– Ух, напугал. … Ого! Ты чего, совсем охуел? Нож тебе зачем?
– Не волнуйся. Нож просто так. Мы с тобой сейчас поразвлекаемся чуток, ты да я. Я сегодня уезжаю.
Испуганная Светлана, мгновенно протрезвев, сказала, стараясь не показать, что испугана:
– Куда это ты уезжаешь?
– Домой в родную Татарию. К Гате Камскому. Он меня научит в шахматы играть, я давно собирался. Я бы взял тебя с собой, но у меня только один билет. Хотел два купить, да не на что. Ты ведь меня уволила только что. Так что время у нас с тобой ограничено, и следует его использовать с максимальной отдачей.
Светлана начала отступать задом. Анатолий следил за ее движениями.
– Ты красивый мужчина, Анатолий. Зачем тебе … зачем ты так? Я бы с удовольствием … сделала бы все, о чем ты попросишь … без этого…
– Заткни свою тупую пасть, сука. Твой муж хочет жениться на Заре. Он мне заплатил, чтоб от тебя избавиться. Я ему говорю, не позволишь ли твоей жене получить удовольствие перед уходом в мир нежно вьющейся жимолости? Он говорит, да, блядь, хули, делай с ней, что хочешь, мне по хуй. Не беги. Не беги, сука!
Светлана кинулась бежать. Анатолий побежал следом.
Ворвавшись в кабинет Вадика, Светлана захлопнула дверь и щелкнула задвижкой. Отчаянно огляделась по сторонам. Взгляд остановился на антикварном телефоне на столе. Она ринулась к нему, схватила трубку. И не услышала гудка. Нет гудка. Нет и все тут. Она приподняла телефон – провода отсутствовали. Телефон декоративный.
Снаружи в дверь ударили ногой.
Еще раз оглядев обстановку, Светлана заприметила бронзовую кочергу в камине. Схватив ее, она произвела несколько тренировочных взмахов. Глаза ее остановились на двери.
Тишина.
Сделав два очень осторожных шага к двери, она снова остановилась, прислушалась.
Снова последовал удар в дверь ногой – и в этот раз дверь дала трещину посередине. Еще больше пугаясь, Светлана заскулила, заозиралась, побежала обратно к столу, бросила на него кочергу, открыла один ящик. Открыла следующий.
Еще один удар ногой в дверь.
Светлана открыла следующий ящик и увидела то, что искала – автоматический пистолет. И схватила его.
Еще удар.
Держа пистолет обеими руками, Светлана прицелилась в дверь. И нажала на спуск. И ничего не произошло. Она всегда была папенькина дочка, принцесса, любимая и капризная, и никакие пистолеты никогда ее не интересовали. Не принцессино это дело. Ну и вот.
Светлана запаниковала, снова заскулила. Скуля, она начала изучать пистолет, поворачивая дуло туда, сюда, и даже один раз между глаз себе самой. Держа пистолет одной рукой, она стукнула по нему другой, надеясь, видимо, что это действие вернет на место какой-нибудь контакт или полупроводник, который, наверное, отошел от – черт его знает – клеммы какой-нибудь. Расконтачился. Она снова прицелилась в середину двери и снова нажала на спуск. Ничего.
Последовал еще один удар ногой – и удар этот снес дверь с петель, и она упала на пол плашмя, с грохотом. Светлана вскрикнула и навела пистолет на Анатолия.
– Не подходи. Я буду стрелять. Клянусь. Что ты сделал с Марией?
– Не беспокойся по поводу Марии. Мария получила то, что ей причиталось.
– Хуан, умоляю тебя…
Она начала отступать к двери, ведущей в смежную с кабинетом ванную комнату. Открыла дверь спиной. Человек в черном, ждавший в ванной комнате, взял голову Светланы в захват и свернул ей шею. Светлана осела на пол. Человек в черном наклонился и поднял пистолет. И снял его с предохранителя.
Умелец Анатолий уставился на пистолет – с опаской.
– Эй, мужик, – сказал он. – Ты хотел, чтобы я ее загнал в кабинет, ну и вот, она в кабинете. Слушай, я приврал давеча. Ее муж ничего мне не заплатил. Муж вообще ничего не знает. Слушай, мужик…
Человек в черном выстрелил Анатолию в лоб. Анатолий упал на спину.
***
В вестибюле Прозрачности было пусто и сумрачно. Гроза за окном продолжалась.
В «Катькином Бюсте» Цицерон и Вадик были единственными посетителями. И пили уже третий скотч. Бармен у противоположного конца стойки говорил по телефону с дочерью.
– Нет, никакого движения сегодня, вообще. Пусто. Ну, сидят хачик с жидом, третий вискарь лакают, похоже, собрались накачаться. Не, нормальные ребята, и чаевые хорошие всегда. Когда Васьки с ними нет. Васька, сука, всем жизнь портит. Жмот и скряга. Говорят – бывший поп. Не удивительно.
– Где твоя герлфренд? – спросил Вадик Цицерона.
– Пошла за сигаретами.
– Слушай, ты, когда пойдешь к себе…
– Я не пойду к себе, – с неожиданной злостью сказал Цицерон. – Это так называемое здание – не место для мыслящего человека. Это, блядь, приодетая подкрашенная инсула, бессмысленная, хаотичная, ненавидящая жизнь.
– Подкрашенная … чего? Не понял. Как ты сказал? Пенинсула?
– Инсула.
– Ага. А это что? Инсула – что это?
– В древнем Риме инсул было в десять раз больше, чем обычных домов, – объяснил Цицерон. – Инсула – временное жилье, построенное из говенных материалов, известных в народе как мусор. Некоторые инсулы были высокие – восемь или девять этажей. Инсулу можно было построить за неделю, и снести за два дня, чтобы возвести на том же месте что-то еще, обычный ли дом, или другую инсулу. Строить инсулы было выгоднее, чем обычные дома, потому что в инсулу можно напихать много народу, и со всех взимать отдельную плату за проживание. Ни одна инсула не сохранилась толком до наших дней, потому что нет смысла оберегать и ремонтировать мусор.
– Ага, – сказал Вадик. – Ты это к чему?
– К тому, мой драгоценный, что римляне, будучи в культурном смысле честнее нас, не называли инсулы зданиями-люкс, не находили проживание в них престижным, не считали их архитектурой, и частенько их стыдились.
Бармен подошел к одному из телеэкранов над столиками и попытался настроить изображение одной рукой, держа в другой бутылку воды.
– С тобой все в порядке? – спросил Вадик. – Ты не переутомился ли?
– Нет, Вадик, не все в порядке, нет, – сказал Цицерон. – Когда человек живет среди сдвинувшихся, ему с каждым днем все тяжелее и тяжелее оставаться нормальным.
Вадик даже слегка обиделся.
– Ничем ты не лучше других. Ты просто надменный. Чего это мы все вдруг сдвинувшиеся?
– В вестибюле стоит прекрасный, с любовью сделанный рояль, и на нем никто не играет, – заметил Цицерон. – Здесь, в баре, рояля нет, хотя если бы был, кто-нибудь на нем обязательно играл бы. Людей убивают у нас под носом, и никто не звонит в полицию. Оригиналы старых мастеров висят на стенах, сделанных из гипсокартона. Врач, не имеющий пациентов, заплативший за честь жить в стеклянном контейнере тридцать миллионов долларов, думает, что правительство за ним охотится. Священник, предпочтя золотого тельца чтению проповедей, ведет переговоры с убийцами. Дети возникают сами собой, и никто не знает, кто их родители, и не пытается выяснить. Я открываю холодильник, а в нем высококачественные продукты, и я понятия не имею, откуда они там взялись, где выросли, каким способом доставлены с полей. За входной дверью была когда-то прелестная улица, с забавными витринами, и карнизами, кои карнизы поддерживались эффектными консолями с роскошным орнаментом. Здания снесли, а освободившееся пространство заполнили пошлыми безликими инсулами, нагло невзрачными, и вгоняющими всех, живущих вокруг, в легкую депрессию, подозрительно похожую на легкую шизофрению.
Вадик сказал заносчиво:
– А ты, между прочим, музыкант, ставший сутягой.
– Да. И что же? Что ты хочешь этим мне сказать? Я ведь только что объяснил, что мне с каждым днем все труднее оставаться нормальным. Ты собеседников вообще-то слушаешь когда-нибудь, или чего?
Мария, повариха Либерманов, ворвалась в бар со стороны вестибюля Прозрачности.
– Господин Либерман! Господин Либерман!
Цицерон и Вадик подпрыгнули на стульях. Вадик выронил стакан.
– Что, Мария? Что?
– Анатолия … убили…
– Анатолия? – переспросил Цицерон.
– Ваша жена … – сказала Мария.
– Что – моя жена? – закричал Вадик. – Моя жена? Убила Анатолия?
– Ее тоже убили, – сказала Мария.
За окнами бара сверкнула молния. Свет мигнул и на мгновение погас, и еще две подряд молнии осветили помещение. А когда свет снова включился, бармен лежал на полу посередине бара, на спине.
– Моя жена … – повторил Вадик.
Цицерон бросился к бармену и опустился возле него на колени.
– Вадик! Вадик, леший тебя разорви!
Вадик подошел – в трансе.
– Сделай что-нибудь! – потребовал Цицерон.
Вадик с отсутствующим видом присел возле бармена. Пощупал ему шею, приложил ухо ко рту, пожал плечами, несколько раз нажал на живот бармена, сделал глубокий вдох, наклонился, в закрыл рот бармена собственным. И дунул. Бармен закашлялся и открыл глаза.
