-то там журналистское расследование?
– Да ну тебя, – смутилась Бусинка. – Скажешь тоже! Кстати, почему ты Троцкого называешь американским ставленником?
– Вот тебе раз! – удивился Давид. – Выходит, с историей мы не очень-то дружим? Ничего, это исправимо. Как говорил в своё время Карамзин: «…всякая история, даже и неискусно писанная, бывает приятна, – тем более отечественная». Во время второй эмиграции Лейбу Бронштейна добровольно-принудительным порядком выслали из Европы в Америку, а перед возвращением в Россию на него обратило внимание американское правительство. В лагере «Амхерст» он был завербован и приехал в бурлившую смутами Россию верным американским шакалом. Заметь, что американские войска стали интервентами России в том же марте 1918 года.
– Какие интервенты? – ужаснулась Вилена. – Американцы? На русской земле?
– Именно так, – кивнул Давид. – Весь север Государства Российского был оккупирован американскими войсками несколько лет. Там впервые были организованы концентрационные лагеря, где белогвардейцев стравливали с красноармейцами. А благородные охранники делали ставки. В это время Троцкий-Бронштейн становится председателем Петросовета и Военно-революционного комитета, фактически организует Красную армию и утверждает за собой реальную власть.
На бронепоезде он совершает «турне» по русским землям и расстреливает ни в чём не повинное мирное расселение. Вот одно из его одиозных высказываний: «Надо навсегда покончить с поповско-квакерской болтовнёй о священной ценности человеческой жизни». После этого Троцкий получает прозвище «кровавый диктатор» и не зря.
К счастью, эти его выходки напугали даже самых отъявленных головорезов большевистского режима, а именно прожжённый абрек Коба, получивший за постоянную расправу с подельниками пожизненную каторгу, принимает во внимание влияние Троцкого на рабоче-крестьянское население. Лейбу боялись и слушались. Поэтому Коба-Джугашвили принялся собирать компромат на противника. В первую очередь Сталин запасся опубликованной фразой Троцкого, когда тот предрёк установление личной диктатуры Ленина над ЦК, заявив, что марксизм для Владимира Ильича не метод научного исследования, а половая тряпка, когда нужно затереть следы. Это послужило взрывом и началом конца кровавого диктатора. Но мы уже пришли.
Вилена очнулась от интересного «ликбеза»: прямо перед ними красовался Дом Чертковых. Вернее сказать, красовался бы, если б «влиятельные» лица постсоветского режима не устроили вокруг дома мышиную возню. Вследствие этого Дом Чертковых выглядел довольно неважно.
Нашей парочке удалось проникнуть во двор центрального здания, где по углам громоздились кучи мусора, куски железобетонных перекрытий, битого кирпича и прочего строительного хлама, будто Дом действительно подвергался какому ни на есть ремонту. Высокое крыльцо, к которому вели немытые ступени, подсказало посетителям, что дверь на крыльце иногда открывается, иначе, кто бы оставлял на деревянных ступенях многочисленные следы?
Давид и Вилена осторожно поднялись по ступенькам, будто боялись, что шаги будут услышаны местным Цербером, и он может покусать непрошенных гостей. Но ни собак, ни людей видно не было. Парень постучал кулаком в добротную дубовую дверь и, вероятно, в доме его тоже никто не услышал. Для очистки совести Давид ещё несколько раз постучал, ему никто не откликнулся. Обернувшись к Бусинке, он виновато пожал плечами:
